Шеф-редактор новостей и ведущая «Громадського радіо» Виола Бурда родилась в Авдеевке Донецкой области в 1977 году. В детстве была фанатом радиостанции «Маяк», еще не зная, что всю свою профессиональную жизнь будет работать именно в радиоэфире. Училась сначала во Львовском национальном университете, а позже — в киевском Институте журналистики. Помимо журналистского, имеет также образование клинического психолога и продолжает изучать гештальт-терапию. «Я думала, что это параллельные истории, но иногда мне это помогает и в журналистике, — говорит Виола. — Например, человек на включении что-то говорит, а ты понимаешь, что у тебя не складывается пазл, ты не вполне видишь картинку, о которой он рассказывает, и ты спрашиваешь: "Что вы имеете в виду?". Это, в принципе, психотерапевтический вопрос».

Свой первый значимый журналистский опыт Виола получила в 1997 году в редакции Украинской службы Би-би-си, для которой работала как стрингер. «Би-би-си — это моя школа и мой фундамент. Это то, после чего невозможно пойти на "каналы Медведчука"», — убеждена моя собеседница. Дальше была работа на «Громадському радіо», созданном Александром Кривенко (2002–2003), на «Нашем радио» (2003–2005), на «Радио Свобода» (2005–2009), на «Радио Вести» (2014–2017). С мая 2017 года Виола — в команде «Громадського радіо». С августа 2019 года совмещает эту работу с работой ведущей «Ранкового формату» на Первом канале Украинского радио.

Мы поговорили с Виолой о ее опыте работы на разных радиостанциях, о том, что она как шеф-редактор привносит в процесс создания новостей на «Громадському радіо», о ее проекте «Як зрозуміти аутизм?» и о том, существует ли магия радио.

— Виола, «Громадське радіо» провело кампанию и собрало 100 тысяч гривен, но может их потерять. Какой результат этой кампании? Вы все-таки смогли получить средства, которые собирали на продолжение производства программы #DriveTimeKyiv?

— Насколько я знаю, мы забрали эти деньги. Программа #DriveTimeKyiv продолжается, но с 1 марта она выходит чуть в другом формате. Раньше выходила с 17:00 до 18:00, теперь с 17:00 до 17:30 будет #DriveTimeKyiv, а дальше будет продолжаться обычный #DriveTime, который берет и всеукраинские, и зарубежные новости.

#DriveTime — это программа, которая делается с сегодня на сегодня, очень редко есть заготовленные темы. В Киеве все-таки не так много происходит такого, что требует освещения в режиме сегодня на сегодня. Кроме того, киевские новости требуют определенной подготовки. Поэтому мы решили, чтобы не страдало качество, сократить хронометраж #DriveTimeKyiv, а дальше будем смотреть. На Киев хотелось бы отдельного редактора. Двухчасовой слот #DriveTime — это около 8–10 спикеров на включениях. Ведущему сложно рассыпаться на столько тем за такое короткое время, не всегда успеваешь подготовиться так, как хотелось бы.

— А вообще, как много гостей сейчас приходят к вам студию, а не включаются по телефону?

— Приходят редко, мы стараемся не приглашать. Точно так же работает, например, УР-1 (Первый канал Украинского радио. — Ред.). Я, например, веду по выходным на УР-1 двухчасовую утреннюю программу, это тоже около десяти спикеров, и за последний год я не помню, чтобы кто-то приходил к нам в студию. С другой стороны, сейчас я делаю на «Громадському радіо» программу «Як зрозуміти аутизм?» и там мы стараемся, чтобы  в студии присутствовал гость, потому что параллельно ведем видеотрансляцию.

— Вы в позапрошлом году с коллегами выпускали программу «Що там вибори», а в прошлом «Що там місцеві». Какие сложности были при подготовке этого проекта?

— Программы вели мы с Алиной Белоброй, вторая команда — это Вика Ермолаева и Анастасия Горпинченко. Мы работали неделя через неделю, но, Боже мой, как мы устали в конце! И парламентские, и президентские выборы были очень нервные. Мы очень вкладывались в этот проект. В «Що там місцеві» я работала уже как редактор, иногда я заменяла ведущих.

Когда происходят выборы, люди чуть теряются в потоке информации. Наша задача была — собрать в кучку все, что произошло сегодня по поводу выборов, чтобы люди могли включить и целенаправленно услышать, кто баллотируется, кто снялся, кто сказал смешное. И тогда человек получает целостную картинку, а не выхватывает отдельными пазлами, не понимая, что происходит. Для меня еще очень важен образовательный момент. В частности, местные выборы были по новому законодательству, и это было сложно даже для меня. В этих программах мы давали больше слово экспертам, чем политикам, у нас было много репортажей из регионов, но я отслеживала, чтобы в них кандидаты не пиарились, а отвечали на наши вопросы.

— С начала февраля вы ведете спецпроект «Як зрозуміти аутизм?». Как родилась идея этого проекта?

— Проект инициировала общественная организация Happy Today. Они хотели, чтобы программу вел человек, который хотя бы чуть-чуть в этом разбирается, чтобы можно было говорить предметно. В основном люди мало знают об аутизме, и человек, который не понимает, задает те вопросы, которые ходят по кругу. Happy Today хотели больше рассказать, например, о методиках работы с детьми с аутизмом, о том, как живут взрослые люди с аутизмом и как они могут жить, о сенсорной реабилитации. Поскольку я достаточно часто сталкивалась с людьми с аутизмом, я понимаю, о чем идет речь, я и стала ведущей этого проекта.

Людям с аутизмом в нашей стране до сих пор оформляют инвалидность по категории «шизофрения», в нашей классификации психических заболеваний нет аутизма. В советские времена дети с аутизмом быстро оказывались в интернатах, как и дети с синдромом Дауна. Никто не заморачивался их учить, искать коррекционных педагогов. Мне кажется, только последние лет двадцать эти дети стали оставаться в семьях. 

— А вообще, какая сверхзадача у этого вашего проекта?

— Я считаю, людям нужно рассказывать об аутизме. Если рядом за столиком в кафе сядет мама с ребенком с аутизмом, большинство не будет знать, как на это реагировать, не будет понимать, почему ребенок так себя ведет. А ребенок может сидеть за столом, а потом пойти и лечь на пол. В программе мы рассказываем родителям таких детей, какой есть спектр методик, как они работают и что можно делать прямо сейчас, чтобы облегчить жизнь семье. Всей остальной аудитории мы стараемся донести, что те, у кого аутизм, синдром Дауна, ДЦП, — это такие же люди. Моя задача — расширять представление украинцев о норме. Я слышала страшные истории о том, что родители детей, у которых есть проблемы в развитии, даже гуляют с ними по ночам, чтобы не сталкиваться с другими и не видеть осуждающие взгляды. Это ужасно, по-моему.

— Есть фидбек от аудитории?

— Я ориентируюсь на количество просмотров. Мы же все выпуски «Як зрозуміти аутизм?» вывешиваем на сайт, и каждый выпуск набирает две-три тысячи просмотров. Для нас это достаточно много.

— Я знаю, что у вас, помимо журналистского, есть образование клинического психолога. Вы закончили Киевский институт современной психологии и психотерапии и продолжаете изучать гештальт-терапию. Что вас подтолкнуло получать второе образование?

— Я давно хотела второе образование, потому что в Украине очень немного независимых СМИ, и в какой-то момент я могу не найти в журналистике такую работу, которая меня бы устраивала. Я хотела попробовать себя в чем-то еще, кроме журналистики. Я долго выбирала, куда поступить, и меня очень пугали государственные институты. Киевский Институт журналистики я заканчивала восемь лет, но не потому, что я глупая. Просто то моя собака сожрала зачетку, то ребенок сожрал ученический, я не сдала две сессии, а потом сдавала их скопом, потом я куда-то пропадала, а через три года приносила бакалаврскую работу. Я поняла, что для меня было важно получить диплом, но то, что происходило в самом институте, мне не давало ровно ничего.

Когда я выбирала, куда поступить для получения психологического образования, я не хотела повторения этой истории. У меня есть опыт работы с детками с нарушением в развитии, поэтому сначала я думала пойти учиться на дефектолога. Потом я поняла, что это очень затратно, к этому нужно иметь определенный талант и я не уверена, что он у меня есть. Я этим занималась по необходимости со своим ребенком, но я не уверена, что смогу заниматься с другим. Когда я случайно увидела рекламу Киевского института психологии и психотерапии, меня зацепило. Это тот случай, когда появляется вот это «хочу!», но ты не можешь даже объяснить почему. Я героически выбила из Института журналистики свой диплом, он пролежал там десять лет, он мне был не нужен, я его не забирала.

Понятно же, что в психологи часто идут люди, у которых есть сложности, которые пытаются понять, что с ними происходит. Этот интерес к психологии рождается из себя. Я очень довольна, потому что те два года, что я училась в Киевском институте психологии и психотерапии, были для меня терапевтичными. Там была принимающая атмосфера и там дают очень хорошую базу.

— Это для вас какая-то параллельная с журналистикой жизнь или это взаимосвязанные в вашей жизни истории?

— Я думала, что это параллельные истории, но иногда мне это помогает и в журналистике. Например, человек на включении что-то говорит, а ты понимаешь, что у тебя не складывается пазл, ты не вполне видишь картинку, о которой он рассказывает, и ты спрашиваешь: «Что вы имеете ввиду?». Это, в принципе, психотерапевтический вопрос, когда ты что-то постоянно проясняешь. Так что для меня журналистика и психология — это взаимосвязанные истории.

— Вы начинали учиться журналистике во Львовском национальном университете. Вам сложно было решиться на переезд во Львов из Авдеевки?

— Переезжала я легко, но во Львове мне было очень сложно. Оказалось, что у меня донецкое мышление. В Донецке все квадратно: что ты слышишь, то тебе и говорят. А во Львове все очень завуалированно, и я постоянно чувствовала себя глупой, потому что я не считывала подтекст. С украинским языком сложностей у меня не было, я училась в украинской школе, лето проводила у бабушки и дедушки в Черкасской области, откуда возвращалась в Авдеевку украиноязычной, была местной достопримечательностью в садике.

— А как случилось так, что дальше вы оказались в киевском Институте журналистики?

— Я ушла из Львовского университета. Было какое-то стечение обстоятельств, когда я не сдала несколько экзаменов, в том числе по украинскому. У меня случился нервный срыв, я поняла, что так больше не могу, не хочу оставаться во Львове. Я прекрасно отношусь к нему в плане приехать отдохнуть, но жить там я не смогу. Я уехала в Авдеевку, а потом друзья меня подбили приехать в Киев. Пока я была во Львове, я сделала репортаж для Украинской службы Би-би-си, а когда приехала в Киев, пришла к ним и три года проработала у них стрингером.

Почему я поступила в киевский Институт журналистики? Я боялась, что когда-нибудь я приду на работу своей мечты, а меня спросят: «Где ваш диплом?» И будет очень обидно, если у меня его не будет. Я опасалась, что наступит время, когда наличие диплома будет что-то значить. И я дождалась этого момента, когда поступала в Киевский институт психологии и психотерапии. Если бы у меня не было диплома бакалавра, я бы туда не поступила и это было бы для меня большим расстройством. Второй раз диплом мне пригодился, когда меня брали на работу на УР-1, там строгий учет документов.

— В какой редакции вы получили свой первый опыт радийщика?

— Я с детства фанат радио, слушала радио «Маяк», когда была у дедушки с бабушкой. Работала на радио в Авдеевке, когда еще училась в школе. У нас была рубрика поздравлений, люди плакали, благодарили, потому что я писала для них душевные поздравления. Потом я стажировалась на донецком радио: это была не совсем журналистика. Например, тогда бастовали шахтеры, я делала об этом репортаж. В редакции это все безжалостно резалось до какого-то короткого сообщения и желательно без синхронов. Как будто выбрасывали часть реальности. И при этом все было сложно технически: ты пишешь репортаж, его вычитывает один редактор, потом другой , потом ты идешь записываешься, там специальная женщина, которая монтирует, включает тебе микрофон.  А я хотела быть самостоятельной на всех этапах создания своего материала.

Первая серьезная работа для меня была тоже на радио — в 1997 году в Украинской службе Би-би-си.

— Насколько сложно вам было работать по этим пресловутым стандартам Би-би-си?

— Мне было не сложно, мне совершенно непонятны другие «стандарты». Би-би-си — это моя школа и мой фундамент. Это то, после чего невозможно пойти на «каналы Медведчука». Мою судьбу решил репортаж, который я делала из Львова. Когда я пришла туда, там работала моя мама, но ее заслуга только в том, что она напомнила, что это я делала репортаж из Львова. Я проработала в Украинской службе Би-би-си до 2000 года.

— Дальше вы пошли на «Громадське радіо», которое создал Александр Кривенко. Что вам вспоминается из того периода?

— Я пошла учиться в «Интерньюз», и потом именно часть интерньюзовской команды создала это радио. На тот момент это была первая попытка сделать разговорное радио. Все шло не без трудностей, мы не могли получить лицензию, выходили на частоте радио «Континент» и в интернете.

Разговорное радио — это затратно. Кстати, именно разговорному радио была посвящена моя бакалаврская работа. Я записала руководителя Украинской службы Би-би-си Алексея Сологубенко для своего диплома, и он говорил, что разговорное радио практически никогда не окупается, даже если есть реклама. «Громадське радіо» — это была крутая попытка. Сам Кривенко очень много вносил своей харизмой. В «Интерньюзе» нас обучали быть универсальными солдатами: сегодня ты редактор, завтра — продюсер, потом — журналист или ведущий. На «Громадському радіо» работа была построена по такому же принципу, и это было хорошо, потому что смена ролей не дает тебе заскучать.

— С 2003-го по 2005-й вы работали выпускающим редактором на «Нашем радио». Расскажите об этом этапе вашей профессиональной деятельности.

— Это было прекрасно! Мне кажется, это был первый случай в Украине, когда ФМ-станция решила сделать службу новостей. Шеф-редактором была Таня Сорокина, преподававшая мне в «Интерньюзе». Таня умеет учить других людей, создает развивающую атмосферу. Многие репортеры на «Нашем радио» приходили работать вообще из других сфер. Было весело и драйвово, потому что это новости.

Сперва я была автором и ведущей программы о парламенте. Моя задача была сходить в Раду и рассказать, что там происходило. В Раде я не любила работать никогда. Это какая-то черная дыра, я туда прихожу — и у меня наступает состояние полной апатии. Но делать саму программу мне нравилось. Потом началась Оранжевая революция, во время которой у меня был первый опыт работы в прямом эфире. Это было так страшно!

Еще мы на «Нашем радио» делали совместный с «Радио Свобода» проект «Звуки життя». Там не было ограничений по темам, мы пытались в каждом репортаже дать как можно больше атмосферы того или иного события, именно поэтому программа называлась «Звуки життя».

— Дальше у вас был достаточно длительный период, когда вы не работали.

— Да, я сидела дома шесть лет. Я заболела и одновременно выплыла проблема с моим старшим ребенком, и это была  патовая ситуация. Не скажу, что это было бездарно проведенное время, я нормально себя чувствовала вне профессии. Вообще, с профессией — как с велосипедом: если ты научился ездить, ты сядешь и поедешь и через 6 лет. Я рада, что пока я была дома, я вложилась в старшего сына, ведь все его детство я работала и у меня было ощущение, что ему что-то недодано. Потом у меня родился младший сын, и мне очень нравилось наблюдать за тем, как он растет.

А в марте 2014 года меня позвали работать на «Радио Вести». Сначала меня поставили редактором, я готовила для ведущих материалы к эфиру, но сразу сказала, что хочу на новости, и через несколько месяцев меня перевели. Главным редактором на то время был россиянин Александр Иллерицкий. Он все отслушивал, часто приходил к нам в ньюзрум с замечаниями по поводу какой-то новости, но это всегда было уважительно. Несмотря на то, что он был из России, все, что выходило в эфир с 18 марта 2014 года до 28 февраля 2017 года, когда ушла большая часть команды, делалось с проукраинских позиций.

— Помните, при каких обстоятельствах в конце февраля с «Радио Вести» ушла большая часть команды?

— У нас менялся топ-менеджмент. Разговор  с новым руководством был очень странный, такой донбасско-пацанский. Тогда была задолженность по зарплатам, и мы просили ее выплатить. Кто-то из нового менеджмента нам ответил: «Ну, я ваши хотелки услышал». Хотелки? Серьезно? Тогда же прозвучали слова , что будет меняться редакционная политика. Как я понимаю, это хамство нового менеджмента и привело к массовому исходу сотрудников. Причем это не был сговор, а решение каждого человека.

Я уходила в никуда. У меня была учеба в Киевском институте психологии и психотерапии, и мне этого было тогда достаточно для социализации. Но тут мне попалось «Громадське радіо». Продюсер Ира Кондратенко, с которой мы были знакомы со времен «Вестей», пригласила на новости. Я пришла, стала общаться с людьми и поняла, что оказалась там, где нужно. 

Ко многому пришлось приспосабливаться. На «Вестях» была лучшая студия, наверное, в Европе, по крайней мере нам так говорили. Это был целый «космолет», где ты сам запускаешь программы, перебивки, синхроны. Ты был почти богом, пока сидел за пультом. Когда я пришла на «Громадське», тут оказалась небольшая радиостудия, где микрофон ведущему запускает звукорежиссер. Как это? Как звукорежиссер знает, когда я говорю, а когда я захрипла и мне надо откашляться? И я начала включать себе микрофон сама. 

Еще я выяснила, что каждый делает новости так, как видит . Я понимала, что есть какие-то вещи, о которых надо договориться, и предложила сделать единый для всех стандарт новостей. В радионовостях важно каждое слово. Это должно быть просто, в новости должны быть ответы на вопросы: кто, что, когда и зачем. Я села и написала целый трактат, как надо и как не надо писать новости, потом собрала ведущих новостей и рассказала это им.

В ноябре 2020 года мне предложили стать шеф-редактором, чтобы структурировать службу новостей «Громадського». Ко мне приходят редакторы, когда возникают спорные моменты. Иногда надо договориться о самом элементарном — например, где ставить ударение в слове «ковид». 

— А работа ведущей на Первом канале Украинского радио — это что-то особенное для вас?

— Это мой вызов. «Громадське» находится в одном помещении с УР-1, на Крещатике, 26, и часть людей оттуда приходит к нам и наоборот. Здесь есть меркантильный момент: «Громадське радіо» существует за счет грантов и донейтов, финансирование нестабильное, а УР-1 — это стабильная структура.

Ведущая «Ранкового формата» ушла в декрет, ее напарник остался один, после чего меня туда пытались завлечь в качестве новой ведущей несколько человек. Я подумала: «Почему бы и нет?» Но утро для меня — это челлендж, потому что я не утренний человек.

На УР-1 другой стиль работы: если #DriveTime на «Громадському» — это работа с колес, то «Ранковий формат» на УР-1 планируется методично и не один день. С одной стороны, с планированием работать спокойнее, с другой стороны, я-то думала, что буду работать на УР-1 по два часа на выходных, а получается, что на это уходит гораздо больше времени.

— А вообще, у вас работа когда-то заканчивается?

— Да, хотя график у меня ненормированный. У меня есть выходные, когда я стараюсь не читать новости и реагирую, только если вижу в нашем рабочем чате, что что-то требует моего участия. За что я люблю радио — что ты не занят с 9 до 18, у тебя есть твоя программа, которую ты выдал в эфир и свободен.

— Вы много лет на радио. Существует магия радио?

— Да. Я сейчас учусь на психотерапевта, и многие мне говорят, что придется выбирать между работой на радио и психотерапией. Для меня это сложно. Я просто представила, что я выхожу с радиостанции, с любой, и я больше никогда не сяду за микрофон, не буду писать новости, у меня не будет этого азарта написать быстро и дать breaking news или разбираться в какой-то истории, чтобы рассказать об этом людям… Думаю, что новостники по своей природе сплетники. По сути эта работа — разнести сплетню по селу, но поскольку ты журналист, ты стараешься сделать так, чтобы это была достоверная информация, которая ответила бы на все вопросы слушателя. Мне становится очень грустно, когда я думаю, что не сяду больше за микрофон.

— Это правда, что есть радийные и нерадийные голоса?

— Да. Это тембр голоса, это подача. Высокий женский голос — это сложно для радио и вообще для человеческого уха. Помню, девушка пробовалась на новости, а у нее сексуальная подача. Я ей говорю: «Слушай, убери эту сексуальную женщину». А она не понимает, где и как она это делает. Я как-то писала на фейсбуке, что очень жалею, что у нас нет ночных радиопрограмм, потому что есть отличные голоса, которые подходят именно для них.

— Вы себя чувствуете носительницей четвертой власти?

— Я себя вообще не чувствую властью. Журналистика разная. Я все-таки новостник до глубины души. Я — про информирование, про то, что аудитории нужно дать информацию, из которой она может исходить в своих решениях. Расследовательская журналистика или публицистика — да, здесь может идти речь о четвертой власти. Я иногда разочаровываюсь в этой мысли, но я верю в то, что качественная информация — это то, что нужно, чтобы выстроить как-то по-другому свою жизнь. Я верю в то, что люди, получая качественную информацию, могут влиять на свою жизнь и на жизнь всего общества. А я просто хочу рассказать.

Фото — Максим Полищук