На протяжении более 16 лет я занимался деятельностью, направленной на защиту прав и гражданских свобод человека. В частности, старался оказывать помощь беженцам и вынужденным переселенцам и противодействовать ксенофобии в ее различных формах. Поэтому вмененные мне преступления максимально противоречат ценностям, которых я придерживаюсь, и деятельности, которая является главным делом моей жизни. В большинстве известных мне случаев, подобных моим, пленных украинских военнослужащих обвиняют в том, что они совершили преступление против гражданского населения из-за неприязни или вражды к жителям региона Донбасса - даже если они сами с Донбасса. Нечто подобное, видимо, подразумевается и в моем случае - пусть это и являлось бы проявлением именно того, чему я столько лет противодействовал. Однако именно такой формулировки в моем деле нет. Мотивом попытки "умышленного убийства двух и более [гражданских] лиц общеопасным способом" указано следующее: будто я совершил это "в целях устрашения гражданского населения, жестокого обращения с целью убийства общеопасным способом". Иначе говоря, целью попытки умышленного убийства было умышленное убийство жертв, которых я пытался запугать таким образом. Не более и не менее. При этом всем судебно-психиатрическая экспертиза не выявила признаков временного расстройства на момент предполагаемого совершения преступления у человека, который решил запугать людей с помощью их убийства... Впрочем, в обвинении содержатся куда более значительные противоречия. 

Обвинительное заключение - документ, последствием которого является лишение человека свободы на годы вперёд, составлено исключительно небрежно. В одном месте обвиняемый, то есть я, назван мобилизованным. В другом - служащим по контракту. В разных местах текста мне приписываются разные должности. В тексте всплывает название некого спецподразделения Барс, не упоминавшегося ни ранее, ни позднее, о котором мне ничего неизвестно, неверно указана дата начала моей службы в ВСУ. Несуразности первой инстанции исправлял прямо в ходе судебного заседания и не все, к примеру неверная дата начала прохождения мной службы фигурирует в документах этого заседания - 20 марта 2022 года, тогда как я начал службу 4 марта 2022 года. Учитывая все это, действительно беспристрастный объективный суд , имея дело со столь небрежно составленным обвинением, прибег бы к тщательному рассмотрению собранных материалов с целью действительно независимой, всесторонней оценки. Однако сделано этого, конечно, не было. В настоящем суде дело бы с треском развалилось. 

К сожалению, у меня не было возможности должным образом подготовиться к этому заседанию, в частности, поработать с российскими кодексами. Однако даже того короткого времени, на которое мне попал в руки уголовно-процессуальный кодекс, хватило, чтобы узнать, что в соответствии с частью 2 статьи 77 УПК РФ "Признание обвиняемым своей вины в совершении преступления может быть положено в основу обвинения лишь при подтверждении его виновности совокупностью имеющихся по уголовному делу доказательств". Описано именно то, что не произошло в деле. Кроме признательных показаний обвиняемого, то есть моих, ничто не связывает его с произошедшим. Меня не упоминают потерпевшие (тем более, что и те, кто получили ранение, и тот, чье имущество повреждено, упоминают о минометном обстреле и "мине, которая упала", а вовсе не о выстреле из гранатомёта); оружейная экспертиза отсутствует; судебно-медицинская не установила, результатом взрывов какого боеприпаса стали ранения, лишь не исключила гранатомёт; а "других исследований в судебном заседании доказательств, получивших надлежащую оценку в приговоре", о которых упоминает суд второй инстанции в апелляционном определении, просто нет и не было. Чтобы это обнаружить, достаточно просто прочитать упомянутый приговор. Таким образом, в деле отсутствуют иные доказательства виновности обвиняемого, кроме его (моих) признательных показаний, которые, таким образом, в соответствии с УПК РФ не могли быть положены в основу обвинения. Но они были положены, и суд, основываясь на этом обвинении, признал меня виновным. 

И сами эти "признательные показания", если бы к их оценке относились тщательно, не выдержали бы проверки, даже самой поверхностной. Обвинение, к примеру, указало, что я совершил преступление путем выстрела из гранатомета "Панцерфауст" немецкого производства. Для этого я "вскрыл укупорку с гранатами", "собрал гранату", зарядил гранатомет и выстрелил. Пусть "Панцерфауст" и схож с РПГ-7 по ТТХ, конструкции этих гранатометов отличаются, и о конструкции "Панцерфауста" человек, писавший это, не имеет представления: заряды к нему не хранятся в укупорке и не требуют сборки. Это, как и множество других, вроде бы мелких, но существенных деталей, указывает, что эти показания написал не я, такое написать мне бы в голову не пришло. 

Все эти несообразности, нелепицы, и отсутствие доказательств, кроме подписанных мной признательных показаний, объясняются одним: эти показания не соответствуют действительности, были мной подписаны под давлением, но не написаны мной. Я не совершал выстрела из гранатомета по гражданскому объекту 4 июня 2022 года в городе Северодонецке: за время боевых действий моего подразделения вообще не было в этом городе. Попав в плен 21 июня 2022 года, я и мои сослуживцы неоднократно допрашивались о маршруте передвижения нашего подразделения, и эти запротоколированные показания где-то хранятся, если не были уничтожены. 4 июня 2022 года я и вовсе находился в городе Киеве, что подтверждают доказательства, о приобщении которых ранее ходатайствовал мой защитник. К сожалению, в этом нет ничего удивительного: из десятков осуждённых украинских военнопленных, с которыми мне довелось общаться за это время, практически никто не находился в то время в том месте, где они будто бы совершили то, в чём "признались", к чему они не имели отношения, так что мой случай не уникальный. Но я могу с полной ответственностью заявить этому суду хотя бы о себе, что ни в июне 2022 года, ни в какое-то иное время, я не предпринимал никаких действий, направленных против гражданского населения, не совершал иных нарушений международного гуманитарного права, не получал, не отдавал и, соответственно, не выполнял приказов, направленных на совершение подобных действий. Пользуясь случаем, прошу также зафиксировать, что я не склонен к суициду, самочленовредительству или побегу, не конфликтен и не прибегаю к решению конфликтов с помощью насилия. 

Я искренне сочувствую потерпевшим: из-за того, что они пережили, из-за нанесённого им ущерба, как и из-за того, что их несчастье было использовано для того, чтобы осудить невиновного. У меня нет иллюзий относительно возможности восстановить справедливость в рамках российской судебной системы; однако давать показания, не соответствующие действительности, больше не могу. Это - неправильно, и, в конце концов, грешно - неправильно со всех точек зрения. 

Судья (несколько недоуменно): То есть вы что, поддерживаете кассационную жалобу?

МБ: Да, поддерживаю в полном объеме, включая заявление о том, что это был самооговор.

Судья: Зачем же вы это сделали? Зачем оговорили себя?

МБ: Потому, что мне было обещано: в случае, если я подпишу то, в чём меня обвиняют, меня сразу поменяют на осужденных в Украине российских военнослужащих (как и других осуждённых военнопленных). Если же я не соглашусь признать свою вину, то буду осужден всё равно, но об обмене речи не будет, и меня будут подвергать психологическому и физическому давлению. Некоторые примеры такого давления были продемонстрированы.