В марте 2014 года Александр Нойнец, экс-член «Братства» Корчинского и пиарщик, который работал на окружение Януковича вплоть до событий 16 января, запустил сайт «Петр и Мазепа». Новый медиапроект задумывался как украинский аналог известного российского интернет-ресурса националистического толка «Спутник и Погром», основанного Егором Просвириным. Из интервью можно узнать, что между Нойнецем и Просвириным — давняя сложная связь, как профессиональная (Нойнец одно время писал для ресурса Просвирина тексты про Украину), так и личная (Просвирина побили на свадьбе Нойнеца). Несмотря на планы, «ПиМ» стартовал автономно от «Спутника». «Мы же не СМИ, мы не ставим перед собой задачи адекватно оценить реальность. У нас есть позиция, и мы c большей радостью освещаем факты, которые ее подтверждают, и с меньшей — неудобные для нашей позиции факты. Мы люди. Мы публикуем точку зрения. Кто говорит, что делает иначе, — или врет, или не человек», — так декларировал основы редакционной политики своего сайта Александр Нойнец. Но уже в 2015 году оставил свое детище и ушел в политический пиар (на этот раз для БПП) и общественную деятельность.

Виктор Трегубов, достаточно известный украинский журналист и блогер, в марте этого года стал третьим по счету шеф-редактором «Петра и Мазепы». Он — человек, неутомимо генерирующий мощный актуальный медиапоток: помимо редактирования и написания собственных текстов для сайта, он участвует в телеэфирах, дает комментарии по телефону и успевает поддерживать постоянный контакт со своими множественными подписчиками на фейсбуке. Наш собеседник охотно рассуждает о глобальных кризисных явлениях в традиционных СМИ. И сформировал свое понимание, на что журналисту стоит опираться в условиях, когда, по его мнению, большинство привычных профессиональных стандартов дискредитированы. В интервью «Детектору медиа» Виктор также подробно рассказал об идеологии и ежедневной работе «Петра и Мазепы», а еще, как и предыдущие герои постоянной рубрики «Админка редактора», поделился своим опытом работы с авторскими текстами.

— Виктор, по наблюдениям основателя «Петра и Мазепы» Александра Нойнеца, все важные в кадровом смысле события в этом издании происходят в марте, включая и ваш приход в качестве шеф-редактора. Есть ли какая-то предыстория ваших рабочих взаимоотношений с «ПиМом»?

— В 2015 году, еще до моей мобилизации (Виктор Трегубов был призван 13 июля 2015 года и прослужил 15 месяцев в ВСУ. — «ДМ»), я иногда писал для «ПиМа». Состоял в блогерско-товарищеских отношениях со Швецом, да и с Нойнецом. И был активным читателем, это было одно из моих любимых медиа.

— За что вы полюбили «ПиМ»?

— За формат. Мне всегда импонировала «авторскость» подачи материалов на «ПиМе» и то, что он никогда не был сдержан, с одной стороны, можно сказать принципами, с другой —  стереотипами, которые обычно сдерживают наши медиа. «ПиМ» никогда не был шаблонным. У нас все медиа — возможно, в силу образования журналистов, а возможно, из-за слишком сильного акцента на стандартах — действуют в рамках одной и той же системы. Причем СМИ действуют в рамках этой системы, следуя так называемым профессиональным стандартам, на самом деле либо забив на эти стандарты, либо жульнически их используя. Так происходит во многих украинских СМИ, которые формально дают две точки зрения, реально же это точка зрения лишь одной стороны. А «ПиМ» изначально был standalone-блогом, где люди могли позволить себе писать примерно то же самое, что они пишут в фейсбуке, просто в другом формате. То есть авторы «ПиМа» всегда могли позволить себе быть искренними. Они, к примеру, не бежали брать комментарий у представителя «Оппоблока» просто для того, чтобы в материале присутствовала вторая точка зрения. Нет, они честно писали: представители Оппоблока — «******».

— Подозреваю, что «Петр и Мазепа» вам сразу так пришелся по душе еще и потому, что вы сами в публичном пространстве существуете в двух ипостасях — как журналист и как блогер. По крайней мере, именно так, через запятую, вас титруют, когда приглашают участвовать в том или ином телеэфире. Как вы лично для себя проводите, так сказать, демаркационную линию между этими двумя своими ипостасями?

— С одной стороны, я yе люблю, когда меня так титруют. Знаете, как однажды заметил Лев Гумилев, «я не интеллигент, у меня профессия есть». Не называйте меня блогером, у меня есть профессия — журналист. Когда-то давно я завел блог для себя самого потому, что мне очень хотелось материться, а материться в «Главреде» или в «Зеркале недели» (не помню точно, где я тогда работал) было нельзя, как нельзя было честно и прямым текстом сказать, что ты думаешь о Тимошенко, о Коломойском и всех остальных. Потом во время Майдана ломанулись подписчики, и в какой-то момент я испытывал некую психологическую нагрузку, поскольку привык писать для себя и хотел это делать и дальше. А тут началось: напишешь, что Семен Семенченко — жулье, сразу прибегают подписчики и устраивают у тебя митинг в комментариях.

После 2013 года не только в Украине, но и во всем мире начали наблюдаться изменения всей информационной парадигмы. Почему сейчас традиционные медиа в кризисе? Как стала возможна победа Трампа в Америке, где крупные СМИ не просто недоброжелательно о нем отзываются, а прямым текстом называют идиотом? Похоже, медиа утратили свою былую роль в обществе. К этому привело развитие социальных медиа, где информация структурирована и подается иначе и не сдерживается теми стандартами, которые в некоторых моментах уже себя исчерпали. К моему сожалению, Россия сейчас активно это использует, ведь сама концепция постправды основывается на том, что традиционные СМИ сами себя дискредитировали, и стандартная концепция медиа как watchdog'ов демократии, как институтов, которые предоставляют гражданам информацию в соответствии с определенными стандартами, больше не работает. Почему не работает? По разным причинам. Например, потому что сейчас люди предпочитают брать ту информацию, которая их устраивает.

— Так вы предлагаете СМИ идти на поводу у людей? Но ведь не секрет, что во все времена людей привлекают (если говорить о массовых пристрастиях в области информационного потребления) скандалы, секс, кровь и тому подобные вещи. Журналистские стандарты — это то, что сдерживает (или должно сдерживать) профессиональных журналистов от соблазна эксплуатировать примитивные инстинкты людей, зарабатывая на этом.

— Понимаете, раньше можно было сформулировать какие-то общие стандарты, которым следовала та или иная медиатусовка, скажем, в рамках какой-то одной страны. Например, был консенсус относительно того, что в СМИ нельзя ставить заказуху. Сейчас блоги становятся по своей популярности и влиятельности соизмеримыми с обычными медиа, так это выглядит и для среднестатистического пользователя, часто он вообще предпочитает тот контент, который идет именно из блогов. Потому что этот контент подтверждает то, что думает о происходящем сам читатель, если он корректно настроил свою ленту в фейсбуке.

Вы заметили, как часто сейчас украинские мейнстримные медиа ставят информацию из серии «об этом сообщил такой-то в своем блоге»? Раньше мы ценили информационные интернет-СМИ за то, что они опережали телевизор, но сейчас впереди всех — социальные медиа, именно там генерируется первичная информация. И главное — никто не может заставить блогера подчиняться стандартам, потому что блогер — это обычный человек, который просто пишет что хочет.

Что же делать традиционным медиа, которые утратили свою монополию на информацию? Я считаю, нужно коренным образом переосмыслить профессиональные стандарты. Например, для меня в конечном счете остался один стандарт — будь искренним с читателем.

— Как вы считаете, может ли обязанность быть искренним со своей аудиторией как единственный, по вашей версии, работающий на данный момент стандарт стать достаточным требованием к работе теленовостийщиков, аудитория которых насчитывает не тысячи, а миллионы людей?

— Затрудняюсь ответить, поскольку теленовости — особенный формат передачи информации, который сегодня конкурирует не с блогами, а скорее с видеоблогами. Пока видеоблоги не потеснили теленовости, хотя к этому все идет. И это, кстати, плохо. Скажем, такой редкий *****, как  некто Ш., имеет на ютубе аудиторию, сравнимую с аудиторией небольшого телеканала. Это страшно, на самом деле, но это есть и это надо учитывать. Ш. часто манипулирует, лжет, достаточно вспомнить, как он убеждал аудиторию в том, что якобы бойцы батальона «Азов» казнили задержанных сепаратистов при помощи кастрюли. Но при этом Ш. умеет работать с аудиторией, умеет предложить ей то, что она хочет слышать, и сейчас, я практически уверен, он неплохо зарабатывает на своем контенте. Чего мы не можем сказать о многих наших обычных телеканалах, которые были и остаются дотационными проектами.

Говорить подробнее о теленовостях мне трудно, поскольку я не смотрю телевизор последние лет двенадцать. Я отказался от ТВ, потому что у нас нет телеканала, который не кормил бы меня, извините, дерьмом. Даже лучшие наши теленовости — это очень примитивизированная подача, истеричное интонирование и т. п. Почему я думаю, что все придет к тому, что единственным стандартом останется искренность? Потому что все остальные стандарты дискредитированы, к сожалению. Скажем, стандарт баланса, требующий давать в одном материале две точки зрения, например, точку зрения Украины, которая стала жертвой российской военной агрессии, и с другой стороны — какого-то Басурина. При этом Украина сдерживается какими-то представлениями о правде и других подобных вещах, а Басурин сдерживается только теми грибами, которые он принимает перед тем, как начать чесать свой бред. Что в итоге? Зритель начинает думать, что правда, наверное, где-то посередине, по ходу дела додумывая еще что-то свое.

Или, например, Россия вбрасывает большое количество откровенно ложной информации по тому же «боингу» именно для того, чтобы зарубежные СМИ спрашивали ее мнение, чтобы создать у западной аудитории стойкое убеждение, что не все так однозначно. Таким образом, в результате вроде бы следования стандарту баланса размывается само понятие правды. Получается, что мы, журналисты, больше не можем держаться за стандарты, которые якобы превозносят нас над такими, как, скажем, видеоблогер Ш. Просто потому, что не превозносят. Мы не докажем зрителю, что мы лучше него, поскольку соблюдаем стандарты. Мы сможем это доказать, если будет давать информацию четче, лучше в смысле артикулированности, но не отстраненности.

— «Давать информацию четче, лучше в смысле артикулированности» — разве это противоречит тому, чего, в частности, требуют от нас журналистские стандарты?

— Понимаете, есть нюансы. Приведу еще пример. Есть стандарт, предполагающий, что журналист-информационщик не высказывает личное мнение, но берет комментарии у экспертов. Этот стандарт так же патогенно используется. Например, онлайн-издание «Страна.ua» публикует материал о безвизе, и многое в нем опирается на слова некоего «известного юриста из Германии Сергея Креймера». Впоследствии выясняется, что этот человек действительно существует, но он — можно предположить, жулик, и об этом даже есть в сети расследование. Таким образом, манипуляциям в СМИ больше не мешают стандарты, потому что нет главного — нет искренности к читателям.

Я считаю, в первую очередь мы не должны удерживаться от того, чтобы называть подонков подонками. Мы не должны играть в эвфемизмы. Мы не должны стараться взять комментарий второй стороны, когда мы точно знаем (и читатель это знает), что та сторона будет врать и использовать твою площадку, чтобы распространить свою ложь.

— В адрес представителей украинской власти нашим журналистам тоже следует не выбирать выражений, вы считаете? И если да, как политическая журналистика сможет сохранять свою влиятельность, по-вашему?

— Власти я ничего не должен, а аудитории я должен всё. Я позволял себе в фейсбуке писать нелицеприятные вещи в адрес мэра Филатова, например, но это не помешало мне быть приглашенным на недавний фестиваль блогеров, организованный местной властью в Днепре. И не секрет, что представители украинской власти время от времени устраивают встречи с блогерами, которые далеко не всегда настроены лояльно. Не все политики и чиновники обидчивы. Если ты нормальный политик, какое тебе дело, как к тебе относится тот или иной блогер или журналист? Ты как политик просто будешь стараться умело использовать эти каналы коммуникации с обществом.

Что касается влиятельности, то и здесь происходит переформатирование, и эта тенденция будет только нарастать. Влияние, которое украинская политическая журналистика оказывает на власть, уже сопоставимо с тем влиянием, которое оказывает на власть тот же фейсбук. Мне кажется, что наша законодательная, то есть избираемая власть, по-прежнему более чувствительна к массмедиа, а исполнительная — уже к блогосфере.

— Предлагаю теперь сосредоточиться на «Петре и Мазепе». Скажите, остается ли собственником «ПиМа» его основатель Александр Нойнец?

— Нет, Нойнеца среди наших собственников уже нет. Он ушел из «ПиМа» в 2015 году, формально еще некоторые документы оставались оформленными на него, но вот как раз сейчас процесс переоформления завершается, и новые документы уже будут оформлены на Подтуркина, а какие-то, возможно, и на меня, пока не знаю. Для меня этот момент несущественен, поскольку я стараюсь больше работать с контентом, чем касаться каких-то юридических вопросов.

Я знаю, что Нойнец в какой-то момент устал от сайта, и хорошо его понимаю. Я сам работаю без выходных, редактирую и одновременно являюсь одним из основных авторов, так что чувствую себя уже немножечко как выжатый лимончик.

— Что-то вы рано начали выдыхаться. Предыдущий шеф-редактор Антон Швец продержался на вашем месте год.

— Я знаю, что ему помогло держаться! Он по образованию инженер — автоматизатор производства, он максимум функций перекинул на других людей, и так система работала. А я по образованию журналист, поэтому я хватаю флаг в зубы, бегу впереди планеты всей, пытаюсь быть сразу во многих местах.

— За чей счет существует ваше издание?

— Бюджет «ПиМа» — это средства трех людей, а именно: Дмитрия Подтуркина (он же является одним из наших авторов), а также двух стартаперов в IT-сфере, которые не хотят публичности, поэтому я не могу называть их имен. Один из них — украинец, второй — американец украинского происхождения, недавний эмигрант, которому удалось там успешно раскрутиться. Наш ежемесячный бюджет — около 4 тысяч долларов (по словам основателя «ПиМа», в первые годы ежемесячный бюджет издания составлял 6-7 тысяч долларов. — «ДМ».). Мы — маленькое издание, мы категорически низкобюджетны и работаем преимущественно с внештатниками.

— Эти двое засекреченных инвесторов вашего издания — друзья Нойнеца?

— Я не уверен, знаю только, что один из них вообще не знаком с Нойнецом. Меня лично с этими инвесторами знакомил Антон Швец.

— Было ли для вас неожиданностью то, что на днях Дмитрий Подтуркин стал помощником одного из народных депутатов, и скажется ли это каким-то образом на вашем сотрудничестве?

— Да, отчасти для меня это было неожиданностью, но я уверен, что это событие никак не повлияет на нашу редакционную политику.

— Я так поняла, что с вашим приходом на «ПиМе» время от времени будет раскрываться тема котиков, поскольку благодаря фейсбуку вы известны, в частности, своей последовательной позицией относительно защиты прав животных. А что еще изменилось на сайте после того, как вы стали его шеф-редактором?

— Некоторые читатели хотят меня убить за эту тему котиков (смеется). Вообще, когда приходят выходные, мне нравится притаскивать на «ПиМ» что-то неполитическое, но социально важное. Наряду с темой прав животных мы пишем про урбанистику, была публикация о правах секс-работниц. Сейчас я жду текста от замечательного Дедюхина, он — настоятель церкви в Полтавской области. Я попросил его написать о том, как реально выглядит экономика церкви среднего уровня, с небольшим приходом, у нас слишком много стереотипов относительно того, на какие деньги функционируют наши церкви. Такая практика была на «ПиМе» и до моего прихода, просто раньше это было несистемно, такие материалы публиковались в рубрике «Гринлайты», когда их присылали авторы, а теперь я целенаправленно работаю над тем, чтобы подобные тексты у нас появлялись регулярно.

— В свое время Александр Нойнец, объясняя, какая концепция заложена в название, говорил так: Петр — это пример хорошей европеизации, когда Европу строят у себя дома, а Мазепа — плохой, когда продаются Европе, теряя себя при этом. Претерпела ли на сегодняшний день изменения философия, заложенная в название вашего медиапроекта?

— Я бы сказал, у нас сейчас «Мазепа и Мазепа». Мне издание досталось в наследство, и я не собирался делать ребрендинг. Сейчас мы исповедуем достаточно простую, понятную идеологию: мы немножко государственники, но при этом праволибералы. Для нас важно выживание украинского государства, которое обеспечит выживание украинской страны. Для нас важна независимость этой страны. И мы хотели бы строить в этой стране, возможно, не столько европеизированное, сколько американизированное праволиберальное общество. Мне лично и многим нашим авторам кажется более оптимальной для Украины американская цивилизация, хотя нам еще идти и идти до развилки, где мы сможем выбирать для себя европейскую или американскую модель развития. На данный момент наша всеобщая задача одна — уберечь страну от российской оккупации.

Кстати, в нашем медиасообществе довольно много людей, которые считают, что правильная позиция журналиста — это позиция леволиберала европейского толка. Неплохо, что у нас есть кому отстаивать и такую повестку, плохо, когда эта повестка со всей ее борьбой за права меньшинств и прочей атрибутикой начинает претендовать на роль единственно правильной. Вопрос прав меньшинств нашему изданию также интересен, но в значительно большей степени мы интересуемся иными вопросами, например, вопросом экономических прав граждан. Или вот не так давно мы опубликовали три материала, которые можно рассматривать как мануал по обращению с тем или иным видом оружия. «Взлетело»! Эти публикации (написанные, надо сказать, хорошо и доступно) получили множество лайков, шеров и максимальный репост. Огромное количество людей комментило и репостило статью о том, как управлять зенитной установкой ЗУ-23-2. Есть аудитория, которая хочет знать о таком, потому что понимает: у нас война. А кто-то другой, кто выбирает иную повестку, сказал бы, что журналисты не должны писать о таком, не должны фотографироваться с оружием в руках. Скажем, европеец с трудом мог бы понять и принять, что я работаю в журналистике, но при этом я служил в армии. Но американец это поймет.

Война разделила нашу журналистику. В первую очередь — в выборе повесток. Мы на «ПиМе» понимаем: война должна быть значительной частью нашей повестки. Но какая-то часть наших СМИ сохраняет повестку мирного времени. Наверное, им так удобнее. Мы же считаем, что должны больше писать о нашей армии, а террористов называть террористами, а иногда, опционально — драными бабуинами. Наверное, это противоречит профессиональным стандартам в их классическом понимании, но нам кажется, что такой выбор лексики для обозначения того, кто есть кто, может помочь сохранить некоторое количество жизней наших граждан.

— Ваш выбор понятен. Но если бы вашему примеру последовали все украинские СМИ, то одним из последствий такого переворота в нашей журналистике стало бы то, что нас бы не поняли, как принято говорить, наши западные партнеры. Для них мы в самом деле превратились бы в бабуинов, вы не находите?

— А я не предлагаю следовать нашему примеру всем украинским СМИ. Кто может поступать иначе, пусть поступает иначе. Мы заняли ту нишу, которая тоже востребована, как показывает опыт. Да, я понимаю, что мейнстримом не может и не должно стать обозначение защитников «ДНР» как бабуинов, но должно стать обозначение их как террористов, потому что то, чем они занимаются, — это и есть терроризм.

— То есть если бы вам представилась возможность, как в свое время журналисту и телеведущему Андрею Куликову, съездить на оккупированные территории, например, в Донецк, чтобы поговорить с представителями властей самопровозглашенной «республики», взять интервью или принять участие в некоем круглом столе, вы бы не согласились?

— Вам вслух ответить или жестом показать? (Смеется.) Разумеется, я бы этого не делал. Я хорошо понимаю украинских журналистов, которые готовы ехать туда, по крайней мере, если им гарантируют безопасность, понимаю, почему они готовы брать интервью, какими аргументами они обосновывали бы свои действия. Но лично я считаю, что делать такие интервью — значит предоставлять свою медиаплощадку тем, кто ее использует для того, чтобы убить как можно больше моих сограждан. А других результатов такого «интервью» я не вижу, поскольку террористы ничего другого и не хотят, кроме как убивать нас.

— Вернемся к внутриредакционным делам «Петра и Мазепы». Расскажите подробнее о том, что собой представляет ваша редакция и в чем именно состоит ваша ежедневная работа как шеф-редактора.

— Сначала я открываю левый глаз, потом правый, а потом — Telegram. У нас нет офиса, наша редакция — это три чата в Telegram'е: чат для непосредственного обсуждения всех текущих вопросов, чат с админом и отдельный чат новостников. У последних есть свой редактор, так что я новостной лентой не особо занимаюсь, моя задача — обеспечить публикацию на сайте в среднем трех больших материалов в сутки. Я стараюсь заранее бросить редакторам эти публикации, чтобы у ребят было время поставить их в наши тайм-слоты. Эти же редакторы вычитывают тексты и подбирают иллюстрации, за исключением тех, что идут на заглавия, эти картинки готовит отдельный человек. То есть вся моя команда — десять человек плюс-минус один.

— Как построена ваша работа с внештатными авторами? С какими авторами вам легко работать, а с какими — трудно, но надо?

— Работа с авторами — это очень индивидуальная работа. Есть авторы, которые хорошо понимают, что нам нужно. Таким мне часто даже не приходится озвучивать тему. Я просто пишу, например, Юре Гудыменко или Сержу Марко: «Есть для нас статья?». «Есть», — отвечают они.

Есть авторы, которые понимают, что мы хотели бы получить, но по тем или иным причинам пишут долго, поэтому я должен их подгонять, как Ронина, к примеру. Есть авторы, которых подгонять уже бесполезно, потому что сколько их ни пинаешь, всё никак. Бывают авторы, которым я подробно объясняю, что за текст хотелось бы от них получить. Случаются авторы, которые очень хотят фидбека и расстраиваются, когда их публикация не набирает много лайков.

— Насколько радикально вы вмешиваетесь в тексты авторов «ПиМа»?

— Я почти всегда меняю стилистику, но только ее. Очень многие авторы пишут канцеляритом, это общая болезнь нашей журналистики. То есть люди пишут тем языком, которым они писали рефераты в институте. Поэтому я, как правило, стараюсь добавить живости, разбиваю громоздкие предложения на более короткие фразы, добавляю глаголы там, где человек увлекся выражением своей мысли одними только существительными, это еще одно распространенное заболевание. То есть берете в одну руку учебник Норы Галль «Слово живое и мертвое», в другую — учебник «Пиши и сокращай. Книга о сильном тексте» — и все у вас получится.

— Какие требования в «ПиМе» относительно объемов публикаций?

— От 4 тысяч знаков до бесконечности. Как по мне, 4 тысячи — это такой текст, который можно прочесть единым куском, ни на что не отвлекаясь, он хорошо откладывается в памяти и хорошо разлетается по интернету. Это представление о желаемом объеме материала — из печатной журналистики, где оптимальным объемом статьи считают текст на 1–3 страницы. 12 тысяч — это максимум для чтения одним заходом. Если больше этого, даже самые терпеливые начинают зевать и перепрыгивать на другие вкладки. Поэтому когда приходит слишком большой текст, мы его разбиваем на несколько публикаций.

— Как вы решаете вопрос заголовков? До какой степени вы ориентированы на то, чтобы сформулировать заголовок, «продающий» текст? Можете позволить себе некоторую степень истеричности, чтобы добиться повышенного внимания аудитории?

— Это нет. Наша аудитория такие приемы просто не воспримет. Но вот немножко русофобии я могу добавить в заголовок (смеется).

Вообще, у нас есть сугубо технические ограничения: заголовок должен поместиться на заглавной картинке, поэтому длинных заголовков у нас быть не может. Я стараюсь, чтобы заголовок был емким, хлестким и давал читателю понимание, о чем речь. И, конечно, я ориентируюсь на то, чтобы наши заголовки хорошо расходились по соцсетям.

— А что вам известно о вашей аудитории? За чем именно эта аудитория идет именно на ваш сайт?

— Насколько я понимаю, наша аудитория — это жители городов, люди с высшим образованием от 25 до 40 лет. Заметно больше мужчины, чем женщины. Это люди, которым важно понимать, что происходит в нашей стране, их интересует положение дел на фронте, экономика, политика (но не в смысле скандальности, а в смысле разобраться, кто за чем стоит).

— В каких случаях вы отказываетесь публиковать предложенный вам материал?

— Отказываю, когда я прочел и не понял, о чем речь, когда текст написан таким жутким языком, что я поленюсь переписывать, когда ощущается попытка пропихнуть заказняк, когда есть субъективность, но она плохо обоснована и граничит с безапелляционностью, а еще когда в тексте есть политическая позиция, которую я считаю категорически вредоносной. К примеру, недавно один хороший человек написал текст о том, что мы слишком носимся с крымскими татарами, празднуем зачем-то день их национального флага в то время, когда у нас должен быть только один флаг — желто-голубой. Я отказал в публикации этой статьи, потому что считаю, что мы, наоборот, недостаточно внимания уделяем проблемам крымских татар. Я не готов на страницах своего издания разжигать какую-либо ругань с национальными меньшинствами, кроме той ругани, которая непосредственно касается войны, естественно.

— Какие тексты вы бы не ставили, но все же решаете публиковать с ремаркой о том, что редакция не разделяет мнения автора данной статьи?

— Такое случается нередко в случае с текстами, которые касаются разных философских вопросов. Например, тема абортов. Я не то чтобы являюсь противником абортов, но считаю, что вообще к проблеме абортов у нас часто подходят с неправильной стороны. По-моему, ее надо рассматривать не с точки зрения прав человека, а с точки зрения биоэтики и философии. Тем не менее, у нас есть один автор, который пропагандирует право женщины на аборты, он хорошо и достаточно аргументировано пишет на эту тему, поэтому я не отказываюсь его публиковать.

— Вы единолично принимаете решение публиковать или не публиковать какой-то текст?

— Нет, я советуюсь. Например, со Швецом, как ни странно, потому что я ценю его мнение, особенно если возникнет вопрос в отношении текста о чем-то, что связано с Донецком. Ну и помимо Швеца у нас в редакции есть несколько беженцев из Донецка. Могу посоветоваться с Подтуркиным, потому что он единственный из инвесторов, с кем у меня есть постоянный контакт, и потому что он компетентен во многих вопросах. Я слаб в ряде экономических отраслей, ничего пока не понимаю в медреформе, а Подтуркин во всем этом разбирается идеально. Короче говоря, хоть я люблю шутить, что я авторитарен, на самом деле совсем нет. Я скорее двести раз посоветуюсь и переспрошу. Ну и я по умолчанию доверяю нашим авторам, хотя бывали случаи, когда меня подводили.

— Подытоживая наш разговор, я делаю для себя такой вывод: вы — журналист, который призывает своих коллег осознать, что работать в украинской прессе сегодня — это значит быть участником боевых действий. Вы согласны?

— Я призываю наших журналистов понять, что если мы не отстоим нашу страну, у большинства из нас не будет не то что свободы самовыражения — не будет просто жизни. У нас перед глазами пример Донецка и того, что произошло там с журналистами после начала оккупации. Многие журналисты не могут осознать себя участниками боевых действий из-за привычки работать и реализовывать себя в мирной повестке. Отказ от привычных лекал и стандартов интерпретируется ими как непрофессионализм.

Помню, как-то Бодя (Богдан Кутепов. — «ДМ».) кричал на меня: «Ты что, хочешь, чтобы я превратился в пропагандиста?!». Отчасти да. От Боди, в частности, я бы этого хотел. Но, правда, Бодя этого никогда не сделает. Ну это его выбор. Я бы хотел, чтобы он создавал патриотические видеоролики. Если бы у меня был талант Боди, я бы это делал. Тем не менее, еще при Швеце на «ПиМе» был конкурс таких видеороликов, и они прекрасно «взлетели». Возможно, эти ролики кого-то вдохновили, показали, что то, что он делал и продолжает делать, не напрасно. Возможно, они поддержали какого-то ветерана АТО и дали ему веру в то, что все, что он совершил на фронте, было правильным. И это хорошо, это наша цель.

Фото: Павел Шевчук