Алексея Германа называют большим художником, современным классиком и числят среди высшей касты мастеров кино, таких как Феллини, Бергман, Бертолуччи, Антониони. Герман уникален сегодня тем, что остается совершенно некоммерческим режиссером - он принципиально создает кино как искусство. По нынешним временам он позволяет себе невообразимые вещи: очень долго пишет сценарии, подбирает актеров, еще дольше снимает. В этом году у Германа символичный юбилей - 10 лет как он приступил к картине «Трудно быть богом» по известному роману братьев Стругацких. Съемки окончены, скоро обещают премьеру. Об этом режиссер рассказал корреспонденту «Известий в Украине» Валентине Сериковой.

Истинная демократия - неслыханно трудное состояние

Алексей Юрьевич, когда порадуете премьерой вашей картины?

Точно пока не знаю. Но уже скоро. Фильм получился как нельзя более своевременным. Мы воссоздаем жизнь. Наверно, Боря Стругацкий схватится за голову, но, в конце концов, это наше кино. По поводу сроков у меня в группе уже острят: зарплата пожизненно, а постановочные - посмертно. Да, все двигается чудовищно медленно. В какой-то степени в этом виноват я, потому что легкомысленно решил воспроизвести в картине ХІІІ-ХIV века. А сделать это ужасно трудно.

Знаю, вы начали писать сценарий по роману Стругацких еще в 60-е годы, но вам тогда запретили. Что в нем изменилось с того времени?

Просто так снимать забавные приключения землянина-коммунара на другой планете сейчас не годится. Мы с Борей Стругацким дружили когда-то. И теперь, в общем, в очень хороших отношениях. Необходимо понять - когда это писалось, мы были глупы. Земля мало изменилась с ХIV века. Изменились границы, антураж, внешняя сторона. Но так же стреляют на улицах, вешают, сдирают кожу, истребляют друг друга... Так же, когда надо, уничтожают одно и захватывают другое государство. «Кто такой Румата и откуда он приехал?» - первый вопрос, с которым я столкнулся, начав эту картину третий раз. Первый раз нам ее запретили из-за вторжения советских войск в Чехословакию. В картине ведь «Черный Орден» высаживается. И я тогда получил телеграмму: «Леша, картина закрыта, забудьте о ней». Получилось, что вторжение в Чехословакию как-то совместили с нашим фильмом. Второй раз мы начали при Горбачеве и... отказались сами. А сейчас как раз есть дилемма в картине - для героя, и она соотносится с нашим временем.

То есть несмотря на то, что действие происходит в ХIV веке, картина современная?

Абсолютно. Истинная демократия - неслыханно трудное состояние. Если будешь добрый, отменишь смертную казнь, милиционеры станут улыбаться бандитам, бандиты - милиционерам, все вместе пойдут крушить нас топориками. Ты скажешь: «Ребята, нехорошо, ну зачем так, господа бандиты?» Будет ужас, и никакие реформы никуда не сдвинутся. А будешь весь в крови - реформы пойдут, побегут. Днепрогэсы начнем строить, ракеты; американцы к нам прибегут со жгучими улыбками давать взаймы. Реформы у кого шли? У Петра I, абсолютно кровавого человека, на треть уменьшившего население страны. У Николая I, который отменил смертные казни, но количество шпицрутенов при нем втрое превышало совместимость с жизнью. Замечательно пошли реформы при Иосифе Виссарионовиче. Застопорились у более мягкого Хрущева. В человечестве как-то все устроено наоборот. Мы столкнулись с неразрешимыми проблемами в картине, и нам не до смеха. Но может быть, зрителям будет немножко смешно. Наш герой сначала никого не убивает, правда, может сильно поколотить. Но потом, когда уничтожили всех его друзей и вошел «Черный Орден», он начинает убивать. Впереди у него - кровавая дорога, все кончилось... И встала дилемма.

А на протяжении всей картины рефреном идет фраза о том, что сказал «умнейший человек, табачник с Табачной улицы». Но Румате не до мнения табачника, хотя он сказал истину: «После серых всегда приходят черные». Главное, что его так и не выслушали, а может, он гений, этот табачник, и знал, что делать. Ведь серые еще либеральничают, говорят, что экономика должна быть прозрачная. А черные - это конец.

На Земле в это время происходит коммунизм?

Нет, конечно. Когда писали Стругацкие, была еще мечта о совершенном мире, поэтому их герои - коммунары. А сейчас на Земле общество иное, несправедливое, неравное, часто преступное. Если Румата вернется на такую Землю, его, скорее всего, посадят в сумасшедший дом. А так планета Руматы похожа на нашу сегодняшнюю: сидят милые девушки и несимпатичный толстяк и о чем-то разговаривают...

Впечатление такое, что кругом одни князья

По каким соображениям вы взяли Леонида Ярмольника на главную роль в свой фильм? Он, конечно, артист известный, но не из вашей оперы...

А я не знал, что Ярмольник знаменитый артист. Ни одной его картины не видел. Я помню его в эпизодике у Марка Захарова, как он в телевизоре подарки раздает. Лицо интересное, человек обаятельный - хорошо. Я его и взял. А что он снялся в 80 картинах, выяснил уже в Чехии. Клянусь Светкой! (Жена Германа Светлана Кармалита. - «Известия в Украине») В жизни бы не взял его. Хотя сейчас, наверно, уже взял бы. Вообще, у нас артистов почти нет на самом деле. За 10-12 лет гигантскими усилиями многих их разучили играть глазами, а научили играть всеми другими частями лица и тела. Поэтому найти актера, который умеет это делать, то есть выражать свое внутреннее состояние посредством зрачка, очень трудно.

А Ярмольник умеет играть глазами?

В общем, да. Но понимаешь, надо еще что-то делать вместе, над чем-то долго работать. Он легкий человек, как мне кажется. Легкий - это важно в современных условиях. А я тяжелый человек. Леня может получить неординарную роль, которой он будет гордиться. А может ничего не получить.

У вас есть какое-то мнение о новых российских продюсерах?

У них понятные приоритеты: главное - бизнес, а искусство - после. Я не знаю, может, это хорошо для Америки, еще для каких-то стран. Но не для России. У Булгарина были тиражи в четыре раза больше, чем у Пушкина. Так кто такой Пушкин с их точки зрения? Неудачливый предприниматель. Представляете, у нас сегодня продюсер может публично объявить: если бы ко мне пришел Тарковский и я бы знал, кто это такой, я бы ему денег не дал! Вы думаете, кто-то возмутился? А ведь целая эпоха нужна, чтобы вылупился новый Тарковский.

Может, кому-то кажется, что право для подобных решительных заявлений им дают деньги, другим - особые заслуги и происхождение?

Мой папа, кстати, тоже дворянского происхождения, но не «из веков», просто отец его был военным, дед был подполковником. Однажды мой отец как-то ужинал с Мейерхольдом, который ставил тогда его спектакль. Папа в свое время работал на заводе, чтобы заработать трудовую биографию, рано начал писать, понравился Горькому, печатался. В общем, деньги у него имелись, чтобы сходить в ресторан. И вот начал он угощать Мейерхольда. Налил вина чуть-чуть себе, потом Зинаиде Райх, потом Мейерхольду. Всеволод Эмильевич на него посмотрел и спрашивает: «Юра, а кто вас всему этому научил?» Он отвечает: «Официант в «Европейской» так делает». На что Мейерхольд поковырял вилкой: «Юра запомните: никогда ничему не учитесь у лакея. Ешьте так, как вам удобно и приятно, главное - чтобы это не было неприятно тем, кто сидит с вами за одним столом». Вот и вся суть интеллигентного поведения. Просто у нас страна как-то немножко «киксанулась». Впечатление такое, что кругом сплошные князья, а где-то там  - немножко народу, что-то внизу пашет.

Стремились в Америку, приехали в Африку

Есть еще немножко олигархов, которые стали не только героями анекдотов и газетных полос, но и фильмов. С ними ваши пути пересекались?

Один раз пригласил меня Чубайс. Мне кажется, это блестящий человек, на которого натравливают необразованную, серую или лицемерную часть нашего общества. Вызвал, кстати, мне попенять, потому что я по телевизору что-то сказал, а ему не понравилось. А фраза-то была в передаче Бермана и Жандарева. Они меня спрашивают: «Ну, как вам сейчас нравится жизнь?» Я говорю: «Вы помните, чем кончается первая часть «Пятнадцатилетнего капитана»? Там все кричат: «Америка, Америка!» А негр Геркулес говорит: «Это не Америка, масса Дик, это Африка». Так и мы: стремились в Америку, а приехали в Африку. Вот и вызвал меня Чубайс на разговор. Я-то думал, меня куда-нибудь на жизненные высоты хотят забросить, начальником всех искусств мира, а оказалось - ругать. Правда, он быстро понял, что ругать меня не надо и перешел к разговору. Мы сели за столик, над которым была медная решетка, и Чубайс обратил на нее внимание: «Видите как красиво». Я говорю: «Да, очень красиво», - взял и подергал эту решетку. Тут она - шлеп на стол, на кофе с бутербродами. Из пролома стали сыпаться доски, бетон, головы умерших царей, кисти сгнивших рук, кирпичи... Сыпалось несколько минут. Вот вам и аллегория.

Андропов разрешил сделать семь копий «Лапшина»

Алексей Юрьевич, вы не первый раз делаете экранизацию, насколько трудно найти для нее правильную интонацию?

Если помните, была у меня картина «Мой друг Иван Лапшин». Там мы взяли эпизод из истории моей семьи, друзей родителей, которых я всех знал. Я даже Лапшина, то есть его прототипа Годунова, распрекрасно знал. Когда Тарковский поставил «Сталкера», Боря Стругацкий весь в волнении прибежал к нам. Мы ему говорим: «Ты что думал? Он направо вынесет - что говорят, а налево - кто говорит, и так поставит, что ли?» Раньше для меня «Сталкер» был лучшей картиной Тарковского. Но время меняется. Сейчас я, понимаете ли, стал любить «Солярис», который вызывает ушедшие образы. Это к старости, к болезни.

А к другим режиссерам, практикующим экранизации, которые сейчас в моде, вы как относитесь?

Лично я люблю и уважаю Володю Бортко. Он не снял ни одной подлой картины. Но зачем он снял «Идиота», я не понимаю. Он снял «Идиота» для идиотов, которые никогда не читали Достоевского. Так пусть возьмут, прочтут. И зачем для этого собирать ведущих артистов, которые тебе текст в очень сокращенном виде проговорят? Вся Россия просто ахнула: «Оказывается, кроме Марининой у нас есть еще и Достоевский. Похуже, но тоже интересный». Для меня, например, ценность экранизации «Соляриса» - это воссозданная в фильме планета, где люди сделали какое-то облучение, и она начинает «выбрасывать» иные положения, другие образы и систему ценностей. Этот фильм давно живет своей жизнью, точно так же, как моя картина «Мой друг Иван Лапшин». Я ею уже не могу управлять, и это не красивые слова.

«Лапшин» у вас тоже на полке полежал или быстро дошел до экрана?

 Как только мы закончили «Лапшина», нам дали возможность напечатать семь копий - Андропов разрешил. Для нас это было немало. А когда картину уже выпустили, я узнал, что КГБ к семи еще тридцать копий заказал. Я позвонил начальнику отдела «по борьбе с интеллигенцией», у которого были хорошие отношения и родственные связи с интеллигенцией «Ленфильма», и спрашиваю: «Юрий Иванович! Для чего вам еще сколько копий?» Он ответил: «Леша, вы считаете, что у нас мало умных людей, а у нас их много. У нас институты, им надо смотреть современное кино». Я говорю: «Понимаю. Но меня соотношение смущает: у вас умных на тридцать копий, а у всего советского народа - на семь» (смеется). Он не выдержал: «Вы что говорите по телефону?!» - и хлопнул трубкой.

Вы почти всегда снимаете на черно-белую пленку, это аскетизм такой или эстетство своего рода?

Понимаете какая штука... Мне, например, всегда интереснее радио, чем телевидение. Я не имею в виду Чака Норриса - тут, конечно, смотреть нужно. Мне Светка иногда его включает после снотворного - бац в челюсть, и я засыпаю. Но радио дает возможность домысливать все, что ты хочешь. И это очень важный момент: ты слышишь, додумываешь, что само по себе гораздо интереснее. Мне кажется, что кино совершило страшную ошибку, когда из коммерческих соображений из черно-белого стало цветным. Черно-белое кино дает возможность такого цвета, который не приснится никакому «Кодаку». Если смотреть моего «Хрусталева» в хорошем изображении, то там можно увидеть белые светящиеся скатерти. С детства помню эти накрахмаленные скатерти - их никогда не сделать в цветном изображении. Мы вообще как-то отвыкли смотреть кино. В американском кинотеатре обязательно слева дырка для попкорна, справа - для «Кока-колы». Ты ешь и смотришь, кто кому по роже даст. Я так не хочу и предлагаю зрителю другой вариант. Не хотите? Значит, через два года посмотрите, постепенно наберетесь знаний.

Звук хорька

Молодая современная режиссура пополнилась именем еще одного Алексея Германа - вашего сына. Какие у вас с ним отношения?

Он ко мне хорошо относится. Просто он еще смотрит, что я снимаю, а меня уже не пускает смотреть, что сам делает. Раз не пустил, два не пустил. Ну что я буду: «Лешенька, миленький, пусти папочку»? - «Да пошел ты вон, старая швабра...»

Вы не хотели его как-то оградить от этой профессии?

Еще как хотел! Умолял не повторять страшной ошибки, которую со мной сотворила судьба! Я ни за что не хотел быть режиссером. Мечтал стать врачом, но знал, что мне не сдать химию. Я в ней ничего не мог понять, да и сейчас, когда вижу химические формулы, мне просто плакать хочется.

Вы несколько лет прослужили в БДТ. Как вам работалось с Товстоноговым?

Непросто. Он был скуп на похвалу, и казалось, мало обращал на меня внимания. Мог, например, дать задание такого рода: «Найдите мне к завтрашнему утру звук хорька, которого поймала сова». Это ему понадобилось для спектакля «Несклонившие головы». Я пошел в зоопарк, но меня оттуда выгнали с криком: «Нашего хорька хватать, изверг, и Товстоногов ваш изверг!» Ну что мне, кошку на швейной машине строчить? И я придумал, как выкрутиться - пошел к любимому артисту Евгению Лебедеву. Говорю: «Евгений Алексеевич, давайте с вами выпьем коньяку...» «С чего это ты такой добрый?» «Я вас очень уважаю!» Пошли мы с ним в театральный буфет, выпили, Лебедев спрашивает: «Валяй, чего тебе надо...» «Выручайте, - признаюсь. - Надо крикнуть хорьком, которого схватила сова, и не продать меня Гоге». «Пошли, сделаем». Утром Георгий Александрович спрашивает: «Леша, звук хорька есть?» «А как же!» «Где взял?» «В зоосаде был». Он говорит: «Вот почему я люблю работать с молодыми!»

Алексей Юрьевич, а чем вы сейчас кроме кино занимаетесь?

Болею. Правда, плохо себя чувствую. Меня ведь сначала положили в бывшую клинику КГБ. И я решил, что если там профессор - еврей, то это очень хорошая клиника. Согласись, логично. Профессор действительно был хороший, и я ему очень благодарен, но аппаратура у него почему-то определяла диагнозы только у русских. Как только еврей, то все. А я - полуеврей, значит, мне показала наполовину. Он меня и выписал. В онкологической клинике меня тоже обследовали и никаких раков не нашли. Хотя, оказывается, кроме них есть еще много разных неприятностей, от которых можно с успехом откинуть лапти. Врач, которая мне делала рентген, спросила: «А чего это у вас такое большое сердце?» Я пошутил: «Наверно, я, как Ленин, вместил горе всего человечества». В общем, она опять написала «воспаление легких», как и предыдущие доктора, а в результате оказалось, что у меня сердечная недостаточность. В больнице ко мне очень хорошо относились, дали даже кислородный аппарат. Когда в Репино мне прижало сердце, Светлана его ночью включила, и он вдруг стал носиться по комнате, прыгать, плеваться, сипеть, и из этого сипа послышалась чистая немецкая речь: «Я могу работать только при напряжении 220, ваше напряжение 153. Отключаюсь».

То есть ваш «немец» оказался, как положено, педантом и не выдержал наших реалий?

Да. А поскольку в стране воруют все, то в Репино, где у меня дача, тоже воруют электричество со столбов. Должен сказать: когда я лежал в больнице, дико жалел, что не стал врачом. Наша профессия отчасти похожа на медицину - мы можем залезть в глубину человеческой души. Но она какая-то небожеская. Хотя я не такой уж божественный человек. Бог один. Однако если закроют на Соловках памятник жертвам политических репрессий, то я выберу какую-то другую, катакомбную церковь - и одного приверженца православная церковь потеряет. У меня была верующая мама. Я по матери еврей, но и мама, и бабушка, и дядья, весь род был православным. Я крестился давно, в советское время, естественно, полутайно. И сына мы крестили со Светланой, увезя его за сотни километров, в день, когда был выходной у церковного старосты. Я долго выбирал для себя религию, конфессию. Выбрал православие. Я воспитан в русской среде и русской культуре. А теперь мне страшно от нарастания клерикальности в нашей стране.

А вы представляете свою аудиторию? Кому адресовано ваше кино?

В том-то и дело, что сейчас наступило время, когда непонятно, для кого я делаю свое кино. Раньше я знал, что должен сказать правду, понимал, с кем должен бороться, и чувствовал, как это сделать. А сейчас сквозь шум не пробиться. Раньше мы могли, пусть романтически, говорить о своих идеях и идеалах. Теперь этот романтизм вроде бы неприличен...

Но все же что-то оптимистичное в отечественном кинематографе есть, по-вашему мнению?

Наверно, какая-то его часть со временем станет «филармонической», то есть кино будут смотреть в небольших залах, как сейчас в мире смотрят Тарковского. Вся надежда на молодежь. Я постоянно говорю: «Надо прекратить давать деньги старому поколению режиссуры. Мы сами достанем, нам дадут. А государство должно помогать молодым». Мы должны выпускать мастерские, готовить эту самую молодежь, отстаивать ее. Но деньги надо все бросить на молодежь. Это и даст тот толчок, при котором, может быть, публика перестанет удивляться, что наряду с Марининой есть Достоевский.

Валентина Серикова, «Известия в Украине»

Фото - novayagazeta.ru