Глеб Морев: Когда мы формулировали тему нашего «боя», мы не придумали ничего лучше, как написать «Журналистика слова против журналистики факта». Название это очень условное, родилось оно из интернет-полемик в Живом Журнале, в просторечье называемых «медиасрачами», и, как все, что связано с поэтикой ЖЖ, несет на себе следы повышенной эмоциональности и легкоуязвимо для критики. Леонид, в частности, в том же Живом Журнале выражал сомнение в том, что ему есть о чем спорить с Олегом. Поэтому я предлагаю не отталкиваться от этой условно сформулированной нами темы, а идти по другому пути. У Леонида и Олега разный опыт работы в медиа, разные пристрастия, и, может быть, мы начнем с того, что поговорим об отношении наших героев к тому, что уже стало нашим культурным опытом, к журналистике 90-х. Я думаю, что в процессе обмена мнениями противоречия, которые мы надеялись эксплицировать в этом бое, станут явными. Собственно, ЖЖ-полемика, которая послужила источником нашего названия, была связана с журналистикой 90-х. С тем, что каждый из нас считает для себя важным и ценным в опыте 90-х, а что нет. Поводом, напомню, стало то, что Леонид с помощью «Яндекса» искал сведения о том, кто такой Александр Тимофеевский, а Олегу, наверное, это было бы не нужно. Эта частная деталь, связанная с конкретной персоналией, довольно любопытна. Потому что, конечно, для многих тот опыт, который был реализован в газете «Коммерсантъ» начала и середины 90-х годов, является до сих пор очень ценным и таким ориентиром, что ли; а другие, наоборот, считают этот опыт непродуктивным, от него отталкиваются и в 90-х видят другие ценные стороны, другие явления, на которые стоит ориентироваться. Может быть, каждый из наших героев опишет, что для него журналистика 90-х и каково его сегодняшнее к ней отношение.

Леонид Бершидский: Я так понял, что драка переносится, я пока не буду часы снимать. А просто поговорим про опыт. Я стал заниматься газетным ремеслом в 89-м году и, соответственно, в 90-е я учился, по крайней мере первую половину, как что делать. И надо сказать, что года до 96-го я ни слова не написал опубликованного по-русски, половина моей журналистики 90-х была на английском языке и в изданиях, которые выходили не здесь; может быть, поэтому мне приходится сейчас искать в «Яндексе» некоторых персонажей, которых, как теперь выясняется, я должен был знать. У меня были совсем другие персонажи, другие газеты, другая школа, другое ремесло. Я зато хорошо помню московских корреспондентов разных американских и британских газет, над которыми нависла угроза закрытия, - я помню людей, приезжавших сюда от этих газет, во враждебную страну с ракетами и КГБ, который норовил выдворить всех и слушал все телефоны, а они угодили в революцию, угодили в 91-й год, потом в 93-й, и я видел, как они работали, я у них учился, такая была журналистика 90-х. Ну а в 99-м году мы сделали «Ведомости», и они были на русском языке, ну и многие из нас с большим трудом с ним справлялись в то время, в нем очень длинные слова и ужасно неудобно строить фразу. Вот большая часть моей уже сознательной работы, по-русски и в русских СМИ, была уже в двухтысячных, вот такой какой-то у меня был опыт. Наверное, вдаваться в детали не особенно стоит, у Олега все было по-другому, я уверен.

Олег Кашин: Да я тоже к журналистике 90-х не имел отношения, но не по причине, о которой говорит Леонид, а просто потому, что в 90-е еще не начал заниматься журналистикой. Поэтому о журналистике 90-х мне приходится узнавать по какой-то литературе. Я сейчас прочитаю одну цитату, она мне нравится очень, из книги Леонида Парфенова, в 89-м году она вышла. Называлась «Нам возвращают наш портрет» и была посвящена телевидению и журналистике времен перестройки. И, в частности, вот Парфенов в 89-м году прогнозировал, цитирую: «По мере превращения гласности в свободу слова, которая не будет добиваться успеха с помощью одной лишь остроты тем, петушиные наскоки на реальность, самую вопиющую, уже приедаются аудитории, понемногу становится важней разговор вдумчивый и по существу - словом, телевидение 90-х обещает быть сложнее и интереснее, чем конца 80-х. И этим оно свой предыдущий этап не отрицает, а продолжает». И поскольку спустя двадцать лет мы прекрасно понимаем, что прогноз сбылся с точностью до наоборот, ответственность за то, что он не сбылся, за то, что журналистика наша находится в страшном кризисе, - ответственность за это лежит как раз на этом поколении, которое работало в том числе и в двухтысячных. Это касается и политики, и просто отношения к профессии, в том числе снобизма, который в ЖЖ демонстрировался. С одной стороны, «идите вы в жопу со своим фактчекингом», с другой стороны - «идите в жопу со своими какими-то другими вещами». Поэтому, мне кажется, сегодня нужно начинать диалог цивилизаций, буквально в этом смысле, и ликвидировать тяжкое наследие как раз нулевых, а не девяностых, потому что журналистика девяностых, та, которая была в газете «Сегодня», в «Русском телеграфе», в том же «Коммерсанте», - она оборвалась, и те рецидивы, которые сейчас проявляются в виде какого-нибудь кошмарного журнала «Медведь», в который я тоже пишу, демонстрирует, насколько всё в жалком состоянии было и тогда, и остается сейчас.

Л. Б.: Просто мне кажется, что сейчас эти с ностальгией вспоминаемые образцы девяностых, «Сегодня», «Русский телеграф», «Коммерсантъ» тогдашний - у них у всех на самом деле была одна общая проблема, довольно большая, которая до сих пор остается проблемой для многих СМИ, - плохие владельцы. Эти владельцы хотели совершенно конкретных вещей от своих СМИ. Точно так же, как сейчас сменившее их государство, ну или какие-то собственники на базе государства...

О.К.: Нет, ну когда «Коммерсантом» Яковлев владел, вряд ли он как-то...

Л. Б.: Яковлев кредитовался активно.

О. К.: Кредитовался...

Л. Б.: Вот, и у его этих кредитов были неписаные условия, мне ли не знать, я нанимал людей оттуда, которые бежали оттуда. Эта проблема - она не цивилизационная, она обычная бизнес-проблема, экономическая проблема. Журналисты у нас в стране слишком легко становятся раком. В этом их большая беда была и в девяностые, и в двухтысячные. Мне не кажется, что есть какой-то цивилизационный разрыв, над которым надо строить мост; тут есть скорее, как бы это сказать, нравственный аспект, а не цивилизационный.

О. К.: Немного смещая тему: на OpenSpace.ru читал интервью Василия Гатова, который сейчас гендиректор газеты «Труд». Он говорит, что в Москве живет 500 тысяч человек, которые собственно журналисты, их жены, любовницы, мамы. И вот это аудитория любого стартапа, любого нового издания, и, в принципе, мне кажется, это относится не только к стартапам, просто журналисты сейчас нужны только журналистам. Человек, принимающий решения (и как раз деловая пресса в этом смысле вряд ли какое-то исключение представляет), люди, принимающие решения, и люди, которые не связаны с медиа какими-то семейными или личными узами, - им не нужна пресса сегодня вообще, потому что новости они в лучшем случае узнают из телевизора, кто-то из западных СМИ, кто-то просто из френд-ленты в ЖЖ. И то, что мы делаем, это такая забава сугубо для нас. И я сам давно и как-то с ужасом замечаю, что, делая какие-то работы в газетах, журналах, я ориентируюсь на то, что кто-то из коллег мне скажет: «Да, ты хорошо написал», а ни на что большее, это по-моему тоже такой признак сегодняшней журналистики, чего не было раньше.

Л. Б.: Наверное, отчасти это так. Конечно, многие из тех, кого мы знаем (просто в силу жизненных обстоятельств), - это журналисты. Ну, если с ними работаешь, то с ними и пьешь. Но я последние пару лет работал в банке, был финансистом и никого не знал, кроме финансистов, работал с ними и пил тоже с ними. Им нужна пресса, они читают, у них есть источники, в том числе нам известные, из которых они черпают новости. Другое дело, что это скорее отправная точка и надо все равно выяснять, что на самом деле было. Потому что так устроено, что нельзя всего написать, нельзя и половины написать.

О. К.: Нельзя в каком смысле? Нельзя - запрещено или не получается?

Л. Б.: В основном по юридическим причинам. То есть суды у нас довольно часто берут сторону обиженного прессой, а не прессы. Это довольно сильно ограничивает то, что можно написать. Но саму-то информацию находят же люди, в том числе принимающие решения, они просто не принимают решений на основе этой информации - они от нее отталкиваются...

О. К.: Но если эта информация по сути носит развлекательный характер?

Л. Б.: Наводящий, не развлекательный!

О. К.: Наводящий - в каком смысле? Прочитал в газете «Ведомости», что...

Л. Б.: Прочитал что-то в «Ведомостях» и пошел узнать у тех, кто на самом деле может тебе рассказать.

О. К.: Так они все рассказали до этого там за обедом, круг этой аудитории достаточно узкий, в Москве...

Л. Б.: «Ведомости» и «Коммерс» находят много такого, чего не знает большинство бизнес-людей, они умеют искать эксклюзив. Это у них это нельзя отнять.

О. К.: Да, эксклюзив, но он эксклюзив опять же ровно такого рода, что тебя похвалят на планерке, а в «Ведомостях» оштрафуют кого-то за просос или наоборот, не более того. Потому что эксклюзив, который как-то повлиял бы на ситуацию, отличную от межжурналистских дел... Ну стоит вспомнить только интервью Шварцмана в «Коммерсанте», которое тоже не имело отношения ни к какой, по большому счету, реальности.

Л. Б.: Ну вот оно-то как раз ни на что влияния не оказало, а котировки двигаем туда-сюда, каждый день.

О. К.: Ну надо же котировки двигать...

Л. Б.: Вот, к примеру, произнес Улюкаев какой-то текст, про то, что будем избавляться от американских фондов и от доллара. И доллар упал. Кто разнес-то?

О. К.: Ну тоже вот журналистика девяностых, и тоже у кого-то читал, как вот был такой знаменитый Илья Медков, про которого Носик одно время постоянно писал, который, даже когда в ИТАР-ТАСС не платили зарплату, платил им зарплату. И они написали, по-моему, про аварию на атомной станции в Мурманской области, и, соответственно, что-то там подешевело в Норвегии, и он это купил. Вряд ли это повод для гордости.

Л. Б.: Нет, не повод для гордости, если кто-то этим пользуется, но опять же - повод для осознания реальности. Конечно, эти тексты вполне движут деньгами.

О. К.: Ну я не уверен, что это та история, ради которой стоит быть журналистом. Сидишь вечером, пьешь чай и думаешь: как здорово, что я двигаю деньгами. Как-то хочется другой какой-то миссии, более благородной, что ли, я не знаю.

Л. Б.: А есть другая миссия, просто ее никто не признает.

О. К.: Какая?

Л. Б.: Та, что ты пытаешься сделать мир лучше, и пытаешься кого-то вывести на чистую воду, и, наоборот, кого-то похвалить за дело, для того чтобы о нем узнали. Многие же именно исходя из этого работают, других причин нет.

О. К.: Да, естественно, но по факту журналистика сейчас абсолютно не выполняет эту миссию, потому как что угодно можно написать, кого угодно разоблачить, и его не посадят и даже ничего с ним не случится.

Г. М.: Но вот, кстати, пример с вашим тюремным блогом - в Бутырке произошли же какие-то изменения!

Л. Б.: Да, там сядет в тюрьму тюремный врач. Это был специфический персонаж, он заслуживает сидеть.

О. К.: А он точно виноват? Может быть, автор блога его оклеветал.

Л. Б.: Автор блога его не оклеветал, автор блога на самом деле вполне сознательно идет на то, что его не отпустят досрочно в результате того, что он пишет. Это классический русский тип правдолюбца.

О. К.: Времена, когда у «Аргументов и фактов» был тираж сорок миллионов экземпляров или тридцать четыре, у «Комсомолки» - десять миллионов и так далее, они уже не вернутся, и опять же, кто в этом виноват, что не вернутся, - рынок или то, что журналисты такие. Может быть, даже и не только рынок, как мне кажется, все-таки наверняка есть что-то, что продавалось бы такими же тиражами. Ну, хочется надеяться, для этого хочется работать.

Л. Б.: Не знаю, вот сейчас сижу я в совете директоров «ЭКСМО», смотрю я на циферки, которые мне показывают, тут же у нас книжная тусовка. У них средний тираж детективного романа десять тысяч, а это самый популярный жанр.

О. К.: Я тоже подхвачу: «Национальный бестселлер» Андрея Геласимова за книгу «Степные боги». На сайте «Библио-Глобуса» сказано, что за прошлый месяц продано пять экземпляров этой книги, национальный бестселлер.

Л. Б.: Зато смотрите, как растет число наименований!

О. К.: Число наименований, число новых интернет-изданий. Собственно, «Слон»-то уже возник и состоялся, а вот появились DailyOnline.ru, Bfm.ru и еще, еще, еще - масса новых изданий. Кто их делает, зачем, в чем хотя бы рыночный смысл этого, тоже не очень понятно.

Л. Б.: Рынок интернет-рекламы не упал почти из-за кризиса в отличие от всех остальных сегментов рекламного рынка.

О. К.: Интернет-реклама где - на «Одноклассниках», «Вконтакте»?

Л. Б.: На самом деле и вот на этих площадках тоже, на «Ведомостях», на « Газете.ру», на «Коммерсанте». Эти деньги - они не делись никуда, и им мало площадок. У нас же медийная вся история, она про рекламу, а не про тиражи большие.

О. К.: Хорошо. Что у вас с рекламой?

Л. Б.: Сейчас немножко рано говорить, при посещаемости там в 10-12 тысяч в день. Мы открылись-то неделю назад.

О. К.: Мы открылись два года назад, у нас с рекламой почти так же.

Л. Б.: Ну, знаете, это как продавать.

О. К.: Нет, на самом деле история про «Русскую жизнь», по большому счету, как раз иллюстрирует ту историю, что журналиста читают журналисты. Потому что, когда прошел слух, что журнал закрывают, пошли некрологи такого содержания, что прям даже было приятно их читать. Оказывается, как нас все любили. И при этом вот нас кто любил? Авторы «Слона», авторы «Ленты.ру», авторы OPENSPACE.RU и так далее. А выйдешь на улицу, спросишь, знают ли журнал «Русская жизнь», - нет, не знают.

Г. М.: Вопрос все-таки не только в том, как продавать, вопрос - что продавать. «Русская жизнь» - это один продукт, «Слон» - совсем другой.

Л. Б.: Там такая есть штука, не знаю, как у Олега, но у меня есть такая вещь: если трем людям это интересно, я буду это делать.

О. К.: Трем людям интересно, но опять же если трое людей какие-то ваши друзья-знакомые.

Л. Б.: Нет, судя по тому, откуда хосты, в основном незнакомые. Черт его знает.

О. К.: Слушайте, а почему в «Слоне», когда он стартовал, на морде была история «Медведев против Путина»? Я не говорю, что это джинса, но действительно было очень ангажировано, то есть в смысле, что вот не очевидно, что там борьба между командами Путина и Медведева.

Л. Б.: На самом деле это очень странная вещь, про кремлевские слухи... Там, если ты ходишь и разговариваешь с этими людьми, они все анонимные, всё, что они говорят, - это всегда вранье и всегда пиар. Они просто не говорят правду принципиально, и если ты добрался до одних, которые тебе сливали одно вранье, и не добрался по каким-то причинам (ты просто не знал, где их искать) до других, у которых есть контрвранье на это вранье, тогда твой текст будет выглядеть однобоко. Эти тексты надо уметь читать сейчас, как в 80-е или в 70-е годы надо было уметь читать газету «Правда». Текст из Кремля, где бы вы его ни увидели, Колесников ли это, или то, что Костя Гаазе притащил для «Слона», эти штуки, их надо читать со специфическим настроем, вы должны знать, что перед вами всегда вранье.

О. К.: Может быть, я сейчас, включу такую «барышню», если скажу, что это проблема журналистского сообщества, поскольку, если его часть - в лице и Колесникова, и Гаазе, и бог знает кого еще - соглашается, скажем, на такое хамское античеловечное поведение властей, то в итоге все и получается. И в итоге эта коррозия, поражающая прессу, ни до чего хорошего не доведет. Вот опять же модель «Русской жизни» - просто тупо от этого абстрагироваться и не замечать. Что тоже нехорошо, конечно.

Л. Б.: Нет, почему так тоже можно, эскапизм - это тоже круто, рано или поздно вы напишете «Хоббита», я уверен. И просто когда ты абстрагируешься, с этим все понятно, и это достойно уважения, это очень рабочая позиция. Но когда ты вынужден с этим иметь дело, тебе для этого надо быть в Кремле, например...

О. К.: Надо быть в Кремле и транслировать вранье?

Л. Б.: Да, ты должен. Просто понимаете, это вранье, если его не гнать, если его не ретранслировать, то тогда вообще ничего не будет поступать из-за стенки. И это гораздо страшнее.

О. К.: Почему?

Л. Б.: По этому вранью можно делать какие-то выводы и можно учиться.

О. К.: Но я знаю, что слухи о снятии Суркова регулярно придумывает сам Сурков. Это звучало бы хотя бы чуть-чуть по-другому, а не так, как звучало, потому что, когда газета «Взгляд» пишет, что «Слон» - это рупор группы...

Л. Б.: В тот день, когда вышли эти цитаты, которые Гаазе принес, мы были обгажены жестоко на сайте «Молодой гвардии», а одновременно на сайте радиостанции «Свобода». Одни наехали за антикремлевство на нас, другие, наоборот, за про-. А еще у нас есть два колумниста, у нас есть колумнист Виталий Иванов, а есть колумнист Владимир Милов. Один, значит, аццкий охранитель, которого я не могу читать без тошноты, а другой такой же аццкий либерал. Там еще не тошнит, но еще чуть-чуть он надавит - и точно вытошнит.

О. К.: Это, Леонид, у вас сейчас такой неофитский восторг, потому что мы как-то привыкли...

Г. М.: Вы же, Олег, давно их читаете!

О. К.: Да, мы давно их читаем; грубо говоря, вот три года назад это было бы забавно, а сейчас так кажется только вам, потому что вы только деловую прессу читали в последние годы.

Г. М.: Там другая проблема интересная. Вот вы, Леонид, как редактор ставили тему «Медведев vs. Путин» - а тут весь вопрос в том, есть ли, собственно, этот versus? А вы ставите его в качестве утверждения, тем самым уже играете на определенную партию в этом споре. Потому что реальность этого противостояния надо еще доказать, она еще не всем очевидна.

О. К.: И не факт, что она есть.

Л. Б.: Да, ну так ведь мы на «Слоне» фактами-то вообще не занимаемся, у нас про мнения сайт.

Г. М.: Очень, кстати, интересна ваша эволюция. Как я понимаю, несколько лет назад, если я правильно помню и правильно интерпретирую вашу точку зрения, вас мнения журналистов не очень интересовали.

Л. Б.: Ну, у каждого проекта есть своя история, и своя какая-то легенда, и свои правила. Каждый проект делается в расчете на определенный результат, в каком-то могут быть правила такие, что не надо мнений, в каком-то, наоборот, могут быть правила, что, кроме мнений, не надо ничего.

О. К.: И каждый раз вы горячо доказываете, что именно такая модель имеет право на существование.

Л. Б.: Это мой продукт, я его продаю.

Г. М: Сейчас вы мнения считаете более востребованными, чем факты?

Л. Б.: Я считаю, что факты никогда не перестают быть востребованными, и, собственно, мнений никаких не может быть, если они не основаны на фактах. Но сами по себе факты и мнения, основанные на фактах, - это два разных товара.

О. К.: Медведев против Путина - это факт или не факт?

Л. Б.: Это мнение.

О. К.: Основанное на чем?

Л. Б.: Основанное на шумах из разнообразных кремлевских отверстий. К сожалению, у нас оттуда никакой другой информации нет, и у вас нет, и ни у кого нет.
Надо сказать, что вся наша команда и большая часть людей, которые работают в «Слоне», многие из которых работали до этого в Newsweek, Forbes, SmartMoney, в «Ведомостях», - мы никогда в жизни не работали на государство и не начали сейчас, что само по себе, на мой взгляд... сейчас этим можно даже хвастаться. Вот и в этом смысле у нас ни эволюции взглядов, ни эволюции техники профессиональной - ничего этого не случилось, мы так всегда делали.

О. К.: Мне как потребителю жутко интересно узнать про ваш опыт с «Огоньком», поскольку очевидно, что он неудачный, но вы наверняка так не считаете.

Л. Б.: Считаю, считаю, неудачный опыт.

О. К.: Вот вы пытались как раз делать не деловое издание общего интереса. А почему неудачный, что у вас не получилось? Что вы должны были делать?

Л. Б.: Разговор постепенно превращается из драки в интервью. Значит, с «Огоньком» была история такая: мы хотели попытаться усидеть на двух стульях, хотели сделать журнал общего интереса, который при этом еще можно было бы продавать, ну то есть в который рекламодатели не боялись бы ставить рекламу, хотели избавить его от этого интеллигентского ореола, который его окружал много-много лет и так к нему приделался, что рекламу никто покупать не хотел. Они говорили: нас не интересуют эти люди совсем, эти жертвы реформ, совки, не приспособившиеся люди, они нам не нужны, мы не хотим продавать им «тойоты» и не хотим продавать им дезодорант, они все равно не купят. Задача была не стряхнуть кого-то из этой аудитории, а стряхнуть сам образ. Что самое прикольное - как раз первая половина, про которую все говорят, что она у меня не получилась, - не потерять аудиторию, она как раз мне удалась. И мы не потеряли ни одного читателя, у нас выросла аудитория, по Гэллапу, у нас вырос продаваемый тираж, вся старая аудитория осталась. Одни писали злобные письма, другие подобрее, но они все равно читают, никуда они не денутся от этого «Огонька», они с ним умрут. А вторая половина не получилась. Провальная часть проекта с «Огоньком» была в том, что рекламы не получилось столько продать, сколько хотели владельцы. Я, уходя, честно сказал ребятам из «Видео Интернешнл», которые владели журналом, что я не смогу в следующем году сделать такой бюджет, как они хотят, смогу сделать процентов на 30 меньше. Они сказали, что это пораженчество, а я сказал: «Это русская жизнь, видать».

О. К.: Но вот вы тоже говорите постоянно про рекламу...

Л. Б.: Я его плохо продал...

О. К.: Это все про рекламу, про деньги, а вот контент вы пытались делать, контент общего интереса...

Л. Б.: Я вам скажу: единственный отдел культуры, который я мог читать, это был отдел культуры в «Огоньке», возглавлявшийся в свое время Псоем Короленко. Это был, на мой взгляд, в моей практике не только издателя и редактора, но и читателя, лучший отдел культуры.

О. К.: Черт его знает, потому что в «Русской жизни» редактор отдела культуры был Алексей Крижевский, которого наверняка никто из этого зала не знает, при этом почему-то люди, которые так нас хвалят и хлопают по плечу, говорят: вот да, вот культурка. На самом деле я воспринимаю «Русскую жизнь» именно как общественно-политический журнал, как ни странно, но при этом вынужден признать, что, кроме нас, он никому не нужен.

Л. Б.: Ну это же не плохо, это хорошо, что он вам нужен, это здорово, это значит, что он имеет право быть.

О. К.: Ну он имеет право быть, но тогда имеет право быть без бумажной оболочки, без сайта, и просто он у нас в голове, а мы сидим дома, радуемся, какие мы хорошие.

Л. Б.: Почему бы и нет, почему бы и нет! Особенно здорово, когда вы можете взять его в руки, полистать, посмотреть на сайте. Так ведь вам гораздо приятнее, чем если бы просто он был у вас в голове. То, что мы делаем, нужно в первую очередь нам самим, - такое ощущение не может не возникать у любого человека, занятого делом. И те массовые продукты, которые аццки продавались, мы делали тоже для себя. Мы продавали попсовые всякие журналы вполне большими тиражами, тот же Forbs. Массовый продукт, он тоже может радовать, когда ты его делаешь. Не только как источник денег, но и как способ приблизиться к каким-то людям, которые ему зачем-то нужны. Вот «Комсомольскую правду» делают люди, которым нравится близость к власти. У меня был недавно опыт с «Комсомольской правдой». Я там прошлой осенью написал колонку с советами, кризисными... Они мне позвонили и говорят: «А вы не хотите вести у нас постоянную колонку экономическую, у нас был экономический колумнист, но он умер полгода назад...» Я говорю: «Ребята, а вы уверены, что это не опасно?» Я же трусоват немного. Они мне говорят: «Ну давайте сначала мы опубликуем вот эту вашу колонку, а дальше будем договариваться. Мы денег не можем много предложить, но зато слава, большой тираж, "Комсомольская правда"«. Я говорю: «Ну о-кей, давайте напечатаем эту». Они мне предлагали заплатить за нее, но я ее уже продал один раз rb.ru, на котором она висела, поэтому второй раз денег не стал брать. Они ужасно прониклись уважением ко мне и сказали: «Мы на целую полосу поставим, все будет круто очень». Потом мы пошли - а это какой-то выходной день, суббота, - пошли с женой в кино, и тут они звонят и говорят: «Там нужно вырезать кое-что из этой колонки, там в ней слово «Путин» встречается шесть раз в каком-то таком контексте, который не нравится нам ни фига, вот. Можно, мы вырежем, вам пришлем вариант?» Действительно, присылают, ничего больше там не поправлено, но отовсюду вырезан Путин. Я: «Черт с ним, блин, все и так знают, что Путин, хорошо, печатайте так» - и она выходит на первой полосе. Ну потому что экономический колумнист умер.

О. К.: Колумниста, который умер, я знал, на самом деле. Я приходил для «Большого города» делать репортаж из «Комсомолки», из логова упырей, да. И с ним встречался, он был такой очень милый пожилой мужчина, Евгений Анисимов его звали, он мне по секрету, но сейчас срок давности, очевидно, истек, показал - у него в компьютере есть файл «АнтиПутин.док», где он пишет всю правду, там «свобода Ходорковскому» и так далее, вот и он говорил, что: «Надеюсь, рано или поздно я его напечатаю», но вот как-то, видимо...

Г. М.: После этого он умер.

О. К.: Ну да, получается вот так.

Л. Б.: Я совершенно не исключаю, что люди, которые делают эту газету, на самом деле довольны продуктом, то есть они делают его для себя. Мне кажется так. А те, для которых это была какая-то повинность и на самом деле у них был файл, они умерли все.

Фото: OpenSpace.ru

OpenSpace.ru