Журналистское расследование убийств Станислава Маркелова и Насти Бабуровой, видимо, последнее средство, когда нет полного доверия следствию. А нет его потому, что более нет уверенности, будто террористы, действующие с исключительной наглостью прямо у входа в Храм Христа Спасителя, не имеют связей в правоохранительных структурах. Хотя бы того уровня, что были у убийц Анны Политковской. (Кстати, в последнем случае тандем журналистов и правоохранителей сработал исключительно результативно, несмотря на естественное взаимное недовольство).

 

Но пора задуматься о русской политической лени, как феномене вечного запаздывания. Упрощу: не хотели журналистского расследования мерзких деталей распада в 1990–е? Так вот же – расследованиям учимся теперь с нуля – в нулевые, да еще на собственных же трупах.

 

Расследовательский вакуум 1991-2001 годов – скрытый могучий фактор медийной и политической жизни этих лет. Не будь его, уже в первой половине сложился бы союз журналистов с силовиками против «братков». Я утверждаю – не в виде выпада в чью–либо сторону, просто в плане констатации – в первой половине 90-х волна журналистских расследований обандичиванья бизнеса и политики сломала бы «немой консенсус» криминализации государства 1990-х. А политикам пришлось бы поддержать этот крестовый поход расследователей, как в той же Италии в те же годы. И тогда лихие 1990-е выглядели бы совершенно не так, а сериалы, снимаемые про них сегодня, называли бы иначе: «Редакция», не «Бригада».

 

Правда, за журналистскую реконкисту русским медиа начала 1990-х пришлось бы заплатить и волной потерь. Судьба Холодова – исключение, демонстрирующее упущенную тогдашнюю профессиональную норму. Еще было тогда кому вести расследования, журналистские кадры еще не депрофессионализировались. Холодовых должно было быть много. Зато к концу 1990–х крестовый поход журналистов–расследователей был бы выигран, и обошелся сообществу во много меньше жертв, чем сегодня стоит «мир». Десять убийств, ну двадцать – не сто! А это уберегло бы и правоохранительные кадры от отчаянной деморализации, с переподключением их части к бандитскому промыслу.

 

Но той войны – не было, поэтому у нас другая страна. У нас сварливый мир, мир отчаявшихся и не доверяющих ничему–никому. Свара либеральной прессы с властями – неправильная война, не с тем врагом и не в то время, когда следовало – потеря темпа, упущенное время на профессионализацию для выполнения своих обязанностей, причем обеими сторонами.

 

Убийства журналистов недаром развернулись после, когда необходимый антибандитский консенсус сложился вокруг силовиков без помощи журналистов. (В политике без тебя означает против тебя; это обычное дело.) Сформировавшееся в расследовательском вакууме судебно–следственное сообщество попало под преимущественное влияние иных сил, беспрепятственно криминализованных в 1990-е. Внутри него сложились теневые структуры, одноприродные тем бандам, с которыми они обязаны бороться. Именно в годы бессилия и одиночества силовых структур в них формировалась противоправная идеология неограниченного мандата на борьбу со злом. Такая идеология обычно ведет к оборотничеству, вырождению и деградации силовиков.

 

Складывались разного рода артели по производству убийств «плохих парей». Такие русские эскадроны смерти почти всегда заодно промышляют вытряхиванием деньжат из плохих парней, далее из бизнесменов, далее – повсюду. В конце концов, они сами определяют, кто у нас плохой парень. А еще вы можете назвать им плохого парня, заказав его у них за сходную цену.

 

Когда-то бандиты не убивали журналистов, поскольку журналисты их не расследовали, не мешая породняться со следователями, прокурорами, судьями, банкирами и начальниками. А теперь породненные начальники убивают журналистов, если у них просто плохое настроение. И журналисты открывают расследования при явном конфликте интересов, когда расследование стало для него самого средством самообороны. Естественно, это лимитирует повестку расследований и усугубляет недоверие между судебной властью и журналистикой как корпорациями.

 

***

Все это я говорю не ради морализирования. Наше политическое запаздывание – верней, политика стратегически опоздавших – это политика свары, перекладывания вины на других – и это она нагнетает отвратительную атмосферу в обществе, исключающую доверие и диалог. Зато каждый может бесконечно твердить «я же вам говорил еще 5 лет (вариант: 20 лет) тому назад...» и «сами виноваты».

 

Так и не став расследователем, русский журналист превратился в гибрид прокурора с попом. Он судит и обличает, не выяснив, и стращает, не дослушав. А его, не дослушав, пристреливают под окнами у патриарха и президента, как пса. Этот круг пройден и – замкнут.

 

Впрочем, политика уникальна как раз тем, что в отличие от прочих видов занятости она всеядна. Она работает с поражениями так же, как с победами. Политике в общем безразлично, с чем работать – с богатством возможностей или с полной безнадегой. И на ту есть приёмы, и на эту. Убитые – страшно сказать, а надо – дают повод политически осилить убийц.

 

Фото: «Русский журнал»