В 2021 году закончился второй по счету трехлетний договор о сотрудничестве между «UA: Першим» и СТБ о проведении национального отбора на «Евровидение», согласно которому СТБ производил его за свой счет и оба вещателя транслировали нацотбор и так называемое большое «Евровидение» — непосредственно соревнование исполнителей из разных стран. Стороны заинтересованы в заключении нового договора и продолжении сотрудничества, но есть загвоздка: СТБ хочет продолжать транслировать большое «Евровидение», тогда как «UA: Перший» хочет вернуться к условиям первого договора, когда большое «Евровидение» показывал только он.

СТБ важно получить максимальную зрительскую отдачу от этого имиджевого, событийного и недешевого в производстве проекта. «UA: Перший» хочет, по сути, того же: пока он транслирует «Евровидение» одновременно с крупным коммерческим вещателем, он всегда будет оставаться в его тени, собирая скромные остатки аудитории. Однако самостоятельно производить шоу такого уровня, на который с самого начала СТБ вывел нацотбор, «UA: Перший» не умеет. Зато на подкрепление переговорной позиции последнего работает впервые полученный в 2021 году полный бюджет НСТУ в размере 2,2 млрд гривен: с одной стороны, компания обрела возможность вкладываться в производство, с другой — она все еще ограничена в направлениях этих вложений и испытывает острый дефицит контента, поскольку Верховная Рада не спешит помочь ей выйти за рамки годового бюджетного планирования и разрешить сериальную копродукцию все с теми же крупными коммерческими вещателями.

Мотивация у «UA: Першого» настолько сильная, что он даже был бы готов просто заплатить СТБ за производство нацотборов, что в этом случае обошлось бы ему примерно в 1 млн долларов в год и было бы беспрецедентной ситуацией на украинском телерынке, где вещатели никогда не выступали продакшенами для других вещателей. Готов «UA: Перший» и к переговорам о сотрудничестве с «1+1» и окрепшей в производстве телешоу «Украиной», однако только после того, как свое последнее слово скажет СТБ как многолетний партнер.

И пока топ-менеджмент вещателей ведет эти переговоры, «Детектор медиа» поговорил с директором департамента управления производством СТБ и креативным продюсером нацотбора на «Евровидение» Натальей Франчук, которая занимается этим проектом с самого первого нацотбора: почему «Евровидение» на особом контроле в ее холдинге, чем нацотбор сложнее любого другого талант-шоу и почему большого шоу без скандала не бывает, но в случае с «Евровидением» двух одинаковых скандалов вы тоже не встретите.

– Наталья, правильно ли будет сказать, что на состав участников нацотбора 2020 года сильно повлиял скандал с Maruv, после которого вы приняли решение не допускать к конкурсу исполнителей, гастролировавших в России после начала войны? В результате конкурс проходил среди малоизвестных исполнителей, поскольку многие середнячки не смогли соответствовать этому критерию, а топовые исполнители не стремились участвовать в соревновании без гарантии своей победы. Победивший в итоге Go-A хорошо выступил в Роттердаме, но я помню, что для общественности этот результат не был очевиден сразу после того, как его выбрали.

– Мне бы хотелось, чтобы нацотбор, как и большое «Евровидение», перестали быть связанными с политикой. Но сейчас, когда идет война, в нашей стране невозможно учитывать только талант человека и закрывать глаза на его концерты в России. В 2020 году в ответ на внесенное нами c Общественным вещателем дополнение в правила, ограничивающее участие в нацотборе артистов, выступавших в России после 2014 года, многие из них отреагировали примерно так: «Это же был 2014 год, тогда еще никто ничего не понимал. Война официально не оглашена. Это были концерты, которые мы запланировали за год. Да, мы съездили. Но сейчас мы не катаемся. Почему так жестоко?» Но дата 2014 года объяснима, в этот момент началось вторжение. Соответственно, нами было поставлено именно такое ограничение.

В ходе отбора мы с музыкальным продюсером Русланом Квинтой, понимая, что теперь нам придется искать артистов, которые никуда не ездили, начали непростую работу: отправляли приглашения, ходили на музыкальные фестивали, отслеживали интересных исполнителей в интернете. Особо интересным артистам звонили сами. Несколько известных артистов тоже были заинтересованы, но у них много страхов, боязнь конкуренции, что кого-то будут обсуждать, хейтить. И мы спрашивали всех продюсеров: «Вы же помните, что ваш артист не должен был ездить в Россию с 2014 года?» — «Да-да, мой артист нигде не был». Приходит на кастинг, показывает хорошую песню. Мы начинаем просто гуглить и находим миллион афиш в РФ. Зачем это делать? Это моя ответственность. Потом в очередной раз скажут, что мы понабирали не тех.

Возник вопрос: а как их вообще проверять? Подавать запрос в Службу безопасности? На каком основании? Но верить на слово, как показала практика, мы тоже не могли, потому что продюсеры начинали рассказывать: «Да ладно, мы почистим интернет». Из-за этого ограничения в 2020 году около пяти достаточно известных артистов не смогли принять участие в нацотборе. Да, мы начали дуть на холодное, потому что понимали, что в противном случае получим очередную волну «зрады».

По большому счету, мы просто хотим сделать хорошее событийное музыкальное шоу. Хотим выбрать хорошего артиста, найти песню. И мы ищем ее очень долго. Ведь кроме правила про гастроли есть куча других ограничений: песня не должна быть официально заявлена ранее 1 сентября. А среди потенциальных участников были те, кто выпустил релиз в июле. Их никто особо не слышал, на радио их не взяли, потому что исполнители молодые. Но информация о релизе датирована, например, 29 июля — и все, эти артисты слетели.

Другие очень крутые артисты не могли найти свою песню. Присылали нам несколько демоверсий, но мы сами понимали, что с такими композициями им лучше не участвовать вообще. И тут пришел молодняк. Да, не особо известный и не гастролирующий. Но при этом он принес песенку, которую можно сразу напеть. Отбор 2020 года с точки зрения знаковых персонажей был, наверное, самым негромким. Зато он открыл широкой аудитории наибольшее количество новых имен. А Go-A с этнической песней, звучащей полностью на украинском языке, заняли пятое место на «Евровидении» в целом и второе по зрительскому голосованию, первое место в Spotify. Обойти Моргенштерна — это же прекрасно! Не факт, что успешные украинские артисты на их месте смогли бы наделать столько «шума».

– Go-A пришли сами или их нашли вы?

– Go-A получили приглашение на нацотбор от нас. Если бы мы их не позвали, не убедили, что они нам интересны, всего этого успеха могло не быть. Go-A не планировали участвовать в конкурсе, считали себя неформатом и привыкли получать отказы от телевидения и радио. Продюсерская работа как раз и заключается в том, чтобы ходить на все фестивали, нишевые ивенты, высматривать, вызванивать, общаться с ними.

Изначально мы услышали песню «Рано-раненько». Она очень неплохо зашла в ютуб, это тоже смесь фолка с электроникой. Когда мы позвонили Go-A, они удивились: «Вы точно нам звоните? Обычно нас никуда не зовут». Они к нам пришли, дали послушать в рамках кастинга четыре-пять песен. «Соловей» нам сразу понравился. Вместе с музпродюсером они пошли работать над этой песней. Это наша классическая опция для всех артистов: аранжировка, помощь продюсера, саунд-продюсера. Кто-то от этой помощи отказывается, кто-то прислушивается.

Как вы заметили выше, когда Go-A победили в нацотборе, в большинстве своем общественность не была уверена, что «Соловей» — это высокое место в Роттердаме. Но при этом группа продемонстрировала очень важные качества: уверенность и бойцовский дух. Артист может быть очень талантливым, но если он не любит и не умеет соревноваться, у него ничего не получится. Участие в «Евровидении» от начала до конца предполагает большое психологическое давление и в большей степени оно идет с Родины. Я всем нашим артистам говорю: «Не заходите в фейсбук, пока участвуете в этом конкурсе». Потому что я не представляю, как, будучи творческим человеком тонкой душевной организации, зайти в соцсети, начитаться, что твоя страна тебя хейтит, а ты еще даже на сцену не вышел. После чего ты должен хорошо выступить, но после выступления тебя все равно захейтят 40–60 % людей.

Мне кажется, что эмоциональные качели, которые мы сами устраиваем своим победителям или даже участникам нацотбора — это категорически неправильная история. Я смотрю нацотборы других стран: далеко не у всех в финале 4-5 хитов, как у нас. На «Евровидении-2020», которое провели в диджитал-формате, прозвучало пять хитов на все 40 стран. А в финале нашего нацотбора четыре из шести песен были крепкими, запоминающимися композициями, которые потом звучат на радио и за них не стыдно. Все продюсеры других стран и главы делегаций говорят: «Какой у вас замечательный отбор!». И только у нас предъявляют претензию: «Где народные артисты?» Чтобы быть народным артистом, который хочет узнать о себе правду, надо обладать такой силой духа, как Джамала, которая в 2016 году, несмотря ни на что, доверилась нам, пришла в этот конкурс, стояла на сцене, слушала оценки и критику от других людей, уходила в гримерку, переживала это все. Потом, когда она победила в нацотборе, половина говорила: «Мы опозоримся. Что это за песня?» Но она победила на большом «Евровидении» — и эти же люди стали превозносить ее как национального героя. Как можно вообще хотеть представлять страну в таких условиях?

– СТБ делает много разных талант-шоу и реалити. Такой хейт и такой силы обратная связь аудитории происходит только с «Евровидением»?

– Да, только с ним. В любом другом талант-шоу участники — обычные люди, они приходят за обратной связью и получают ее от зрителей в качестве поддержки или SMS. Кто сумеет — воспользуется полученными на проекте знаниями и контактами. Национальный отбор — это масштабное событие, которое касается всей страны. Аудитория «Евровидения» делится на две серьезные части: зрителей и профессиональную тусовку. За каждым мало-мальски артистом стоит продюсер, и даже если он еще не особо продюсер, то он себя уже так называет. Даже если еще на кастинге у этого артиста не было никого, то, как только мы выбираем его для нацотбора, с ним приходит целая тусовка: директор, SMM-менеджер, имиджмейкеры, пиарщики и так далее. Все люди из шоу-бизнеса между собой общаются и, будем честны, не всегда дружат. Поэтому определенную волну обсуждений поднимает, в первую очередь, профессиональное сообщество.

Свою лепту в обсуждение конкурса вносят блогеры и еврофанаты. Они пристально следят и делают обзоры на исполнителей и песни. Зачастую очень справедливые, но все равно преждевременные. Нельзя ставить диагнозы по демоверсиям песни или не видя номера, не понимая образа и посыла. Часто возмущаются: «Почему не взяли вот эту исполнительницу? Вы только послушайте, какая у нее песня». Но эти блогеры услышали записанную в студии композицию, где ее подтянули по вокалу, они не видели, как исполнитель выступает вживую. На предкастинге мы делаем звук, как на прямом эфире. И если на нем исполнитель не может спеть хорошо, после прямого эфира хейт будет в нашу сторону: «Песня хорошая, но она же фальшивит». Так, например, было с Kazka. Плохое исполнение свело на нет всю работу команды группы. Или Tvorchi — мы изначально понимали, что ребята без образования и опыта, но нас подкупила песня, образ, харизма, подача. Мы видели проблемы с исполнением на каждой репетиции, а в финале, когда волнение солиста достигло предела, это услышали все.

Вторая волна хейта, естественно, наступает после оценок жюри. Нашим судьям невероятно сложно. Есть оценки от 1 до 8. И кому-то нужно поставить 1. А музыкальная тусовка маленькая, все друг друга знают. Вот и видят в оценках личное отношение, а не оценку песни. Мы же не просто так во время эфира «пытаем» наших судей за каждую оценку и обращаем внимание на то, кто кому что поставил и почему.

Третья волна хейта начинается, когда артист победил в нацотборе: «Как этот человек может представлять страну? Вы его видели?» Тут происходит самое ужасное: люди начинают критиковать все, вплоть до внешности.

Как мы уже шутим внутри: что это за большое шоу без скандала? Широкий резонанс — это хорошо. Мы научились с ним жить и извлекать из него пользу. Более того, в какой-то момент мы выходим из фейсбука на три недели, потому что если это все читать, можно сойти с ума. Каждый второй норовит меня тегнуть и задать вопрос: «Наташа, объясните, как так, что такой-то артист во время жеребьевки попал на такое-то место?» Давайте сначала разберемся в предмете. Я как продюсер, который должен делать еще и телевизионное шоу, меньше всего хотела бы, чтобы банальная жеребьевка верстала мне эфир: чтобы у меня подряд было четыре мальчика или три красных номера. Меньше всего мне хотелось бы делать жеребьевку, в которой от меня ничего не зависит. Но именно такую жеребьевку мы делаем принципиально.

– Почему это так важно? Вы же как продюсеры и организаторы можете сами решать, кого как показать и в какой эфир поставить. Особенно если на старте видите потенциального лидера.

– Такое нарочитое равенство в проекте, нарочитые 1,5 часа на репетицию и ни минутой больше или меньше, одинаковая помощь всем в рамках одного и того же бюджета, жеребьевка, которая проводится с трансляцией в соцсетях — это все для того, чтобы не было вопросов от зрителей. И как показала практика всех отборов, где-то там наверху, в космосе, эфиры верстаются очень правильно.

Мы даже не особо вмешиваемся в постановки. Хотите, чтобы шел снег? Хорошо, мы нарисуем вам снег. Этот снег вообще не ложится вам в песню, но если хотите, он будет. Если артисты в адеквате, они просят нас посоветовать или сделать все с нуля. Если нет — то нет.

В последние годы, когда у каждого продюсера в нашей стране хотя бы один артист прошел через нацотбор, все понимают, что гарантировать себе победу невозможно, жеребьевку — тоже, репетировать дольше, чем все остальные — нет, визитка перед песней у всех в одном хронометраже. И мы не делаем душещипательные визитки о том, что у кого-то умерла любимая собака: только почему пришел, почему эта песня, почему для артиста это важно. То есть мы стараемся унифицировать все, чтобы к нам не было никаких претензий, что мы кого-то «протянули». Представителя Украины выбирает страна, а не канал.

Поэтому мы сделали голосование не по 5 гривен, а по тарифу оператора. Хочешь решать судьбу страны — проголосуй. На каждом эфире у нас присутствует аудитор международного класса PwC, который следит за голосованием и очень часто говорит: «Не начинайте эфир, пока не долетит последний голос. Мы видим, что на сервере в облаке застряли еще 20 голосов». И неважно, что у нас прямой эфир, заканчивается рекламный блок и эти 20 голосов уже ни на что не повлияют. Я начинаю быстренько писать Сергею Притуле какой-то текст, договариваться с судьями, что сейчас они о чем-то поговорят и потянут время, потому что мы заканчиваем подсчет голосов.

– Вы с первого нацотбора были так строги в правилах или ужесточили условия по результатам общения с профессиональным сообществом?

– Все было строго с первого сезона: одинаковое количество денег на постановку в финале — тогда мы еще делали большие постановки; спектр ресурсов, которые мы предоставляем, количество репетиций, время репетиции. У нас никто не опаздывал: я не могу заходить в переработки, потому что кто-то опоздал. Это конкурс. Если с уважением относиться друг к другу, то всем все понятно и все придерживаются правил.

Хотя было и кое-что, что мы ужесточали, потому что каждый год нас за что-то пытались обвинить. Например, у нас во всех сезонах честная жеребьевка. Но поначалу мы по жребию делили участников только по эфирам, а расставляли их внутри эфиров сами. Возникало много вопросов — например, Настя Приходько очень не хотела выступать первой. А верстать финал и договариваться со всеми артистами и их продюсерами было вообще катастрофой. Некоторые открыто заявляли: «Мы только последние. По-другому на сцену не выйдем» или «А мы после рекламного блока первыми не будем». А то, что у них в номере такой реквизит, что его только за 15 минут рекламы можно выставить — никого не интересует. Так что мы поняли: и порядковый номер, и номер эфира надо отдавать на волю случая.

– Во всем многоголосии реакций в соцсетях кроме хейта была какая-то полезная обратная связь?

– Конечно! Пять лет СМИ пишут, что СТБ сделал из нацотбора качественное масштабное шоу. Европейские журналисты и еврофаны из разных стран каждый год приезжают к нам на финал и отмечают, что мы делаем высококлассный отбор. А они-то следят за всеми странами, эта оценка дорогого стоит. Мне очень приятно, когда люди пишут: «Я до сегодняшнего эфира не знал, кто такие Tvorchi, добавляю их трек к себе в плеер», «Kruть — шикарная барышня, она мне очень нравится», «“ЦеШо” — это что-то очень странное, но, наверное, я схожу на их концерт». То есть во время участия в нацотборе ребята получают свою долю известности, а мы как продюсеры получаем уверенность, что все сделали правильно.

Я не причастна к нашей музыкальной индустрии, но мне кажется, что на сегодня у молодых артистов нет площадки, куда бы они могли прийти и показать свой трек. Они выкладывают свои песни на YouTube, Apple Music, Spotify. Но без раскрутки, если у них нет продюсера, пиарщика, SMM-менеджера, эту песню может никто не заметить. Нам приятно, что после нацотбора наши участники летом традиционно поют на Atlas Weekend, а через месяц уже с каким-то небольшим сольником из четырех-пяти песен выступают на концертных площадках. И потом этих артистов быстренько прибирают к себе известные продюсеры.

– Сколько кандидатов вы перелопатили, когда делали нацотбор в 2020 году?

– Дефицита в исполнителях не было. У нас очень много артистов, которые по крайней мере сами так себя называют. Есть артисты, которые ходят по всем кастингам. 600 заявок мы точно получили. Это при том, что, как я уже упомянула, мы их еще и сами ищем. Руслан Квинта из индустрии, поэтому знает много внутренней информации: «Эти распались, те отделились, давайте спросим, нет ли у них чего-то нового». Моя же задача — искать совсем неизвестных. В 2020 году нам сильно помогал еще и отдел по работе со звездами группы StarLightMedia, которым руководит Андрей Фурман. Они составили список вообще всех артистов, кто есть в стране, и мы контактировали со всем этим списком.

Каждые две недели мы проводили совещание: эти хотят, эти отказались, эти точно будут, эти уже пишут песню, эти просят помощи. В топ-лист попадает около 36 песен, из которых надо выбрать 12. Мы сокращаем список до 20, после чего идем на «UA: Перший» и там решаем большим составом, кого брать. Потому что у нас уже ухо прислушалось, нам уже это хит, плюс мы уже понимаем, что артист хороший, но песня не очень, а здесь песня классная, но артист нестабильный. Также хочется сохранить жанровое разнообразие, чтобы был и фолк, и техно, и рэгги. А еще мы всегда оцениваем мотивацию. Потому что, если люди пришли, просто чтобы их показали по телевизору, я прекрасно понимаю, что в случае победы к большому «Евровидению» они готовы не будут. А вот когда приходят такие как Melovin или Khayat: «Я хочу, мне надо», то и зрители это чувствуют и готовы за них голосовать.

– Учитывая, что в 2020 году нацотбор был с неизвестными публике артистами, потребовались ли от вас какие-то дополнительные усилия по их продвижению, чтобы зрители пришли смотреть ваши эфиры? Кто занимается раскруткой конкурсантов перед нацотбором: вы, их продюсеры или вы координируете между собой эти действия?

– Примерно 15 января мы объявляем наших участников, 20 января происходит жеребьевка и уже 4 февраля они на первом прямом эфире. Зачастую их никто особо не знает до первого эфира, и у каждого артиста есть чуть более двух недель на то, чтобы максимально привлечь внимание аудитории к своему участию в отборе. Каждый использует это время, как считает необходимым: кто-то активно раздает интервью, а кто-то до последнего держит интригу с песней. Мы как телеканал и в части промо сохраняем равное внимание ко всем участникам, не выделяя кого-то из них больше, а кого-то меньше.

Важно понимать, что это конкурс песни, а не артиста. И поэтому, когда люди оценивают список по именам, это ничего не значит. Потому что бывают истории, когда молодой да дерзкий написал классную песню. А известный артист давно без хита. Тем более что для остальных стран Европы наши артисты высокого уровня неизвестны публике, потому что Европа толком не знает нашего шоу-бизнеса. Я лично не знаю, кто народный артист Эстонии. И если мне надо будет оценить его на Евровидении, я буду оценивать песню, а не его звание.

– То есть ваши зрители приходят на бренд «Евровидения»?

– Да. И на бренд национального отбора, который с 2016 года стал главным событием весны в нашей стране. Мне кажется, после первого нацотбора нашей пиар-службе уже не надо куда-то особо стучаться, чтобы нами интересовались. Все уже знают, что мы делаем лучшее шоу, что это будет ярко и масштабно, будут интересные песни, новые имена и почва для дискуссии. Каждый новый год — новое ожидание. Мы постоянно стараемся менять линейку судей, участников. Мне кажется, большой шлейф событийности и обсуждений — это важно для такого проекта. Как показывают результаты телесмотрения, прямые эфиры нацотбора ежегодно входят в топ лучших программ субботы, а финал отбора занимает место среди лидеров дня. Трансляция финала большого «Евровидения» в эфире СТБ в этом году стала лучшей программой дня.

– На самом деле, мне кажется, что у вас очень интересная работа: делать что-то, что цепляет огромную часть жителей страны.

– Да, только один нацотбор у меня был на третьем месяце беременности, когда никто об этом не знал, но я понимала, что все происходящее сказывается на моем самочувствии. Следующий отбор проходил, когда дочери было полгода, а в соцсетях каждые пять минут кто-то что-то писал. Вот почему я говорю, что надо быть очень сильным, чтобы все это не читать.

– Когда наступила пандемия и большое «Евровидение» перенесли, стало ли это для вас негативным событием? Или вы провели нацотбор и дальше не ваша проблема?

– Как же не наша проблема? А кто делает номер? А кто вообще потом головой отвечает за место страны на конкурсе? Как раз в том и штука, что провести нацотбор — это полработы. После этого надо отстоять вторую вахту: спродюсировать номер, подготовить участника к конкурсу. Потому что в мае, когда мы займем какое-либо место, слово СТБ будет стоять рядом. И поэтому наша задача — найти постановщиков, сделать номер, одеть артистов и так далее. Иногда телеканал даже оплачивал пиарщика, потому что на большом «Евровидении» это тоже важная задача: сформулировать посылы, давать интервью нужным телеканалам или евроблогерам, чтобы про артиста говорили.

Я не могу сказать, что отмену «Евровидения» в прошлом году мы восприняли с горечью, потому что мы сами работаем в этой индустрии. И когда нам сказали, что все съемки прекращаются, люди болеют — мы это понимали. Поэтому я себе даже не представляла, как можно провести большой конкурс. И организаторам конкурса в Роттердаме в этом году надо поставить памятник. Собрать такое количество участников из разных стран, проконтролировать создание резервных видео, которые мы снимали на случай, если бы кто-то заболел — это очень серьезные вызовы. Они могли и в этом году отказаться. Поэтому то, что они провели такой конкурс — круто. И то, что они отменили его в прошлом году — тоже правильно и понятно.

– В 2020 году вы сразу понимали, что когда возобновится «Евровидение», поедет тоже Go-A?

– Да, это было наше единогласное с «UA: Першим» решение. В этом году 24 страны сохранили своих участников. И где-то у 20 % из них в этом году песня была слабее, чем в прошлом. А я напоминаю, что люди голосуют за песню. «Discoteque» Литвы была шикарной песней, но вы послушайте On Fire: во многих фанатских голосованиях они с этой песней победили. У Little Big была отличная песня, но ребята не поехали. Хотя, если вы заметили, за год они не написали хорошую песню. Может быть, поэтому, в том числе, и не участвовали.

И мне кажется, что это большая ответственность перед артистом, потому что по факту в нашем случае проголосовали не за Go-A, а за «Соловья», но «Соловей» отменился, а Go-A остался. И слава Богу, что ребята написали и очень концептуально заявили «Шум» в YouTube. Самое первое видео в защитных костюмах — это была их идея: маски, клип за 300 долларов. Они его сделали сами, ни мы, ни «UA: Перший» не имели к этому отношения. Мы приступили к работе, когда жюри из трех представленных группой песен выбрало на «Евровидение» именно «Шум». Наша задача заключалась в том, чтобы на сцене в Роттердаме хорошая песня была ярко показана. Постановщики конкурсного номера Константин Томильченко и Саша Братковский и художник по костюмам Дима Курята эту задачу отлично реализовали.

– Вы заинтересованы в новом договоре с Общественным вещателем, чтобы продолжать делать нацотбор?

– Это всегда должна быть двусторонняя заинтересованность. Будем ли мы это делать и если да, то как — об этом должны договориться два больших игрока: Общественный вещатель и StarLightMedia. Это договоренности не на моем уровне, так что ждем, где-то в середине июля будем знать.

Я надеюсь, что хотя бы после пятого места Go-A государство тоже обратит внимание на этот конкурс. Потому что лицензия за участие страны, проживание артиста и его команды, суточные, постановка номера — это большие деньги. И раз конкурс уже пять лет как стал обсуждаем всей страной, то было бы правильно финансово поддержать представителя этой страны.

– Сколько стоит участие Украины в «Евровидении»?

– Участие Украины как страны, ее точные взносы я не знаю. Но знаю, что это большие деньги, потому что вижу официальные суммы, которые озвучивают другие страны. Например, Испания как страна-основательница потратила на «Евровидение» в этом году 750 тыс. евро. Вот почему они сразу в финале: весь этот большой продакшен кто-то должен оплатить. А Мальта потратила в этом году 350 тыс. евро. Бóльшая часть этих затрат — взнос за участие. Вот почему некоторые страны, у которых низкие цифры в просмотрах или низкие места, в какой-то момент вообще отказываются от участия в конкурсе.

Отдельные траты — это траты на участника. Они тоже зависят от страны. Когда, например, ездила Джамала, все оплачивал телеканал СТБ. И нас повергли в шок цены на гостиницы в Швеции. Во-первых, организаторы называют конкретные гостиницы, в которых можно жить. Это гостиницы от 3 до 5 звезд, и 3-звездочные быстро разбирают. Мы бы, конечно, жили в квартирах с Airbnb, но выбирать не можем. Швеция — дорогая страна. Также все зависит от количества членов делегации. То есть если выступает группа, это уже шесть человек. А дальше начинается: гример, стилист, продюсер — набегает до 15 человек. И всем нужно проживание и суточные. Когда СТБ только начинал делать нацотбор, то мы сразу заявили, что раньше ездили артисты, которые были готовы оплатить все сами, а мы хотим, чтобы ездили те артисты, которые чувствуют в себе силы представить страну и имеют яркую песню — мы их выберем и все оплатим. Артист должен думать о качественной песне и своем выступлении, а не о том, где в случае победы искать деньги, чтобы достойно представить Украину.

В этом году затраты на билеты и проживание взял на себя «UA: Перший». Но нам, кроме оплаты постановки, прилетела другая сложность: резервное видео. Его стоимость оказалась такой же, как если бы мы заплатили за перелет, проживание и питание команды.

Поездка Джамалы в 2016-м обошлась СТБ в 1,5 млн гривен. Поездка Go-A обошлась дороже. Из-за пандемии надо было перевозить произведенный в Украине реквизит лицензированной компанией, которая имеет возможность въезжать в ЕС без двухнедельного карантина. Плюс действовала карантинная норма, согласно которой ребята должны были приехать не за день до первой репетиции, а за 10.

Но на этот проект сколько ни выдели, всегда мало. Есть страны, которые перед «Евровидением» нанимают пиарщика, чтобы раскручивать свою песню, организовывают туры для своих участников.

Несколько лет назад мы очень сильно внутренне переживали, что в других медиагруппах на контент тратят больше денег, чем мы. Но сегодня трансформация в той или иной мере уже коснулась и наших коллег. Телесмотрение падает и логично, что надо производить контент за меньшие деньги. И даже тот же нацотбор после второго сезона стоил в три раза дешевле, а выглядел так же качественно. Это вопрос мозгов и профессионализма команды. Не нужен большой штат, нужен хороший специалист в каждом вопросе. Нацотбор фактически делают 10 человек. Но это главные специалисты канала. Наш продюсер Юля Прохорова — человек, который сейчас возглавляет SLM Scenеry. Да и я, управляющая производством всего канала, тоже обычный продюсер на этом проекте.

– Почему для вас было так важно продолжать лично продюсировать этот проект даже после перехода на новую должность на телеканале?

– Во-первых, потому что так экономичнее. Мы с музпродюсером делаем всю работу по проекту с 1 сентября до 8 января. Команда продакшена под руководством Анатолия Максимова 8 января выходит на работу и получает утвержденный список артистов. С этого момента начинаются съемки визиток и прямые эфиры. То есть фактически проект длится всего шесть недель, и мы платим только за это время.

Во-вторых, мы только что говорили о том, какие имиджевые риски несет этот проект. Он на особом контроле в холдинге. У нас же как: если произошло что-то хорошее — это про других, а если плохое — про СТБ. Невозможно объяснить другому человеку, как ходить по этому тонкому льду.

И я считаю, что уходя на какие-то должности, надо не терять хватку. Когда хотя бы одно-два шоу делаешь своими руками, это помогает быть в тонусе. У меня никогда не было амбиций сидеть в кабинете и не быть в полях. Я выезжаю на съемки и сейчас. Все новое, что запустилось на СТБ в 2020–2021 году («Супермама», «Холостячка», «Званый ужин») мы делаем вместе с продакшеном и директором канала Людмилой Семчук — ищем героев, обсуждаем предсценарии, пишем форматы. Мы делаем это руками.

В этом году мы с той же командой, которая делала нацотбор, перезапускаем «Україна має талант». То есть я опять возвращаюсь к производству руками вместе с Толиком Максимовым.

– А сильно ли телеканал «Украина» хантил у вас людей, чтобы начать производство своих шоу?

– Нет, они не хантили людей. Просто какие-то проекты у нас закрылись, и люди вышли на рынок. И они, конечно же, их забрали. Это логично.

– Как вы решились вернуть «Україна має талант»?

– 30 лет независимости Украины: мне кажется, это лучшее решение, которое может быть. Прошло время, появились новые технологичные таланты, выросло новое поколение, поменялись ценности. Это ностальгия, любовь, возможность показать, что наша страна талантлива, что у нас есть перспектива, что мы за 30 лет чего-то добились. Недавно звонила одному стендаперу: «Ты хороший украиноязычный стендапер. Напиши стендап про достижения Украины за 30 лет, и я тебя жду на кастинге». Он ответил: «Конечно, я вырос на этом шоу». Точно так же, как мы ищем артистов для нацотбора «Евровидения», команда Анатолия Максимова сейчас делает все, чтобы осенью удивить зрителей и показать самые лучшие таланты нашей страны.

Фото: пресс-служба СТБ