Украинского фотографа Максима Дондюка знают бильдредакторы «Русского репортёра», «Огонька», а также российской редакции «Вокруг света». Его документальные и кризисные проекты публикуются в зарубежных изданиях. В то же время Максим заявляет, что не сотрудничает с украинскими медиа, и заводится, когда речь заходит о непрофессионализме сотрудников отечественных фотослужб.

Документальной фотографией Максим начал заниматься в прошлом году. К этому его побудили «железные засовы» в украинских туберкулёзных диспансерах: зарубежные коллеги фотографа так и не смогли преодолеть формальные процедуры и попасть туда.

Дондюк отказался от снимков в ч/б, которые более привычны в освещении проблемы туберкулёза. По его словам, этим он сознательно усложнил свою задачу и находится в поиске новых средств фотографии. В камерах СИЗО и палатах диспансеров он работает без респиратора, проверяя состояние собственных лёгких на рентгене.

Завершив этот проект, он планирует снимать в горячих точках и нацелен на международную карьеру. Но пока «весь в долгах»: документальный проект не приносит дохода, зато не требует компромиссов с профессией.

Найти проблему

- Максим, в течение последнего года вы занимаетесь проектом о туберкулёзе. В какой момент определились, что для вас важны социальные проекты?

- Когда работал в медиа, начал снимать религиозную тему. Сначала хасидов в Умани, потом кришнаитов, мусульман - все направления, наверное. В этом году поеду снимать хасидов уже в четвёртый раз: неделю там живу и снимаю.

Я религию снимаю по той простой причине, что я атеист. И я пытаюсь разобраться, что же такое религия.

- Много ли у вас коллег по социальной сфере?

- В Украине документальная фотография интересует очень немногих молодых фотографов: Ивана Черничкина, Артура Бондаря, Аню Войтенко... Многие хотят этим заниматься, но у всех есть семьи, обязательства. Такой образ жизни очень тяжело совмещать с обычной жизнью.

Александр Гляделов с 1996 года снимал бездомных детей. Сейчас он специалист по проблемам социально обездоленных детей. К примеру, с ним советуются в вопросах детских приютов. Он легко выходит с такими детьми на контакт, потому что знает, как с ними общаться. Кроме того, Гляделов освещает проблему инъекционной наркомании и ВИЧ/СПИД, туберкулёза, коинфекции, социальных проблем освобождающихся заключённых и др. И до 1996 года, и после у Гляделова не было постоянного места работы.

Западные фотографы живут на грантах и на деньги фондов. Но чтобы начать сотрудничать с фондами, надо лет пять пахать. Очень редко зарубежные журналы заказывают подобные съёмки, просят раскрыть какую-то тему. Ведь задача фотографа - найти и показать эту проблему.

Я свободный человек, у меня нет вообще никаких препятствий. В плане денег тяжело. На самом деле, я не шикую. На данный момент вообще весь в долгах, на еду и командировки зарабатываю периодическими заказами от журналов.

- Почему туберкулёз?

- У меня здесь был друг, он сейчас в Нью-Йорке работает для «Врачей без границ». Он занимался туберкулёзными зонами в Украине, там часто даже снимать не разрешали. Он первый, кто рассказал мне о проблеме и её масштабе. И в мае прошлого года я решил, что буду это снимать. До декабря добивался разрешения хоть на какие-то съёмки. Это никому не надо - показывать, что происходит в палатах и СИЗО. Смешно, но во время «эпидемии птичьего гриппа» все ходили в масках. А ситуация с туберкулёзом и статистика больных намного серьёзнее.

Полгода вёл переговоры с различными фондами, пока Фонд Ахметова не согласился мне помочь (благотворительный фонд «Развитие Украины». - ТК). Они мне помогают в допуске к больницам и зонам, где находятся больные туберкулёзом. Они ничего мне не спонсируют и не платят.

Я отснял пока Донецкую область, следующая - Херсонская. В Донецкой области посещал, в основном, зоны и диспансеры. Сейчас нахожу больных, которые дома. До конца года планирую отснять хотя бы четыре-пять областей.

- Как решаете этические вопросы, фотографируя таких людей?

- Я не имею права фотографировать без письменного и устного разрешения. Иначе я не имею права публиковать эти снимки в Украине и на Западе. Прежде чем сделать снимок больного или заключённого, я с ним обычно час или два общаюсь, объясняю, зачем я это делаю.

У меня есть блокнот, в котором я записываю истории каждого больного. Не каждого, но почти каждого: в СИЗО мне дают 10-20 минут, я не успеваю общаться. А в основном, сажусь и говорю с человеком. Он рассказывает, как заболел, как это всё произошло. Я всё пишу, и фотографирую после этого.

В плане туберкулёза: чем более критическая ситуация, чем больше человек болен, тем больше он идёт на согласие. Потому что он понимает, что уже умирает... У меня была история, когда я снимал человека, и через неделю он умер у меня на глазах. Потом приехала жена, плакала - она рассказывала его историю. Есть люди, которые со мной общаются, но не дают разрешения на съёмку, не хотят, чтобы их показывали.

Есть люди, которым только поставили диагноз, и они ещё надеются, что выздоровеют. Им просто это не надо. С ними очень тяжело, они не идут на контакт. Можно каждого уговорить, но я уже сам смотрю, стоит ли тратить два часа на этого человека, и будет ли резонанс в этой фотографии.

С каждым человеком - отдельная история. Я знаю, как его зовут, я знаю, где он живёт, как он заболел, насколько похудел за это время. И когда мне звонят врачи (каждый знает, что мне нужно позвонить, когда кто-то умер) и сообщают, что сегодня умер такой-то человек, я переживаю. Потому что я с ним общался, а сегодня он умер, оставшись на фотографии.

Сила документального фото - не в красоте, а в истории. Может быть, то, что я снимаю, не будет слишком резонансным или востребованным сейчас. Но через десять, двадцать лет на этих фотографиях будут эти больницы, ужасные диспансеры, в которых уже сделают ремонты. Как историки занимаются летописью, так я занимаюсь фотографией.

Я занимаюсь не тем, что актуально, а наоборот - тем, о чём мало кто из украинских фотографов рассказывает. Если хотя бы один человек из тех, кто посмотрит мои фотографии, придёт и проверится на туберкулёз, то всё это уже не зря. Ведь основная проблема с туберкулёзом заключается в том, что люди не делают рентген. Если рано поставить диагноз, то за месяц можно выздороветь. Если хотя бы одного человека спасу...

- Какую роль отводите тексту, сопровождающему фото?

- В документальном проекте это очень важно. Неправильно, когда просто выставляют фотографию безо всяких подписей. Нужно не только указать имя, но и рассказать историю человека. И правильный текст позволяет ещё больше углубить суть.

В тексте должны быть только факты: додумывать или приписывать - это всё равно что использовать фотошоп.

- Приходилось ли вам рисковать?

- Я ориентируюсь по ситуации. Вначале надевал респиратор, потом понял, что выгляжу смешно. Чего бояться? Вовремя поставил диагноз - выздоровел, это не чума. Многие врачи тоже ходят без респираторов. Это, наверное, неправильно. Но в этой ситуации я не себя защищаю и спасаю, а людей, для которых делаю эти снимки.

И мне кажется, чтобы люди больше раскрывались, я должен быть как они: выйти с ними в курилку покурить, сесть покушать с ними вместе. Если ты решил этим заниматься, ты должен с ними в одном окопе сидеть и забить на всё остальное.

- Проверки часто проходите?

- В инкубационный период - каждые три месяца. Пока что на рентгене ничего не было, хотя я побывал в самом очаге.

Главное - не бояться, потому что те, кто боится, заболевают очень быстро. Правильное питание, витамины, не нервничать - три важных правила. Когда я снимал в Донецке туберкулёз, от меня ушла девушка, с которой мы жили три года. И Александр Гляделов мне говорил: «Длительный стресс и плохое питание считаются факторами, которые могут способствовать заболеванию туберкулезом».

Расслабляться тоже важно. Если уже крышу сносит, нужно пойти, набухаться до потери сознания, чтобы тебя попустило. Потому что всё это морально тяжело. Помню, когда человек, которого я снимал, умер, я был в Донецке. Пошёл, напился в говно, и всё.

Право выбора

- Вы больше не сотрудничаете с украинской прессой. Почему?

- Во-первых, мне не нравится подход украинской прессы. Чаще всего редактор, который не разбирается в фотографии, пытается мне объяснять, что такое правильная фотография и что такое неправильная.

Потом, за съёмки интервью платят очень маленькие гонорары, их только на бензин или такси и хватает. Проще сотрудничать с западными изданиями или с теми же московскими, где платят за съёмочный день 200 евро минимум. И у них подход другой: если бильдредактор тебя нанимает, это значит, что ты - профессионал. Ты высылаешь пять снимков, не больше, они из них выбирают один. У нас же от фотографа требуют 100 фотографий, при этом чаще всего их отбирает редактор, который понятия не имеет, что такое хорошая фотография. А бильдов, у которых это понятие есть, обычно главный редактор первых же и «нагибает». Приходит журналист и начинает рассказывать, что ему нужна именно та фотография, где женщина в красном плаще. Бильдредактор объясняет, что это - плохой вариант, а ему говорят: «Об этой женщине идёт речь в тексте». В зарубежных изданиях никак не пересекаются фотографии с текстом, потому что журналист и фотожурналист - это два партнёра, которые не указывают друг другу. Там нет понятия «это мой фотограф» или «это мой журналист».

- Что можете сказать об опыте сотрудничества с украинскими бильдредакторами?

- Главная проблема заключается в том, что бильдредакторы - это, в основном, это или старые маразматички, или молодые любовницы-племянницы-дочки. У таких есть фотоаппарат, зеркалка начального уровня. Они на сайтах «фотоклубов» смотрят голых девок и цветочки и считают, что разбираются в фотожурналистике. При этом они не знают о существовании таких агентств, как Magnum, VII и Noor, кто такой Картье Брессон, Роберт Капа, Уильям Юджин Смит, Йозеф Куделка и другие классики фотографии. Они просто не разбираются в этом.

Но есть очень много бильдов, которые разбираются в фотографии: Дима Весна, Андрей Ломакин, Юля Горошко, Влад Коваленко. Тот же Дима Весна, который сейчас в «Forbes-Украина», переработал во всех, наверное, изданиях. И он в основном увольнялся, потому что в подбор фотографий вмешивались все, кому не лень, и это считалось абсолютно нормальным для руководства издания. А бильдредактор - это человек, который должен защищать фотографа. Если фотограф принёс съёмку, первый, кто должен с редактором спорить и ругаться, - это бильд, не фотограф. А ведь чаще всего затыкают рот: мол, мы тебе платим деньги. И многие бильдредакторы идут на поводу, и получается, что конфликтуют фотограф с главным редактором, и это заканчивается санкциями, денежными вопросами, ущемлениями. А последнее у нас везде очень развито.

- Какие издания вы считаете профессиональными в отношении фотослужб?

- В плане социальной журналистики образцов для подражания мало. Зачастую главные редакторы считают, что они всё умеют - и на скрипке играть, и балет танцевать. И они решают за верстальщика, как верстать, за журналиста - как писать, а за фотографа - как снимать. Ты спрашиваешь у него: «А кто вам дал право указывать мне, как снимать, вы что - бильдредактор или фотограф?». И в ответ, помню, директор одного из фотоагентств заявил: «Я четыре года в художественной школе в детстве учился». Смешно это слушать. Если б дали волю бильдредакторам, были бы хорошие издания. У Марущенко выходит крутой журнал «5.6», но он не сильно влияет на общественное мнение. Это издание для узкого круга людей.

Вообще, каждый выбирает для себя сам. В фотожурналистике есть три плана сотрудничества. Первый - это новостная фотография, когда тебя нанимают снять приезд президента. Твоя задача - как в фастфуде, быстро сделать и передать снимки: чем раньше агентство их получит, тем раньше их продаст. Второй вариант - журнальная работа. Ты едешь с журналистом снимать какую-то историю - день, два, три. Или тебе дают текст статьи, и ты едешь снимать с привязкой к тексту. И третий случай - когда ты сам занимаешься каким-либо проектом, и ты сам делаешь снимки и текст, и его никто уже не может изменить. В новостной фотографии тебе указывают, что делать, в журналистике ты подстраиваешься под текст. В случае же с собственными проектами ты занимаешься всем самостоятельно, и тебе звонят с предложением его купить. Я для себя считаю приемлемым последний вариант и сейчас очень мало работаю в направлении фотожурналистики - только если мне звонят из газет из журналов. Вот мне заказывают съёмку из журнала «Вокруг света» и говорят: «Нам нужно снять...». Они не указывают, как именно, потому что имеют представление, как я фотографирую.

- Кто из украинских фотокорров может претендовать на сотрудничество с западными изданиями?

- Для начала нужно найти контакты редакторов, выслать портфолио. С представителями московских изданий знакомился лично - после того, как «занял» три номинации премии Фонда развития фотожурналистики. Здесь непосредственное общение сыграло большую роль. Одно дело, когда ты выслал портфолио, а другое - когда знакомятся и видят, какой перед тобой человек. Обычно работают с людьми, которых знают лично. В случае с теми же западными изданиями лучше, чтобы кто-либо из знакомых тебя порекомендовал.

Ещё в работе помогает фейсбук - там все «друзья», и такое общение часто переходит в оффлайн-знакомство с редакторами. Встречаемся за кофе в Москве, обсуждаем что-то, и начинается сотрудничество. Хотя, на самом-то деле, в Украине очень мало событий, которые интересуют Россию или Запад. Я очень мало снимаю интервью. В основном, занимаюсь своими документальными проектами, которые публикуются как фотоистории.

- Есть ли разница в стандартах российских и зарубежных изданий?

- В России есть журналы высокого уровня, и у них подходы такие же, как на Западе. К примеру, в «Русский репортёр» нужно выслать не только снимок для публикации, но и RAW - сырые негативы. Там фото проверяют на предмет использования фотошопа и присутствия искажений.

С другой стороны, в РФ, так же как и в Украине, масса ширпотребных изданий, которым неважно качество фотографий: есть дырка в тексте, её надо залепить, и всё.

- В чём специфика сотрудничества с агентством?

- В агентстве самое главное - не сама фотография, а скорость. Там есть набор шаблонов и требований к снимку, который покупают журналы. Задача - очень быстро снять и выслать.

Антихудожник

- Какой фототехникой вы сейчас пользуетесь?

- Canon Mark 3, объектив - 24 мм и 50 мм. Я не использую вообще телезумов и телевиков, всегда близко контактирую с людьми. Интервью и фото для своих проектов снимаю с очень близкого расстояния, а политической фотографией почти не занимаюсь. Так что объектива 24 мм хватает с головой.

- Судя по вашим снимкам, вы смотрите хорошие фильмы. Кто из режиссёров имеет на вас наибольшее влияние?

- Микеланджело Антониони, Андрей Тарковский, Федерико Феллини.

- Вы снимаете и в цвете, и в ч/б?

- Раньше, в 2007-м я снимал в ч/б. А сейчас - только в цвете. Я очень люблю чёрно-белые фотографии и фотографов, которые снимают на плёнку. Но мне кажется, этих классиков уже не повторить.

Цвет немного сложнее в чём-то, он не такой драматичный. Социальные проекты, мне кажется, в цвете снять тяжелее. Александр Гляделов очень много в ч/б снимал. Я очень уважаю этого человека, он мне даёт советы, помогает. В Украине никто не снимал в цвете туберкулёз глубоко. Может, кто-то ездил в диспансеры на день-два, но глубоких проектов о туберкулёзе, выполненых в цвете, не было.

В чёрно-белой фотографии ты исключаешь для себя понятие цвета: ты не следишь за тем, что где-то за спиной находится красный пакет. А здесь тебе приходится «смотреть за цветом», и нужно сконцентрироваться на чём-то одном. Но если правильно проработать цвет, то будет акцент такой же сильный.

- Что, в вашем понимании, удачный снимок?

- Соотношение геометрии кадра и эмоции в кадре.

Есть фотографы, которые снимают эмоциональные картинки. В газетах-журналах такое часто встречается - эмоции, драка, но при этом полностью отсутствует геометрия кадра, бэкграунд, красивый задний план. Есть фотографы, которые снимают статически красивый кадр, но не принимают во внимание эмоции. Идеальная картинка - когда есть и кадр, и эмоции, и геометрия, и красота, и чувства. Я абсолютно не придаю значения резкости кадра. Для меня это не настолько важно. Главное - ритм, главное - цвет, главное - свет. Я не использую ни искусственный свет, ни вспышку вообще никогда.

- Мне показалось, или одной из ваших любимых художественных деталей является рука?

- Я люблю многоплановые фотографии, и для меня, наверное, главное, чтобы в кадре присутствовали либо глаза, либо рука. Очень многое можно передать при помощи рук или глаз. Не всегда они есть, не на всех фотографиях, но если руки колоритные, я обязательно обращаю на это внимание. Как и на другие детали, впрочем: я снимал одного рабочего, у которого пуговицы были, по старой памяти, из монет советского образца. Я снял, как он держит руку на такой пуговице - круто. Не всегда, чтобы передать сущность человека, нужно снимать его лицо...

- Что в документальной фотографии вам ближе всего?

- Хороший документальный фотограф - не тот, кто идеально делает техническую фотографию. Это человек, который глубоко осознаёт проблему и передаёт эмоции, настроение. Есть много фотографов, которые правильно выставляют свет и композиции, но их снимки мёртвые. Мне кажется, очень важна душа фотографии.

Для меня также очень важен свет, цвет и многоплановость. Я очень люблю классическое фото. Сейчас в фотожурналистике ощущается влияние арта - даже репортёры снимают немного в художественной манере, особенно это развито на Западе. Но я, наверное, старомоден, и всегда выбираю старые многоплановые фотографии, фотографии, где очень много «маленьких» людей и что-то происходит. Такие в интернете трудно рассмотреть: нужно распечатать хотя бы метр. В фотографии, как в тексте, важен смысл и содержание. Чем больше сюжетов на снимке, тем интереснее для меня.

Я не считаю, что то, что я делаю - это искусство, и даже обижусь, если меня назовут фотохудожником. Я занимаюсь фотографией «в лоб». Может, там и есть что-то изобразительное, но меня это не колышет. Пусть обсуждают композицию те, кому это интересно. Для меня это неважно.

- Много ли для фотографа значит умение оценивать свои фото?

- Это половина успеха. Даже любитель может сделать 100 фотографий, среди которых непременно будет одна гениальная. Но он её не заметит.

Отбор фотографии часто занимает больше времени, чем сама съёмка. Ты можешь отснять день, а потом неделю отбирать фотографии. В репортажке отбирается больше по шаблону. А в случае с документалистикой ты понимаешь, что тебе нужна одна фотография, и часами сидишь и думаешь.

Отбирать фото помогают фотоквартирники с участием коллег и толковых бильдредакторов. Я отбираю снимки сам, но иногда обращаюсь за советом. Есть узкий круг людей, к мнению которых я прислушиваюсь. Очень часто я понимаю, что они неправы, и всё равно оставляю свой отбор. Также мне всегда интересно послушать мнение людей, которые не любят, как я снимаю.

- Имеет ли для вас значение фотошоп?

- Я пользуюсь лайтрумом (программа для обработки изображений. - ТК) на этапе постпродакшна. Значение он имеет, но обработке подлежит только допустимое - как в случае с плёнкой. Я против коллажирования, не приемлю любых удалений деталей. Я даже не кадрирую фотографии. Занимаюсь цветокоррекцией уровней, пользуюсь масками, когда хочу высветлить или немножко затемнить часть кадра. Но никаких кадрирований или планирований, ретуширований и удаления деталей. На Западе, если узнают, что фотограф где-то нафотошопил, пошлют человека к чёртовой матери. У нас это нормально.

Также я не признаю никаких постановочных съёмок. Если фотограф просит кого-то улыбнуться, крикнуть или поднять плакат, это неправильно. Я занимаюсь отражением того, что я вижу. Это даже не объективная точка зрения на происходящее, а субъективное отражение происходящего в моём присутствии. Понятно, что люди на меня как-то реагируют, но я никаким образом не манипулирую ими.

- Интересно, как Степан Рудик умудрился отправить на World Press Photo отфотошопленный снимок? Что произошло?

- Что произошло? Он не подумал, когда отправлял фото, и в итоге не признал свою вину. Ну извините меня, он, помимо того, что удалил кроссовок, ещё выкроил одну десятую и сделал нереальное виньетирование, нанёс зерно. Но ведь World Press Photo - это же не арт-конкурс. Согласно условиям, там вообще ничего нельзя делать со снимками!

Я считаю, что правильно, что его дисквалифицировали. Правильно, что собрались фотографы, которые написали письмо и акцентировали на этом внимание. Ведь члены жюри ничего об этом не знали. Это всё равно как если бы вы сидели в гостях, а ваш сосед при этом воровал бы серебряные ложки. Вы можете воровать с ним сообща, можете просто молчать, а может предотвратить это. Я считаю, таких людей нужно наказывать.

- Подавали ли вы свои работы на этот конкурс?

- Я не очень люблю World Press Photo, потому что это кровожадный конкурс. Скорее всего, это конкурс вещей, которые даже не показывают СМИ. Я считаю, что он правильный, и нужно на всех этих проблемах акцентировать внимание. Только в моём арсенале нет развороченных тел и тому подобного. А среди призёров World Press Photo на 85% фотографии очень жёсткие, очень тяжёлые.

Я отсылал хасидов из религиозного проекта в этом году, но они не прошли. Возможно, в следующем году отправлю работы из проекта о туберкулёзе.

- Ориентируетесь ли на тенденции World Press Photo?

- Нет. Мне безразлично, что именно актуально, что продаётся, что покупается. Меня интересуют только мои проекты. Мне уже все говорили, что нужно концептуальнее снимать, более артово. Но мне это неинтересно.

- Какое значение имеет уровень техники в документальных проектах?

- Никакого. Хоть на айфон. И на выставки, и на конкурсы можно претендовать. Основное - это месседж. Есть фотографы, у которых есть хорошие камеры, но они снимают на хипстаматик (приложение для iPhone. - ТК) - ради концептуальности. Тут важен именно твой язык; то, как ты это передал.

Я ничего не нахожу плохого в зернистости или шуме фотографии - хоть на три метра это распечатано. Мне в таких фотографиях важно другое, технические аспекты второстепенны. Мои фото публиковались в «Русском репортёре», и мне никто не говорил: «Ой, у тебя тут фотография немного нерезкая». Есть журналы, для которых важна техническая часть фотографии, а есть другие.

- Что потом будет с вашими фото?

- Каждый фотограф хотел бы выпустить книгу проекта, которым он занимается. Я хотел бы сделать книги о туберкулёзе, религии. Ведь конечный продукт всё же не выставка, не публикации, а альбом - чтобы это осталось где-то. Ещё хочу, чтобы хватило терпения заниматься всем, чем я занимаюсь. Часто бывает, что люди разочаровываются в документальной фотографии, бросают из-за того, что семья, дети, им не хватает денег.

Когда я начинал работать с туберкулёзом, я не рассчитывал ни на выставки, ни на публикации. Но Таня Трегобчук из Фонда Ахметова (директор департамента внешних связей фонда «Развитие Украины». - ТК) мне сказала: «Это надо показывать».

Первая выставка уже состоялась в Киеве 24 марта, прямо на вокзале. Я считаю, такие проекты нужно показывать не в галереях, куда приходят кураторы и говорят: «Ой, это хорошо, а это плохо», а людям обычным. По всему кругу центрального зала на Южном висели трёхметровые фотографии. Внизу стоял рентген, где можно было сделать снимок бесплатно. И людям раздавали «пропаганду». Планируем выставку также в парке Шевченко в Киеве, и дальше - по областным центрам. И в Москве осенью тоже планируется выставка. Были также публикации. Но сам проект не закончен, и ещё много работы предстоит.

Серия «Эпидемия туберкулёза в Украине»

(фото и текст Максима Дондюка)

Работал на шахте, в 2007 году обнаружили туберкулёз легких. Назначили лечение, после которого стало лучше. Лечение не окончил, пошли пьянки. В 2010 году начались острые боли в животе. После операции поставили диагноз - туберкулёз кишечника, швы разошлись от большого количество язв. Неделю назад мы познакомились, через несколько часов после того, как я сделал эту фотографию, он умер.

В 1995 году Всемирная организация здравоохранения объявила в Украине эпидемию туберкулёза. За последние 15 лет ситуация сильно усугубилась. Ежедневно болезнь забирает жизни 30 человек. Ежегодно - около 10 тысяч. Туберкулёзная тюрьма, приём лекарств.

Каждый час в Украине регистрируют четыре случая заболевания туберкулёзом и одну смерть. Более 1% населения находится на диспансерном лечении. Материальная база лечебных учреждений запущена, условия работы медиков - ужасные.

Туберкулёз на начальной стадии лечится дома - на протяжении месяца, если вовремя установить диагноз. Единственная проблема - отказ людей от ежегодного прохождения флюорографии из-за предрассудка о высоком уровне облучения.

Туберкулёзное отделение в СИЗО.

Мужчина справа упал с дерева, нижняя часть тела парализована. Днём спит на животе, ночью на спине, чтобы избежать пролежней. 15 лет находится в этой палате, надежды выписаться нет. Хотел бы выезжать на коляске на улицу, но в больнице нет лифта. Где заразился, не знает, форма туберкулёза устойчивая к лекарствам. Мужчина слева раньше лежал на пятом этаже в урологии, теперь лежит в легочном отделении, так как урологию закрыли. Лечится уже 20 лет, два года назад неудачно ампутировали ногу, после чего было нагноение и образовалась большая гуля. Оба уверены, что в этой палате они и умрут.

Без подписи

Работал на шахте на бульдозере. Второй раз лечится от туберкулёза. Жена умерла, когда второй раз положили на лечение. На лечении уже несколько лет, дочь привела бывшего зека в трехкомнатную квартиру отца, и каждый месяц требует всю пенсию, аж 700 грн, для внука, у которого нет отца. Дочь сама не работает.

Многие тюрьмы «актируют» тяжелобольных заключённых, чтобы не ухудшать свою статистику смертности. Две трети из которых «растворяются» на территории Украины, не становясь на медицинский учет. Такой заключённый может ехать рядом с вами в метро или поезде, притом что у него открытая форма туберкулёза.

В прошлом сапожник. После смерти жены запил, уснул зимой в нетопленом доме. Обморожение конечностей и ампутация. Пока лечился, «хату» обокрали, не оставив даже проводки. Чтобы освободить одну руку, сделал себе протез из подручных материалов, за неимением средств на покупку готового: ножка стула, картон от упаковки из-под лекарств, замазка (опилки + клей ПВА), автомобильная шина, ремень спортивной сумки с карабином, воротник меховой овчины. Курс лечения помог, боится, что выпишут зимой. Места для таких, как он, нет, жить ему негде и семьи нет.

Познакомились здесь, в диспансере. Называют себя гражданским мужем и женой. Официально расписаться не могут за неимением прописки. Жить вместе им не разрешают, видятся только днём, ночуют в разных палатах. Он заразился на зоне, она не знает где. Надеются когда-то расписаться и завести семью.

Справка ТК

Максим Дондюк родился 15 июля 1983 года в Хмельницкой области. Окончил Харьковский государственный университет питания и торговли. Работал поваром 7 лет. Фотографией занимался в качестве хобби. Первая публикация состоялась в местной газете «События» в рамках освещения празднования Дня города. Продолжил сотрудничество с газетой как внештатный фотограф. После этого снимал для агентства «Медиапорт», г. Харьков. В 2008 году переехал в Киев, где работал в агентстве Photolenta/PHL. Сейчас - свободный фотограф. С 2010 года занимается собственными проектами. Сотрудничает с изданиями «Тиждень», «Фокус», «Комментарии», Kyiv Weekly (Украина), «Русский репортёр», «Огонёк» «Вокруг Света», «Известия», «Невское время» (Россия), Helsingin Sanomat (Финляндия), а также агентствами Focus Picture (Россия), EPA (Германия), Metaphor Images (Австралия).

Персональные выставки проводились в Украине, коллективные - в Украине, России, Австрии. В 2010 году победил в трёх номинациях премии Фонда развития журналистики - 2009: 2-й приз в номинации «Люди и события» (серия), 3-й приз в номинации «Новости» (серия), 3-й приз в номинации «Спортивные события» (серия). В марте 2011 года после конкурсного отбора участвовал в мастер-классе по документальной фотографии Noor-Nikon (Бухарест, Румыния).

Портреты Максима Дондюка - Андрей Еловиков