Сегодня я - не о спортивном ТВ, хотя вовсю в Лондоне «катится» Олимпиада. Хотя вновь застучали мячи на полях украинских стадионов, и начинают «просыпаться» футбольные программы, пока - еще не все...

Сегодня я о Богдане Ступке. Не писалось ни в дни прощания, ни на девять дней...

Впервые о Сильвестровиче довелось написать в самом конце 1990 - начале 1991 года, в дни, когда по всем швам трещал Советский Союз. Но тогда о «гибели империи» особенно не задумывался. На всех парах мы с Алексеем Габриловичем в Москве завершали сценарий и начинали снимать двухсерийку «Дворы нашего детства» - продолжение «Цирка...», «Футбола...» и «Кино нашего детства».

Однажды один из героев картины - приятель Габриловича еще со школьной поры - тогдашний главный редактор «Экрана и сцены» Александр Авдеенко неожиданно спросил меня:

- Ты ведь киевлянин? А с Богданом Ступкой знаком?

- Нет.

- Не важно. А ты его театральные работы видел?

- Да.

- Хорошо. Тебе позвонит мой заместитель Борис Берман. Помоги нам.

Для тех, кто не знает, что такое «Экран и сцена»: замечательное высокопрофессиональное приложение к «органу» ЦК КПСС «Советская культура», родившееся в годы перестройки и, конечно, умершее в пору «дикого» накопления капитала. С Борей мы до того были хорошо знакомы как киношники: он критик, я сценарист.

Берман позвонил: «Выручай, у Ступки, говорят, юбилей на носу. Напиши статью о его Тевье. Здесь, в Москве, многие хвалят, но лично мало кто видел». В то время не было ни Википедии, ни самого интернета, на «одной шестой»  - точно. «Потому проверять, когда у Ступки юбилей и слать письма, сам понимаешь, уйдет туча времени, а вдруг прозеваем». Тогда и я не знал, что у Богдана юбилей будет больше, чем через полгода - в августе - но постарался написать вовсе не «датское».

«Тонкокожий» («Экран и сцена» №8 (60), 21 февраля 1991 года).

Позади него светились бесчисленные звезды на темном-темном небе. Млечный путь. Бездна. Вселенная. Вечность.

Перед ним догорали свечи: первая - маленькая, следующая - больше, дальше - еще больше, еще, еще... Свечи заворачивались в какую-то бессмысленную спираль, и спираль эта обрывалась. Голгофа?

Его Тевье нес свой крест на эту Голгофу (если вообще возможно, чтобы еврей нес крест). «Котыв свого воза». Его Тевье безмерно устал катить свой воз, но будет делать это до последнего вздоха.

Его Тевье талантлив любить. Он любит своих дочерей, свою изведенную хлопотами и печалями жену Голду, любит свою клячу и буренку, любит своих земляков - и плотника Степана, и непутевого Менахема-Мендла, он любит все сущее и живое.

Его Тевье способен лукавить. Он лукавит с урядником, с мясником, с женой. Но в лукавстве своем чист и наивен.

Его Тевье может негодовать, быть яростным, неистовым. Но его Тевье не может ненавидеть.

Его Тевье страдает. Страдает за детей, за соседей, за род людской.

Его Тевье общается с Богом. Ибо не может не общаться. В этом он и счастлив, и страдает, и тверд. В этом его Тевье мудр. Мудрый оттого, что интеллигентный. Как интеллигентны его же украинский крестьянин Мыкола Задорожный из «Украденного счастья», как русский дядя Ваня. Интеллигентны не по Краткому курсу ВКП(б) - «...прослойка, служащая делу рабочего класса и трудового крестьянства...», а как личности, острее других чувствующие чужую боль и прежде других готовые на жертву.

Интеллигентны в силу того, что интеллигентен он сам - прекрасный украинский актер Богдан Ступка. Тонкокожий человек.

Казалось бы, «по-людски» на этом месте пристойно поставить точку. Но у киношников есть свои традиции - это когда после похорон сначала все течет степенно, а потом начинают вспоминать веселое. Богдан Сильвестрович был абсолютно раблезианский человек, потому и эта новая история только придаст теплый лучик его Памяти. Думаю, Лариса, Остап, все близкие поймут меня и не обидятся.

После выхода той статьи прошло несколько лет. Середина «лихих» 90-х. В нашей с женой московской квартире раздался телефонный звонок. Звонил Богдан. Моя жена - киноактриса Оксана Григорович - много с ним снималась. Богдан сообщил ей, что приехал в Москву на премьеру нового фильма, в котором у него роль, пригласил в Дом Кино.

Мы приехали, Оксана нас познакомила уже очно. Сильвестрыч, пожимая руку, хитровански сощурился, и тут же вопрос в лоб, причем с первого слова на «ты»: «Ты обо мне писал "Тонкокожий"?». «Я», - не выдавая искреннего удивления, что он еще помнит, прошло ведь года четыре...

После ресторана Дома Кино мы втроем, как принято, начали «водить козу»: сначала к нам домой на метро «Аэропорт», потом его провожали в гостиницу «Минск». Но и там не угомонились. Примерно часа в 4 утра Богдан возле забегаловки у Белорусского вокзала закричал: «Хочу пива (это после шампанского, виски и водки, хотя количественно, честно, все было «без зверства») и заесть баварскими колбасками из палатки». Сказал он «чисто по-московски» палатки. Там слово «киоск» к генделыкам не прижилось. Подошли.

Вдруг нас обгоняет пара сопляков с криком: «Пропустите без очереди студентов Олега Павловича Табакова». Мы, ухмыляясь, пропустили. Оксана ехидно спрашивает мальцов: «Ребята, а какие у вас оценки по истории советского театра?» В ответ МХАТовская пауза. Она их «душит» дальше: «Вы что, не узнали народного артиста СССР? Придется утром позвонить Табакову!»... Они в шоке! Неожиданно из киоска высовывается толстая, абсолютно «кустодиевская» продавщица и орет на них: «Вы, в самом деле, не узнали, козлы!!! Он же генерала КГБ играл (шефа КГБ Семичастного в фильме «Серые волки»), только вчера по телику крутили». Юные дарования и вовсе притихли.

И тут среди безмолвия тихий, чуть с обидой голос Богдана: «Вообще-то у меня еще роли были...Я и Дона Хуана играл, и Артуро Уи, и Иешуа, и Тевье»....