Ольга Духнич: «Я уехала из Крыма в Киев, понимая, что все происходящее в Крыму — минимум на 30 лет»

Ольга Духнич: «Я уехала из Крыма в Киев, понимая, что все происходящее в Крыму — минимум на 30 лет»

3 Грудня 2020
7321

Ольга Духнич: «Я уехала из Крыма в Киев, понимая, что все происходящее в Крыму — минимум на 30 лет»

7321
Корреспондентка «НВ» — о Евромайдане в Крыму и своем переезде в Киев, о своем старте в журналистике и особенностях работы в «НВ».
Ольга Духнич: «Я уехала из Крыма в Киев, понимая, что все происходящее в Крыму — минимум на 30 лет»
Ольга Духнич: «Я уехала из Крыма в Киев, понимая, что все происходящее в Крыму — минимум на 30 лет»

За плечами корреспондентки «НВ» Ольги Духнич — защита кандидатской диссертации по психологии и десять лет преподавательской деятельности на двух факультетах, психологии и философском, в Таврическом национальном университете им. Владимира Вернадского в Симферополе.

Однако если забить в гугл ее имя и фамилию, то среди результатов одними из первых будут ссылки на новости о том, что она — «тупая овца», по мнению депутата «Слуги народа» Максима Бужанского. «Так работает информационное пространство», — усмехается Ольга.

В прошлом году она взяла интервью у тогда еще будущего спикера парламента Дмитрия Разумкова. Среди прочего Ольга спросила, согласен ли тот разделить репутацию партии «Слуга народа» с Максимом Бужанским, ностальгирующим по СССР и временам Януковича, а также с некоторыми другими «вполне яркими личностями». Что так задело блогера Бужанского, который в своих постах заявлял, что не единожды голосовал за Партию регионов, можно лишь догадываться. В результате «Слуга народа» (а не собственно Бужанский) принесла извинения журналистке, назвав реакцию своего партийца «неэтичной, но вполне понятной».

Ольга родилась в 1981 году в Мелитополе в профессорской семье, а с 15 лет жила в Симферополе. «Моя бабушка — кандидат психологических наук, мама — доктор психологических наук, и когда встал вопрос, кем буду я (а мне было в общем все равно), мне сказали: "Подожди, у нас четыре комнаты книг по психологии. Это кому?"» — вспоминает Ольга.

Окончив факультет психологии Таврического национального университета и став дипломированным этнопсихологом, она поступила в аспирантуру и занялась преподавательской деятельностью, которую совмещала с научными исследованиями. В частности, предметом ее изысканий был Крым как единственный мультикультурный постсоветский регион, где вследствие восстановления этнического разнообразия не произошло вооруженного конфликта. «Никому в голову не могло прийти, что Крым будет оккупирован», — говорит моя собеседница. Более того, она полагает, что возможность оккупации не была такой уж очевидной даже в конце февраля 2014 года.

Открытая проукраинская позиция делала Ольгу уязвимой после оккупации Крыма, и в начале марта 2014 года она выехала на материк. В Киеве Ольга начала новую жизнь, в том числе и в профессиональном плане — став журналисткой «Нового времени».

В чем была особенность Евромайдана в Крыму, каким было ее первое редакционное задание в «НВ», почему у украинцев слишком узкое представление о норме, в чем состоят секреты ее мастерства как интервьюера — об этом и не только мы поговорили с Ольгой Духнич.

Оля, 5 марта 2014 года вы вынужденно оставили свой дом в Крыму. Расскажите, что этому предшествовало.

— В начале ноября, незадолго до начала Евромайдана, я принимала участие в Аспен-семинаре, который проходил в Партените. В моей группе было немало тех, кто позже вошел в украинскую политику или просто стал заметной фигурой. Там были Наталья Яресько, Алексей Павленко, Ольга Богомолец, Геннадий Зубко, Зураб Аласания. Мы вместе думали, переживали о том, что будет происходить, будет ли подписана ассоциация с ЕС.

И вот уже в двадцатых числах, когда начался Евромайдан, было ясно, что в Крыму не понимают, что произошло. Сказывалось островное сознание крымчан, которые никогда не были особенно русскими, особенно украинцами, они были крымчанами.

Крым как русскоязычный регион ориентировался на российские телеканалы в том числе. И российские СМИ очень быстро все объяснили, люди начали бояться «бандеровцев», которые приедут их резать. Этот страх выглядел, на взгляд украинца с материка, очень странно, но был вполне реалистичен, я видела, как мои ранее друзья серьезным тоном меня в этом пытались убедить.

В Крыму, в том числе в Севастополе, тоже был Евромайдан, об этом важно говорить и помнить. Его лидерами стали представители проукраинских организаций Крыма и крымские татары. И вот в этом крымском Евромайдане этническая национальная повестка была для крымчан заметнее ценностной. Если в Киеве Майдан стоял против беспредела Януковича, то в Крыму он воспринимался «против русского языка и русских за мифических бандеровцев».

И когда я это видела, мне тогда уже в голову приходило, что мы недостаточно объясняем крымчанам, за что стоит на площадях вся остальная Украина, потому что в Крыму, где была вотчина Януковича, вотчина «донецких», «макеевских» ребят, забиравших бизнесы у местных предпринимателей, было полно людей, которые понимали, что в стране происходит правовой беспредел. Люди в Крыму были злы на Януковича, на вот эту клановость. Но их не удалось мобилизовать, к ним не обращались. И поэтому крымский Майдан был достаточно небольшой и, наверное, маргинальный в сознании крымских жителей. Я не знаю, можно ли было что-то изменить, актуализировав больше людей, которые были недовольны тем, что происходит. Их недовольство очень удобно легло потом в российскую пропаганду: «Вы живете плохо, потому что Украина — failed state, и тут всегда беспредел, идите в Россию и все будет хорошо».

Это было время, когда я много писала как блогер. Писать я начала где-то за год до этих событий. Мы с моим другом Павлом Казариным развлекались тем, что писали блоги и смотрели, кого как читают. Это была такая игра, точнее, игра была у меня, а Павел уже был узнаваемый блогер. С началом Майдана я начала писать политические колонки и блоги, и некоторое время я была весьма популярна, меня много шерили. Я объясняла Крым, а это было в дефиците.

К тому же из моих студентов есть несколько людей, которые уже сейчас живут на материке, а тогда они были активными участниками Майдана. Среди них Саша Дворецкая, Таня Безрук. Некоторые из них, как Алим Алиев, уже жили на тот момент в Киеве. Я старалась этих студентов защищать.

От кого?

— От руководства университета, где я работала. Я работала на самой шовинистической кафедре, которая, например, приглашала выступать перед студентами Константина Затулина, одного из главных российских пропагандистов того времени. Руководство университета всегда колебалось вместе с линией партии, а именно Партии регионов. Сашу Дворецкую прессовали, начиная со второго курса, когда она стала видимым гражданским активистом. А я была ее научным руководителем. И вот меня вызывал, допустим, проректор и говорил: «Займитесь своей Дворецкой, иначе ею займутся специальные органы».

Наверное, до момента двух больших митингов, пророссийского и крымскотатарского, возле стен Верховного Совета Крыма я не очень верила в то, что «российская весна» возможна. В 2013 году, по данным исследования ПРИК ООН, впервые за долгие годы Крым не хотел в Россию, то есть крымчане уже как-то перестроились, даже вот эти пожилые люди уже сроднились с украинской реальностью.

В те дни, когда над Верховным Советом Крыма подняли российский флаг, у меня было запланировано выступление в УКУ во Львове. Собираясь, я сказала мужу: «Давай поедем вместе и возьмем с собой все документы. Не факт, что мы успеем вернуться сюда». Уже утром в поезде мы узнали, что над Верховным Советом подняли российский флаг, нам все стало понятно.

Какое у вас было состояние в связи с этим пониманием?

— У меня было стремление действовать. Меня отчим всегда учил реагировать не переживанием, а действием. Через несколько дней мы с мужем вернулись в Крым в новую реальность с зелеными человечками. По лицам моих бывших коллег было видно, что все уже схвачено, их маргинальная мечта о Русском Крыме внезапно стала реальностью. В этот момент мне позвонил мой отец, который жил уже в Киеве, и сказал: «Оля, приезжай». А потом мне позвонил мой друг, у которого были связи в СБУ, и сказал: «Оля, надо выезжать, потому что завтра на работу к тебе придут товарищи, которые тобой заинтересовались». 5 марта я уехала из Крыма в Киев, понимая, что все происходящее в Крыму — минимум на 30 лет.

Вы так спокойно об этом говорите. Вас не подкашивало чувство паники?

— Оно же никогда не подкашивает тебя, когда ты внутри событий. У меня были переживания о том, прольется ли кровь в Крыму. И она пролилась, пусть и в меньших масштабах, чем на материковой Украине. Страха не было, было понимание, что нужно уезжать, а еще тревога о тех, кто в Крыму оставался.

Оказавшись в Киеве, я стала думать, чем хочу заниматься. Поскольку я ученый, я пошла в Институт социальной и политической психологии и принесла туда свою трудовую книжку. НИИ и университет — это разные реальности и там, в НИИ, мне не понравилось. Я поняла, что не очень хочу заниматься преподаванием, я подвыгорела за 10 лет, тем более, что часть студентов, которым мы уделяли очень много внимания, начала бегать с русскими флагами, и меня это демотивировало.

Я понимала, что без квартиры на зарплату преподавателя мне будет сложно прожить в Киеве. Поскольку я в то время уже была в Аспене, то познакомилась с людьми предыдущих выпусков, в том числе с Виталием Сычом. Подруга подсказала, что Виталий запускает журнал. Я показала ему свои колонки, он прочел и сказал: «Все классно, мы тебя берем. Вон у нас бывший шахтер журналистом работает. Ты кандидат психологических наук, так что и из тебя журналиста сделаем». Это был конец апреля 2014 года. Изначально планировалось, что я буду работать в отделе «Мнения», но потом подумали, что раз я психолог, то потяну и интервью. Так я оказалась в рубрике «Люди».

Перед тем, как мы перейдем к вашей работе в «НВ», расскажите, как вы оказались на «Громадском на русском», где какое-то время вели прямые эфиры. Было ли для вас сложно работать в прямом эфире?

Нет, поскольку я до этого давала кучу комментариев и много выступала как ученый, у меня нет боязни камеры. Я не помню, зачем я пришла на «Громадское», но там я встретила беременную Катю Сергацкову, которая сказала: «Слушай, мне рожать через два дня. Ты можешь выйти вместо меня?». Я вышла, а потом возникла какая-то проблема с соведущим. Я позвонила Павлу Казарину, он на тот момент уже переехал в Киев, и мы с ним некоторое время вели «Громадское на русском».

В июне этого года был прецедент с российскими паспортами Павла Казарина. Что вы думаете об этой истории?

— Для меня не было секретом, что у Павла есть российский паспорт. Я как-то не поняла для себя, что это было секретом для более широкой аудитории. Павел — очень обязательный человек. В то время, когда он переехал в Киев, у него в Крыму оставались пожилые родители, он — единственный из их детей, кто живет на территории Украины, и понятно, что ему было важно заботиться о родителях и иметь шанс вернуться в Крым.

В тот момент было неясно, как в Крым будут украинцев пускать. Поэтому если можно было оформить документ, по которому ты стопроцентно сможешь приехать в Крым, то лучше его было оформить. И Павел это сделал, как сделало в то время много людей.

Более того, я знала, что Павел будет отказываться от российского паспорта. Он мне сказал об этом за много месяцев до того, как эта информация стала известной благодаря Шарию. Я знала, что это очень сложная процедура.

Есть такие позеры, которые сжигали свой российский паспорт, выкидывали его. Но в таком случае ты все равно остаешься гражданином РФ де-юре. Лучшее, что можно сделать, — это выйти из гражданства, чем Павел и занимался в тот момент, когда Шарий сделал ему такой анонс.

То, что многие стали тогда смотреть на Павла как на затаившегося врага, — от непонимания ситуации в Крыму, от того, что люди не понимают, что такое жить на оккупированной территории. Люди уже забыли себя в 2013-2014 годах. Они забыли, как выглядела эта ситуация для Крыма. Они не знают, какие реалии в Крыму. Поэтому сейчас, с точки зрения человека в 2020 году, эта ситуация выглядит подозрительно. С точки зрения человека, живущего весной 2014 года, эта ситуация выглядит нормально — как способ сохранить некую связь с Крымом, чтобы иметь возможность вернуться туда. Я думаю, что эта разница в восприятии и стала такой громкой.

Вернемся к тому времени, когда создавался проект «НВ». Как это было для вас?

— Я могу рассказать только свою часть истории. И она заключалась в том, что мне дали первое редакционное задание — взять интервью у Аксенова. За месяц до начала оккупации Крыма взять такое интервью проблемой не было, Крым — небольшой регион, все друг друга знали, и у нас было много общих знакомых. Помню еще времена, когда Аксенов на какой-то крымской конференции рассказывал, как он поддерживает Украину.

Спустя месяц после оккупации взять такое интервью было сложнее, тем не менее в окружении Аксенова еще оставались те люди, которых я достаточно хорошо знала. Я им позвонила и сказала, что хочу взять у него интервью. Я приехала в Симферополь и провела там три дня в ожидании. Интервью должно было вот-вот случиться, а потом внезапно не случилось. И когда я пила кофе со знакомым тоже из этого общего круга, он сказал: «Сейчас вокруг Аксенова уже другие люди». И вот эти другие люди, которые, я так понимаю, уже были русскими, не хотели никакого интервью Аксенова для украинского издания. Поэтому в результате мы писали профайл Аксенова.

Позже я приняла участие в акции, снялась в числе других журналистов и активистов с плакатом «Крым — это Украина». После этого я больше не ездила в Крым. И сейчас, насколько я знаю, у меня есть запрет оккупационных властей на въезд туда.

Насколько вам легко работать с Виталием Сычом?

— Виталий — очень демократичный человек, с ним работается легко. Вообще я привыкла работать в коллективах с адекватными людьми и в этом плане мне повезло: я работаю в очень здоровом коллективе, могу сказать это как психолог.

Сильная сторона Виталия Сыча — в том, что он всегда за своего журналиста и он всегда за смелость. Наверное, есть редакции, где в случае, если журналист написал смелый материал, ему скажут: «Эй, давай потише». Виталий всегда будет бороться за своего журналиста и за его право доносить правду, и за право читателя эту правду знать.

Виталий боролся за вас, когда депутат Бужанский обозвал вас нехорошими словами?

— Ну, мы с Виталием обсудили эту ситуацию, я с ним посоветовалась, могу ли я прокоммуницировать ситуацию так, как хочу, ведь дело касалось и «НВ», получила его согласие. На этом все.

Но в чем для вас эта история стала поучительной, что ли? Что она вам показала?

— Это же история не обо мне, она о Бужанском, о его хамстве, о его способе видения мира, о его взаимодействии с другими людьми. Но одновременно это история с моим участием, и это важный момент.

Напомню, я спросила Дмитрия Разумкова, зачем «Слуге народа» Бужанский, ведь его депутатство обернется большим количеством репутационных проблем для партии. И именно это и случилось. Но ирония в том, что в цифровую эпоху если некая история не о тебе, но с твоим участием, она в какой-то мере становится и о тебе. То есть, если сейчас забить в поисковик мои имя и фамилию, то первое, что можно увидеть, — это то, что я «тупая овца», по мнению Бужанского. Так работает информационное пространство. Людей чувствительных, оказавшихся на моем месте, это может угнетать.

Задело ли меня это тогда? Нет, не задело. У меня очень четкий табель о рангах — от кого я могу принять оскорбление и буду переживать по этому поводу, а от кого — нет.

За что еще, кроме рубрики «Люди», вы отвечаете в «НВ»?

— Я еще делаю последнюю страницу в журнале, посвященную взгляду на другие страны, а также вместе с Анной Цукановой мы делаем на радио «НВ» программу «Мати драконів».

Если говорить о последней странице, мы поменяли ее концепцию. Поскольку я этнопсихолог и занималась культурными различиями, для меня всегда интереснее взгляд человека изнутри культуры, чем взгляд туриста. Мы ищем украинцев, которые живут в других странах мира, и они рассказывают нам неочевидные вещи о той стране, в которой живут.

Например, героиней этой рубрики была девушка из Дании, которая рассказывала о том, как после переезда в Данию поменялось ее ощущение безопасности. Датские мамочки оставляют коляски со спящими младенцами у входа в магазин, а сами идут за покупками. Нашей мамочке даже не снилось, что можно вот так возле магазина оставить коляску с младенцем. Рассказать о таких вещах, которые в других культурах являются само собой разумеющимися, ценно, потому что они расширяют наши представления о норме.

А у украинцев узкое представление о норме?

— Да. Мы же очень обособленно живем. Раньше мы жили в информационной тени большого восточного соседа и у нас было очень много ценностной повестки оттуда, сегодня мы ее с кровью изживаем. А сейчас мы наконец-то независимы, но не можем позволить себе корпункта за рубежом, хорошую международную журналистику, потому что это дорого. Потому нам сложно вписывать себя в контекст большого мира. Мы живем в очень маленьком украинском мирке, внутри очень маленькой украинской политики, и на весь мир мы смотрим с такой нарциссической позиции: какое отношение к нам имеет то, что происходит в мире, а если не имеет, зачем это нам?

Помню, журнал «НВ» вышел с обложкой, на которой был изображен убитый полицейским в США афроамериканец Джордж Флойд, и помню возмущенные комментарии под ней в сетях. В стиле: «А что, в Украине свои новости закончились?»

Интересно, а можем ли мы по-другому смотреть на происходящее в мире, не имея корпунктов и всего остального?

— Это вопрос. Поскольку мы замкнуты внутри своей повестки, нам очень сложно себя соотносить с другими. Нам очень сложно видеть пространство нормативного, как оно расширяется, как оно сужается, какие есть ценности, к чему можно идти. Пока мы живем этим узким очень маленьким мирком, наверное, мы даже не способны себя адекватно оценить, и у нас есть много истеричных оценок «от зрады до перемоги». Это именно то, о чем писал Роман Ващук. Он говорит, что украинцы не могут радоваться победе на 80 %, мы радуемся, только если выиграли на 120 %. Почему так? Потому что нам не с кем себя сравнивать, мы живем в ограниченной реальности своего настоящего и своей истории, не до конца еще нам известной и понятной.

С нашей замкнутостью на себе, мне кажется, связано то, что у нас как у нации нет больших идей, нет политических проектов с большими идеями. Идея бороть Россию — это понятная идея для выживания Украины. У нас нет другого пути, кроме как бороть Россию, как нет другого пути, например, у Израиля в его геополитической ситуации. Но при этом у Израиля есть большая идея, а у нас нет.

В «НВ» вы делаете интервью. Расскажите о своих профессиональны секретах в этом жанре. Сложно ли вам договариваться со спикерами?

—- Не сложно, потому что у «НВ» есть авторитет. И это не я лично договариваюсь, а я как журналист «НВ». Отказывают нам редко.

Профессиональные секреты? У меня ведь нет специального журналистского образования…

Вам его не хватает в вашей практике?

— Я не знаю. Поскольку редакция довольна тем, что я делаю, наверное, пока хватает. Как автору рубрики «Люди» мне прежде всего важно понять, о чем человек, к которому я иду беседовать. Для меня это первичнее повестки, и большую часть интервью я пытаюсь понять основной конфликт своего собеседника, базовый вопрос, который ему стоит задать, чтобы понять, что это за человек. И уже от этого я развиваю само интервью.

А как вы для себя нащупываете этот основной конфликт того, кого интервьюируете?

— Не знаю, как это будет выглядеть для журналистов, но как психолог могу сказать, что за наш язык, за то, как мы говорим, за то, что мы говорим и какие слова подбираем, сражаются как минимум две наши субличности — сознательная и бессознательная. Поэтому наша речь — это компромисс между тем, что мы хотим сказать, и тем, что мы никогда не хотели сказать, но все равно говорим. Кроме того, почти всегда наш текст — носитель наших же ценностей. Когда ты понимаешь, как работает этот механизм, тогда, как говорил Жванецкий, из-под пера встают живые люди.

Вы написали свой текст. Что дальше с ним происходит? Как часто вам приходится отстаивать свои тексты перед редактором?

— Нет, меня не режут. Конечно, есть правки, которые вносит выпускающий редактор, но мои тексты не переписывают. У нас еще есть прекрасная рубрика «Обед с…», которая допускает изрядную долю субъективности.

Кстати, при подготовке к нашему интервью я смотрела с вашим участием передачу «12 янтыков» с Османом Пашаевым. Там вам приходилось отвечать на вопросы ведущего и одновременно месить тесто, раскатывать его и лепить янтыки. Вы там жаловались, что вам довольно трудно совмещать эти занятия. Как насчет «Обеда» в этом смысле? Принятие пищи помогает раскрыть героя интервью или не очень?

— Беседовать за едой всегда приятно. Неспроста в культуре есть ритуал преломления хлеба, и это ритуал о безопасности. Сама ситуация обеда создает пространство безопасности. Это базовые первобытные вещи: если ты уже сел за один стол с человеком, он тебе кинжал в спину не вонзит. Поэтому в формате обеда люди более расслаблены. В этом плане мне нравится формат «Обед с…» как выигрышный для рубрики «Люди».

Часто героями ваших интервью становятся люди культуры. Кто из них вам особенно запомнился?

— Все такие встречи яркие. С Подервянским мы выпили две бутылки белого сухого вина, и это было очень тяжело — для меня, не для него. А с Андреем Орловым Орлушей мы провели целый день, он где-то стригся, где-то встречался с друзьями, где-то тоже выпивал, а в перерывах мы с ним беседовали. У творческого человека внутренний конфликт, о котором я говорила, особенно выпуклый.

Я так понимаю, еще летом, когда радио «НВ» пережило переформатирование, возникла идея создания программы «Мати драконів», которую вы ведете в паре с Анной Цукановой. Расскажите подробнее, как создавалась эта «программа о детях, родителях и тех, кто им сочувствует»?

— Идея программы пришла в голову Виталию Сычу. Он сказал, что нам не хватает психологической программы, и предложил мне ее вести. Я подумала: «Боже мой, я была политическим психологом, социальным, этнопсихологом. Пробовала все, кроме детской психологии». Не думала, что когда-нибудь буду заниматься детской психологией. Мы встретились с Аней Цукановой, с которой я уже была хорошо знакома, и решили попробовать.

Вы уже говорили, что целенаправленно интересуетесь иностранным опытом, знания о котором могут расширить наши представления о норме. В этом смысле что нового и интересного вам удалось рассказать о родительстве?

— Да, мы сознательно вставили в нашу программу блок о родительстве за рубежом, чтобы показать, что бывает и по-другому, бывает другая норма. Есть куча ситуаций, которые получают свое разрешение совсем не так, как у нас. Бывает норма, когда папа уходит в декрет, а мама продолжает работать. Бывает норма, когда подростки устраивают вечеринки с алкоголем, пока родителей нет дома, и последние к этому относятся спокойно. Бывает норма, когда дети идут рано работать, и это тоже нормально воспринимается в семье. Мы показываем, что является нормативным для разных культур и почему это так. Мне кажется, это интересно.

И в этих сравнениях мы далеко не всегда выглядим несчастными или лишенными. Например, в Украине гораздо больше возможностей недорогого дошкольного воспитания, возможностей побыть в декрете, чем в ряде европейских стран или в США, где мамы часто выходят из декрета спустя пару месяцев после рождения ребенка. В нашей стране у мам есть больше возможностей выбора и декрет до трех лет. Ситуаций для сравнения много, мне кажется, они помогают нам лучше понять, какими мы хотим быть.

Но вообще отношение к родительству — это тоже индикатор, показывающий в каком-то смысле цивилизационный уровень развития общества. Что в этом смысле можно сказать об украинском обществе?

— У нас очень детолюбивое общество, в последние годы это становится особенно заметно. Зайдите в любой книжный магазин — там четыре шкафа книг о том, как правильно воспитывать ребенка. Меня это всегда в какой-то ужас повергает. Я думаю: бедные родители, их родительство превращается в полноценный институт со своими теориями, течениями и догмами.

Отношение к человеку, ребенку — важно. В Украине побили студентов — и начался Майдан. В России избивают людей сотнями, но протест не начинается, общество не накапливает потенциал возмущения. Ценность жизни человека в том или ином обществе — его базовая характеристика, хорошо, что в украинском обществе это ценность.

Фото: Руслан Новосел

Команда «Детектора медіа» понад 20 років виконує роль watchdog'a українських медіа. Ми аналізуємо якість контенту і спонукаємо медіагравців дотримуватися професійних та етичних стандартів. Щоб інформація, яку отримуєте ви, була правдивою та повною.

До 22-річчя з дня народження видання ми відновлюємо нашу Спільноту! Це коло активних людей, які хочуть та можуть фінансово підтримати наше видання, долучитися до генерування спільних ідей та отримувати більше ексклюзивної інформації про стан справ в українських медіа.

Мабуть, ще ніколи якісна журналістика не була такою важливою, як сьогодні.
* Знайшовши помилку, виділіть її та натисніть Ctrl+Enter.
7321
Читайте також
18.06.2020 18:10
Наталія Данькова
«Детектор медіа»
5 096
Коментарі
0
оновити
Код:
Ім'я:
Текст:
Долучайтеся до Спільноти «Детектора медіа»!
Ми прагнемо об’єднати тих, хто вміє критично мислити та прагне змінювати український медіапростір на краще. Разом ми сильніші!
Спільнота ДМ
Використовуючи наш сайт ви даєте нам згоду на використання файлів cookie на вашому пристрої.
Даю згоду