Второго ноября исполнится десять лет с тех пор, как на Radio Roks появилось утреннее шоу «Камтугеза» с ведущими Соней Сотник и Сергеем Кузиным. Для всех, кто «в теме», совершенно ясно, что этот проект — не просто программа с узнаваемыми голосами в эфире и старым добрым роком для хорошего настроения. Это особая, важная часть жизни самих ведущих, радиостанции и ее слушателей. Это отдельное сообщество единомышленников, которые проживают полную, насыщенную, социально активную жизнь на «своей волне» — уж простите за каламбур.

Накануне отъезда Сони Сотник и Сергея Кузина в праздничный тур по десяти городам Украины «Детектору медиа» удалось побывать в маленькой студии, завешанной афишами «Камтугезы», плакатами времен Революции достоинства, украинскими флагами, исписанными благодарностями слушателей с «нуля», и флагами украинских фан-клубов известных рок-групп.

Свалив неловким движением парочку памятных сувениров, которыми заставлена эта крохотная студия, и посмеявшись над утренними казусными историями, мы поговорили с Соней Сотник и Сергеем Кузиным о том, как возникло шоу «Камтугеза», почему в нем ни в коем случае нельзя менять рубрики и что может заставить ведущих уйти из эфира.

— Соня, Сергей поздравляю вас с десятилетием программы. Первый вопрос к вам банальный, но все-таки, мне кажется, необходимый: с чего все началось?

Соня Сотник: Давай начнем с 1896 года… (смеется)

Сергей Кузин: Ага, Попов (Александр Попов — физик и электротехник, изобретатель радио. — «ДМ») и все дела… Нет, ну понятно, что мы оба работаем на радио гораздо дольше, чем существует прекрасное шоу «Камтугеза». Весной 2009 года открылась станция Roks и начала искать себе ведущих на этот сегмент эфира. Который, кстати, самый важный для радио. Потому что, соревнуясь друг с другом, радиостанции проигрывают или выигрывают все битвы именно по утрам. Потому что человек, настроившись утром на что-то, что его устраивает, обычно уже остается на весь день. И, кстати, это уже давным-давно доказанный факт: утром радио побеждает всех. И телевизор (по понятной причине — вы не отвлекаетесь глазами), и печатные носители. Утром главенствует звук.

Мы перепробовали достаточно много талантливых хороших ребят. И как-то возникла идея: «Давайте это будем мы?» Потому что опыт-то есть. Соня с 1993 года на радио, и я с того же времени. Соня утро отработала лет десять, я — лет пятнадцать. Мы были успешными утренними ведущими. Решили, что на год, пока найдутся хорошие парни…

— Да, я читала, что вы планировали этот проект всего на один год…

С. К.: И это не шутка. Ну куда! Нам сейчас двоим по сто лет, десять лет назад было немногим меньше. Поэтому планировали на год. А потом как у наркоманов: «подсадка бесплатно», и пошло-поехало. И вот уже десять лет. Просто с самого начала пошел хороший фидбэк…

С. С.: И потом нам говорят: «А давайте еще второй год», потом — третий…

С. К.: А потом это стало частью жизни. Причем лучшей. Я совершенно честно говорю: три часа, которые я нахожусь здесь в студии, делая то, что мы делаем, иногда оправдывают все остальное, что я делаю потом. (Сергей и Соня смеются.)

— Можете вспомнить, какой была первоначальная концепция программы? «Сделать точно не так, как все», или «похулиганить», или что-то другое?

С. С.: Изначально все было понятно, потому что исходило от нас самих: мы с Серегой очень похожи в каких-то главных вещах, но очень разные в мелочах. Начиная с того, что мы просто разного пола, мягко говоря. (Смеется.) Когда мы начинали, процесс притирки был достаточно сложным — как в семейной жизни.

С. К.: Ну, я сложности не заметил…

С. С.: Потому что ты вообще мало чего замечаешь. (Улыбается.)

С. К.: Но Соня правильно сказала: в главном у нас сходство, просто мы по-разному реагируем.

С. С.: Мы смотрим в одну сторону…

С. К.: … Но с разных ракурсов.

С. С.: И вот из этого естественного процесса и вырисовалось это шоу. Таким оно и получилось.

С. К.: Мы же очень давно работаем на радио. И я даже долгое время зарабатывал деньги, обучая людей делать правильные утренние радиошоу. Я не буду сейчас иконостасы себе рисовать, но в нашей стране и не только в ней есть достаточно большое количество популярных радио- и телеведущих, которые прошли эти курс. Для того, чтобы нарушать правила, их надо очень хорошо знать. Поэтому мы очень хорошо понимаем, когда, что и, самое главное, почему мы нарушаем.

— И почему же?

С. К.: Мы стараемся это делать для усиления нужного нам эффекта. В первую очередь, потому что мы такие. И еще потому, что рок слушает совершенно другая аудитория. Она точно требовательнее, она точно саркастичнее, ироничнее, она въедливее. Поп-музыку на радиостанциях слушает, конечно, гораздо большее количество людей. Но могу на спор вам сказать, что никто из них не заморачивается саунд-продюсерами того или иного альбома, ну, кроме специалистов в попсе. А нашим слушателям важно, кто играл на гитаре в этом альбоме, какой усилитель использовали, какие примочки, ламповый звук или нет, откуда и куда перешел тот или иной гитарист, как изменилось из-за этого звучание той или иной группы… Поэтому радийные правила здесь не работают.

— А можете привести пример для тех, кто совсем ничего не знает о правилах ведения эфиров. Что вы нарушаете? Перебиваете друг друга? Что-то в этом роде?

С. К.: Например, есть такое правило, что нельзя наступать на начало интро или трека. Мы в некоторых случаях не только наступаем, но еще и поем вместо артистов. А это во всех учебниках прописано как библейская заповедь: если у тебя есть малейшее сомнение в том, что то, что ты сейчас скажешь, не так важно и интересно, как та песня, которую ты сейчас должен поставить — а это у нас, на всякий случай, «Роллинги» или «Битлз», — никогда этого не делай!

С. С.: Уважение же должно быть какое-то! (Смеется.)

С. К.: Потому что слушателю гораздо интереснее послушать I can't get no satisfaction, чем твои мысли по этому поводу. Но вот мы иногда кощунствуем! Еще запрещено — и очень правильно запрещено — охаивать музыку, которую ты играешь в эфире. А для этого есть возможности и большой соблазн: ты как бы умный, да, ты слушаешь ее в сотый раз и ее изучил... Вы, наверное, слышали, как иногда ведущие с апломбом, снобизмом начинают: «Вот это хорошая, а это — плохая…» Да ты кто такой? И несмотря на это все, мы иногда так делаем! Но надо учитывать, что последнее, что мы тут пытаемся друг другу вдуть — это то, что мы серьезные. Так что мы даже не охаиваем, мы немного издеваемся: например, скандинавский рок — этих смешных, с нашей точки зрения, викингов, этих мужиков с топорами, которые говорят: «Мы рокеры, мы говно не играем!» Все эти кожаные штаны… Ну это ж смешно, правда? Когда это очень серьезно — это уже слишком, это становится предметом стеба. И все это понимают.

С. С.: Или вот все понимают, что Йоко Оно — это персонаж, великий для всех, кто слушает рок-музыку. И у нас в эфире я ее защищаю все время, а Сергей Васильевич — обижает. Это нормально. Или мы стебемся, например, когда понимаем, что кто-то из музыкантов — таких крутых, таких классных — становится вегетарианцем… (Смееется.)

С. К.: (Смеется.) Ну как можно после этого вообще серьезно разговаривать о роке? Если возвращаться к правилам и тому, как мы их нарушаем… Мы можем включить в наш разговор в эфире звукорежиссера. Потому что у нас тут нет глупых людей и всем есть, что сказать. Это бывает очень редко, но, если вдруг у нас из головы выскакивает солнечный протуберанец, я или Соня начинаем общаться в эфире с Ксюшей — репортером, у которой, как вы понимаете, совсем другие функции. Новости ведь — серьезная вещь, а то, что мы делаем, — это антисерьезно. Но мы иногда можем ее в разговор включить или вопрос ей задать как эксперту.

— Я слышала, что вы в эфире и к слушателям обращаетесь… И вы уже говорили о том, что у этого проекта аудитория особенная…

С. С.: Слушатели — это вообще наш третий партнер, они — очень важная часть проекта. Они поправляют нас, когда мы ошибаемся. А мы не имеем права ошибиться. Никакого!

С. К.: Есть огромные пласты музыки, в которых они разбираются, как никто другой. У нас тут люди, которые тыщами собирают винилы! Особенно в таких узких направлениях рока как прог, психоделика, инди — у них энциклопедические знания! С ними не забалуешь!

С. С.: Они крутые!

С. К.: И с ними ни в коем случае не сработает штучка с «движком» на пульте. Знаете, типа «я король и могу вас вырубить». В нашей ситуации, если бы я выкинул такую штуку, она меня репутационно обрушила нафиг. К черту. Потому что… не с этими слушателями, не с этими…

— Они вас держат в тонусе?

С. С.: Не просто в тонусе. Мы, зная, что они есть, зная их по именам (!), можем совершенно спокойно, озвучивая новость о какой-то их любимой группе, сказать: «И мы знаем, что нас слушает Михаил (например)… Михаил, скажи, правда ли, что…». И он нам тут же напишет, предоставит нам информационную справку. Потому что наши слушатели — профессионалы в своем деле. Например, есть Андрей, который возглавляет фан-клуб AC/DC в Украине. И все вопросы по AC/DC — это к нему. Мы можем спокойно, зная, кем работают наши радиослушатели, просто в эфире сказать: «Мы знаем, что нас слушает Николай — юрист по международному праву… Вот у нас была такая новость, прокомментируй нам, пожалуйста». И он комментирует.

С. К.: А есть дети, которые в 9-10 лет спокойно оперируют американской музыкой конца 50-х: свингами, бибопами и так далее. Которые отгадывают Бадди Холли и группы, которые играли даже еще не рокабили, а то, что было еще раньше… Для нас это было одним из шоков. Понятно, что станция задумывалась как в основном мужская. И вдруг мы обнаруживаем огромное количество мам, огромное количество молодых девушек, которые знают классический рок… А потом — о боги! — дети, которые любят DC, «Метлу», «Зепеллин». Причем ладно эти группы — с ними понятно — а ведь еще The Who, Kings, всякие группы «британского вторжения». Поэтому мы в этом смысле открыли огромный пласт людей, которые радио вообще не слушали!

— У вас на стене висит флаг с надписью «Бандугеза». Что это?

С. К.: «Бандугеза» — это микросоциум, который существует уже семь или восемь лет. Это просто слушатели, которые, слушая «Камтугезу», объединились, создали группу в фейсбуке, начали дружить... И уже живут своей жизнью. Они сами собирают рок-пикники, а нас с Соней приглашают к себе в гости. Это семейные люди, которые ежегодно собираются по 50-60, а сейчас уже и по 100 человек. Что может быть дороже?

— Даже когда есть такая поддержка со стороны слушателей, наверняка в противовес этому есть и негативный фидбэк? Есть те, кто вас критикует, кто недоволен?

С. К.: Конечно, есть слушатели, которые считают, что мы играем не то. Одни считают, что мы мало играем их любимые группы, другие — наоборот, считают, что мы играем бессмысленно большое количество песен той или иной группы. И так далее. Это основная масса претензий. Мы сначала пытались объяснять, что подбор музыки в эфире — результат тестов, что эта станция одна такая, что это все-таки не окошко в мир рок-музыки и так далее... Безусловно, претензии к нам возникают, когда кто-то из нас ошибается. В основном это меня касается, потому что я же играю в эти игры всякие и, бывает, лажаю. Но надо сказать, ни у меня, ни у Сони это никогда не вызывает проблемы — мы никогда не пытаемся, как наши политики, вертеть жопами. Мы честно признаемся: «Да, я это должен знать, но я этого, блин, не знаю». У каждого бывает такое. А из смешных претензий — нам вот церковь писала возмущенные письма, что мы сатанисты…

С. С.: И в фашизме нас обвиняли еще до того как это стало трендом и мы все стали «фашистами».

С. К.: Еще периодически всякие дураки в моем русском языке ищут какие-то отголоски ФСБ. Но это настолько яркое проявление чьей-то конкретной медицинской проблемы, что всерьез об этом говорить, конечно, не приходится. А так основная масса претензий — это недостаточно широкая палитра рок-н-ролла, которую предлагает своим слушателям станция.

— Вы говорите об этом проекте и его слушателях с большой любовью. Но не может же быть, чтобы все десять лет все шло светло, радостно и ненапряжно. Есть какие-то минусы и подводные камни во «внутряке» программы?

С. С.: Конечно, они есть. Проводить с человеком столько времени — кто ж выдержит-то? (Смеется.) Конечно, это непросто. Хочется же жить полноценной жизнью. А вот этот режим утреннего шоу, конечно, вырубает. Ты начинаешь жить в пять утра — и не заканчиваешь уже никогда. Это, конечно, накладывает свой определенный отпечаток. Мы, конечно, во многом себе отказываем, особенно в вечернее время: потусить там, уйти в загул на ночь — конечно, это все исключено. Но, тем не менее…

— Насколько сильно за эти десять лет поменялись рубрики?

С. К.: Да почти всем рубрикам — десять лет.

— Не было желания радикально поменять что-то?

С. С.: Каждые полгода мы пытаемся поменять утреннее шоу. И каждый раз слушатели нам говорят: «Не надо! Мы опоздаем на работу!». Потому что люди привыкли к определенному порядку эфира, и каждый из них четко знает: он просыпается, включает приемник, и вот в это время идет вот эта рубрика, значит, он вовремя проснулся, он должен выйти на работу, когда начинается эта рубрика, сесть в машину, когда она заканчивается, выйти с ребенком в школу на этой рубрике…. Все четко.

С. К.: Ну да, например, сажают детей есть под «Краш-тест», выходят в школу под «Жертву рока», заходят в класс на «О личном».

С. С.: Если что-то идет не так, начинается паника-истерика! И, если мы что-то меняем, мы ломаем людям жизнь! (Смеется.)

— Вы же понимаете, что теперь обязаны вести это шоу лет пятьдесят, как минимум, чтобы мироздание не рухнуло!

С. К.: Нет, к сожалению, пятьдесят я не могу…

— Не планируете такой долгой жизни «Камтугезы»?

С. К.: У нас нет конкретных планов. Работаем, пока работается. Опять же, возвращаюсь к тому, что мы старые и опытные. Мы очень давно работаем на радио, и мы очень ироничные, если не сказать циничные люди. И если кто-то из нас почувствует, что напротив него сидит молодящееся чёрт знает что, мы поймем, что это кирдык. Поэтому ведем ровно до тех пор, пока это будет актуально.

С. С.: Мы шутили, кстати, что был бы классный ситком про утреннее шоу, которое уже выжило из ума, но из уважения к ведущим его не закрывают — просто запускают параллельно новый утренний проект, а им делают комфортные условия, чтобы они не знали, что их нет в эфире. Звонки слушателей подделывают…

С. К.: Ага, у меня тут плед клетчатый, с меня сыпется уже, слюна из уголка рта течет, а я еще продолжаю вести… Уже никого нету, а мы вещаем. (Смеется.)

— Кстати, про уход из эфира… Вот я знаю, что театру, например, с появлением телевидения все время пророчат скорую смерть. Как в известном фильме: «Не будет ничего — одно сплошное телевидение». Радио тоже все время хоронят?

С. К.: Да, все хоронят! Постоянно.

С. С.: Но дело в том, что умрет FM или не умрет — это все бред. Потому что радио — это просто способ донесения. Главное — это контент. И его все равно кто-то будет создавать. И как он будет доходить до людей — это уже второй вопрос.

— А как вам кажется, почему все-таки люди и сейчас продолжают слушать FM? У них есть мобильные телефоны, а в них буквально все на свете, любая музыка, все что хочешь: бери и слушай, еще и выбирай, в каком порядке и в каком количестве что слушать.

С. С.: Просто люди не хотят быть одинокими.

— То есть они ловят чувство сопричастности?

С. К.: Совершенно верно. Знаете, как говорят: «Не нарушайте мое одиночество, но не оставляйте меня одного». Наше общество, к сожалению, все больше становится обществом изоляционистов. Так уж выходит. По мере получения материальных благ человек все меньше нуждается в том, чтобы совместно с кем-то жить. Раньше в стаю собирались, у костра сидели. Сейчас уже все больше и больше людей спокойно могут себя обеспечить и без мужа, без жены, без других людей. Но рано или поздно мы все равно сталкиваемся с необходимостью поиска собеседника. Конечно, можно разговаривать с умным человеком — с самим собой — до бесконечности. Но это история может закончится в Павлова (Психиатрическая больница имени Павлова в Киеве. — «ДМ»). А радио — это собеседник. Просто выберите своего. Собеседник не в том смысле, что будет вас жизни учить. Это тембр голоса, музыка, шутки, цитаты из книг, к которым вы привыкли, с которыми вы согласны.

С. С.: Ну, и вторая причина, по которой слушают радио, — это лень. Это же нужно составить себе плейлист: сидеть, выбирать. А тут уже все готово!

— Кстати, насколько сложно найти для эфира музыку? Есть ли проблема с поисками?

С. К.: У нас проблема — выбрать. По большому счету, нам шлют музыку со всего мира, мы ведь входим в большую сеть… Нам всегда есть, что играть. Но важно найти из всего этого вала что-то действительно хорошее, мы в этом заинтересованы. Часть артистов почему-то считает, что мы по каким-то только одним нам понятным причинам не играем хорошую песню. Вот она хорошая — артист в этом убежден — а мы ее, козлы, не играем. Что это значит? Значит, нам нужно занести денег, и тогда мы будем ее играть, и тогда она станет популярной. Фиг с маком! Ни одна песня за деньги еще популярной не стала. Она может стать известной на какое-то время.

С. С.: Но любимой — нет.

С. К.: Хит — это песня, которую знают все, и большинству она нравится. Вот и все. А рок  — это другая история. Тут с этими штучками маркетинговыми вообще не забалуешь. Это не тот пипл.

— Он сразу поймет, что вы ему что-то впариваете?

С. С.: Да вообще! Это будет торчать так, что просто капец!

С. К.: Наши слушатели — это очень жесткий микросоциум, и о том, что Кузин с Соней где-то подмигнули и что-то не то пошло, сразу узнают все и такое будет…. Ой!

— А вам пытались заносить чемоданчики за песню в ротации?

С. К.: Дааа! Да!

С. С.: А мне, кстати, нет. Обидно! (Смеется.)

С. К.: Видишь, у меня более коррумпированная рожа. Мне пару раз за десять лет все-таки задавали вопрос: «Сколько стоит ротация?».

— А что вы отвечали?

С. К.: Ну я просто говорил, что у нас нет платных ротаций.

— И что, сразу вот так понимали?

С. К.: Нет! Не сразу. Думают: «Ну конечно, понятно, я так и знал… Мало предложил». А вы понимаете, у нас тут такая штука, что ничего по блату сделать нельзя! На эту работу нельзя устроиться по блату!

С. С.: Вот у нас звукорежиссер Назар работает первый день. Он был выбран из 26 кандидатов!

— Поздравляю вас, Назар!

С. К.: Соболезнования выражайте! В ближайшие годы ему вставать, как нам. Посмотри на нас, Назар, ты такой будешь через два месяца!

С. С.: Причем Назар работает за каике-то совершенно маленькие деньги. Это какой-то ужас! Единственное, что его здесь держит — это любовь к рок-музыке.

С. К.: Мы, к сожалению, действительно не можем похвастаться здесь космическими деньгами. Здесь реально чокнутые работают.

С. С.: Но зато лучшие телевизионщики — это радийщики.

С.К.: Да! Это факт! Доманский, Притула, Педан, Шепелев, Ургант в России, Нагиев…

— А почему так?

С. С.: Во-первых, радио воспитывает совершенно уникальную дисциплинированность! И многозадачность! Радийщики, которые приходят на телевидение, не понимают, зачем на площадке 526 человек, если можно все сделать самому.

С. К.: Радийщики — это ответственность, это умение продуцировать мысль в понятной, короткой лаконичной форме, чего требует радио. Это быстрая мобильная реакция на любые неожиданности. Это стрессоустойчивость.

— Если послушать советских дикторов и современных ведущих, становится очевидно, что очень много всего поменялось даже на уровне артикуляции и интонирования. Поменялось ли что-то в этом плане за те десять лет, которые вы ведете «Камтугезу»?

С. С.: В артикуляции ничего не изменилось. Изменился лексикон. Конечно, мы пользуемся теми словами, которые возникают в повседневном общении. Вроде слова «хайп».

С. К.: А если говорить о правильности и четкости произношения, то на самом деле радиоведущие занимались, занимаются и будут заниматься речью… Вот тут через двери сидит специалистка по артикуляции, речи и так далее. Вот я сейчас с вами разговариваю языком, которым я с вами разговариваю. А включи сейчас микрофон в эфир, я бы начал ставить «педали» на окончания, у меня были бы незаметные вещи, которые делают мою речь радийной. Все это мы знаем и используем. Просто мы не начинаем разговаривать, как в театре — «чтобы галерка слышала».

С. С.: А, если сравнивать дикторов прошлого с нами, и говорить о радио сороковых или пятидесятых, особенности их речи были же еще связаны с техническими нюансами. Все-таки несовершенство техники давало свое. Левитан — не просто Левитан. Он должен был говорить очень медленно и очень четко, чтобы было абсолютно все понятно, чтобы маленькие репродукторы это все нормально транслировали.

С. К.: А сейчас уже техника другая и говорить так, как Левитан, просто нет необходимости. Мне надо звучать так же, как в реальной жизни. Другой вопрос, что нужно говорить членораздельно — это важно. Но при этом остаться в бытовой речи.

— «Камтугеза» — проект все-таки развлекательный. Но его перемежают новостные блоки. А новости, как известно, у нас часто очень нерадостные. Есть какая-то корреляция между новостной повесткой дня и тем, на какой ноте после этого вы идете в эфир?

С. С.: Да, конечно! Когда какие-то тяжелые сводки с фронта и есть погибшие и раненные, мы, конечно, это чувствуем и понимаем. Мы можем совершенно спокойно поменять весь сценарий шоу вообще нафиг, если вот сейчас произошло что-то серьезное… Ведь шоу выходило и во время Майдана, и в начале войны. Кстати, когда случился февраль (февраль 2014 года, когда были убиты десятки активистов Революции Достоинства. — «ДМ»), стало понятно, что мы не можем ничего делать — мы тогда просто не могли говорить в эфире. И в те дни шоу было информационным.

С. К.: Мы говорили, где работают кухни, куда бежать, куда прятаться от ментов, в каких церквях прячут и так далее…

С. С.: …Где госпитали, где искать близких… А через некоторое время мы просто сняли шоу вообще. Мы ушли из эфира после первых убитых. И вернулись мы только где-то через месяц, когда слушатели стали нам писать: «Мы едем в школу с детьми, и надо что-то делать…»

С. К.: Мы, кстати, последние, кто отыграли в Донецке концерт. У нас был концерт там 24 апреля. Уже бегали «колорады» по городу, уже была обнесена администрация, а 1 мая случилась Одесса… После этого мы поехали с Соней туда сами. И мы первые выехали на границу с Крымом. Мы вообще первые поехали с концертом. Раньше нас никто не ездил. Ну, благодаря Сане Хаджинову и бывшему «Автомайдану» у нас получилось. И пошло-поехало… Так и катаемся с 2014 года: когда больше, когда меньше. Причем у нас принцип — «передок»: мы не играем вот эти так называемые «фронтовые туры», которые на самом деле проходят в 40 километрах от линии фронта в Дружковке, где играет континентальная хоккейная лига… Так что мы всегда в теме, мы включены в то, что происходит в стране, что мы слышим в новостях. Слушай, о чем мы говорим, вон у нее (показывает на Соню — прим. ДМ.) муж полгода в плену был. Конечно, на нас влияет то, что происходит вокруг. И, кстати, нас же и Ксюха (ведущая новостей. — «ДМ») всегда предупреждает, что на повестке дня. Если у нее первой в блоке новостей стоит смерть, то перед ней у нас не будет шуточки со ржанием.

— За десять лет существования программы наверняка происходило множество всего: рождались дети, случались болезни, еще что-то… Кроме того периода в 2014 году были ли пропуски эфиров по каким-то личным, человеческим причинам и обстоятельствам?

С. С. и С. К.: Не было такого. Никогда.

С. К.: За десять лет, чтобы никого из нас не было — то такого не бывало. Если Соня уезжает — я работаю, если я уезжаю — Соня. И даже это редкие случаи.

С. С.: Только болезнь, срочные командировки, иногда с личным связанные. А так бывало всякое: мы и «скорую» сюда вызывали. То есть, даже плохое самочувствие — это не повод не прийти на работу. «Скорая» приехала — откачала — и дальше в эфир.

С. К.: Да, вот нашей коллеге Насте мы вызывали скорую прямо сюда. Она просто упала во время эфира! У нее тремор, ей очень плохо, она лежит на полу, здесь в студии работает «скорая», а мы тем временем работаем в эфире. И я даже микрофон врачу давал, чтобы она сказала, что все хорошо. Да и у меня с давлением были тут проблемы — лужа крови выливалась... Всякое было. Но такого, чтобы из-за отсутствия ведущих не было шоу, не было ни разу. Только отпуск.

— Вы вот упомянули о концертах… Как я понимаю, это тоже огромная, важная часть «Камтугезы», если можно так выразиться… И вашей жизни в целом.

С. К.: Ну да, как в том анекдоте: «…А еще я немножко шью». (Смеется.)

С. С.: Да, по будням мы ведем шоу, а по выходным у нас концерты.

С. К.: У Сони своя группа, у меня — своя группа. Это фан, который вписывается в структуру радио: если будет жить — будет, а если нет — ну и нет.

С. С.: То есть, захотели — сыграли, не захотели — не сыграли.

С. К.: И мы считаем, что это чудо, что люди на эти концерты приходят!

С. С.: И вообще чудо-чудо, что еще и билеты покупают! Класс!

С. К.: Но это, опять же, благодаря «Камтугезе», а не наоборот. Мы себя концертирующими артистами не считаем.

— А вот ваши концерты «На шапку» уже нельзя назвать фаном или просто творческой самореализацией. Как это происходит, какими силами?

С. К.: Я считаю, что на десять лет вот этому товарищу (показывает на Соню) нужно вручать государственную награду какую-нибудь. Мы недавно не поехали играть на фронт по разным причинам, одной из которых было то, что какие-то очухавшиеся после выборов депутаты вдруг начали проявлять дикое желание нам помочь райдерами и турами… Но мы очень хорошо помним — загибаем пальцы — людей, которые все четыре года ходят «На Шапку».

С. С.: Да, речь и об артистах, и о слушателях.

— «На шапку» связано исключительно с пострадавшими от войны? Или же это расширилось на благотворительность с более широким охватом?

С. С.: Нет, это все о войне. Это все создавалось для помощи беженцам от войны, которым нужна была поддержка тогда, в 2014 году, потом в 2015, 2016… И вот мы играем четвертый сезон этих концертов. А вообще началось все с истории конкретного парня из Луганска — потрясающего баяниста мирового класса. Он умирал от рака, и мы сначала собирали на его лечение, а потом он — когда у него была ремиссия — пришел и сыграл для других. У нас там какие-то удивительные вещи происходят! И ведь у нас не только музыканты, там и театры, и танцевальные коллективы…

С. К.: Симфонический оркестр в маленьком дворике играл, стихи читали…

С. С.: У нас там все, что угодно! И пока война идет, это все будет продолжаться. Потому что у нас есть паллиативные больные — переселенцы, у которых просто никого нет. Они четыре года назад сюда приехали больными, а сейчас умирают. Им нужна помощь. У нас есть и дети из семей участников войны и переселенцев, у которых сложные диагнозы: аутизм, синдром Дауна, сердечная недостаточность — при которых нужна постоянная помощь. И все эти истории, конечно, болезненные, серьезные, и мы не можем их оставить. Ну вот сегодня, например, получим сообщение «я умираю» — и невозможно ведь отказать человеку. А у него, например, есть шансы выжить, только если будет найдена определенная сумма, прямо срочно, прямо сейчас. В таких случаях «Шапка» помогает. И все это на самом деле нормальная история взаимопомощи.

С. К.: На этих концертах не бывает телекамер. Люди улыбаются, все приносят с собой еду, вино, фонарики горят… Такая вот атмосфера…

С. С.: Просто мало кто может понять, что благотворительность — это не грустно. Это нормально. Это может быть весело, позитивно и тепло. А не вот это все «с трагическим лицом»… Нет! Это должно быть нормально! Это естественная история: да, мы все умрем. Ну так и шо? Надо умирать грустно? Давайте хотя бы умирать весело.

С. К.: А вот эти люди, для которых собирается «Шапка», — они же там бывают, они знают, что эти деньги собираются им. Некоторые из них уже ушли… Но они улыбались!

— Люди, которые играют концерты «На шапку», которые приходят послушать и участвуют в благотворительности, — это постоянные зрители-слушатели, или случайные люди?

С. С.: Концерты «На шапку» — это тоже часть эфира. Потому что в основном это наши слушатели.

С. К.: Да, там костяком является «Бандугеза». Небогатые люди, прямо скажем, которые приходят, дают деньги. Но надо сказать, что на этих концертах бывают и банкиры, бывают и уголовники с сорокалетним стажем…

С. С.: Но никто не знает, что это банкиры и уголовники (Смеется). Все инкогнито. Все стоят рядом.

— «Правило водопоя», у которого все звери равны и не нападают друг на друга?

С. С.: Да!

— Война же наконец-то когда-нибудь закончится… Но этим людям все равно нужна будет помощь, потребность в ней, скорее всего, не отпадет прямо с окончанием войны. Насколько вы в себе чувствуете силы продолжать?

С. С.: Ну, я бы, конечно, закончила… По разным причинам: и из-за времени, и из-за сил, которые заканчиваются, а без твоего присутствия все это не работает…

С. К.: Любой человек с удовольствием бы «закончил» с благотворительностью, если бы это делали те, кто действительно должен этим заниматься.

— Как часто в программе вы говорите о социальных, социально-политических вещах?

С. К.: Мы не говорим о них напрямую. Но это, я бы сказал, сквозит из нашего эфира. Более того, — за себя говорю — я не очень люблю своих коллег, которые паразитируют на этих темах...

С. С.: Или тех, которые «над схваткой». У Roks ест очень четкая позиция. Она озвучена в эфире.

С. К.: Да, в этом плане у нас нет никаких шатаний: мы с первого дня — с палок, с шин — самая «военная» станция. Только на четвертом году к нам присоединилась «Армия ФМ», которая с нами дружит, и мы с ними дружим и помогаем, чем можем. Но вот в разговорах в эфире использовать примеры из жизни депутатов — это, я считаю, моветон. Мы можем, конечно, подколоть Кличко, и Порошенко мы подкалывали… Табу у нас нет, но мы считаем, что напрямую говорить об этом — как-то пошло. «Камтугеза» — это не политическое шоу, но это точно не аполитичное шоу.

Фото: Руслан Новосьол