Леонид Канфер – о Зеленском, Порошенко, дружбе с Кадыровым, пастве ОПЗЖ и русских понтах
Когда в 2016 году на фестивале в Чернигове показали фильм "По ту сторону Луны", разгорелся скандал: то ли минчанин, то ли москвич, то ли израильтянин Леонид Канфер привез украинцам кино о "русских добровольцах", воюющих на Донбассе!
Во время шумихи автор сел в машину и, когда уже был в Киеве, ему позвонили: жюри, в которое входили Кшиштоф Занусси, Ада Роговцева и Богдан Бенюк, признало его документальную работу лучшей.
Перебравшись в Украину после аннексии Крыма и начала войны на Донбассе, Леонид Канфер, много лет работавший на федеральных каналах РФ, и получивший две статуэтки ТЭФИ, нашел в Киеве то, чего не было в Москве: возможность говорить правду о России. Но не только о ней.
В его фильмах много современной Украины и ее истории. А еще есть рефлексия о личном: что стало с Леонидом, с его поколением, заставшем послепереестроечные свободы; с поколением, которое во многом своими руками убило их, так легко согласилось отдать?
В 2018 году у Канфера нашли опухоль в мозгу. Операция. Развод с женой и тоска по маленькой дочке. Планы сделать за год то, что не сделал раньше: научиться плавать и переплыть Днепр, станцевать венский вальс на балу и разработать правую руку, чтобы сыграть "Лунную сонату".
"Как-то только мне подрезали чуть-чуть мозги, так они тут же стали на место. Про жизнь я стал понимать намного лучше", – шутил он в одном из интервью после операции.
– Как ваша рука? – спросили мы первым делом, когда пришли в его съемную киевскую квартиру. – Разработали? "Лунную сонату" сыграли?
– Не получится, – ответил он спокойно. – Через несколько месяцев после операции опухоль начала расти.
Зачем Зеленскому равняться на Саакашвили? О чем говорит закрытость Порошенко? Можно ли победить русскую пропаганду? Где Парубий кричал, как Тарзан? И почему Путин – давно не человек? Обо всем этом в интервью УП с Леонидом Канфером.
"Контрпропаганда Крым и Донбасс вернуть не сможет"
– Томос, ужасы украинских детдомов, сбитый борт "МАУ". Один из немногих, кто системно снимает большую документалку на важные для Украины темы – Леонид Канфер, человек из Минска и Москвы.
– И Израиля.
– Вам зачем все это?
– Люблю это дело. У меня есть оператор в Москве, с которым мы начинали в Минске когда-то. Он говорит: "Удивляюсь, как тебя до сих пор штырит?" Сколько можно бегать? Четверть века!". Он отрабатывает свой стандарт, но его уже не штырит. А меня штырит.
Почему такие темы разные? Они и должны быть такими.
Когда я работал в Москве и считался специалистом по Кавказу, отъездил, наверное, сотни командировок, в Чечню в основном. Но у меня начал замыливаться глаз.
Важно менять тему, декорацию, чтобы, помимо взгляда изнутри сохранить взгляд со стороны.
– Смена страны для того, чтобы глаз не замыливать?
– Тут все просто – профессия ушла от нас. Не стало ее в Беларуси, потом ее не стало в России. Мне предложили годичный контракт в Израиле, я освещал аннексию, события Майдана. Когда вернулся в Москву, оказалось, что все СМИ мобилизованы на фронт, все против Украины.
Я не мог себе представить, как я поеду на Донбасс и буду рассказывать про "ополченцев".
– Вас "агентом Кремля" в Украине называли?
– Конечно. И не только из-за фильмов. У меня же была работа с Рамзаном Кадыровым в 2007 году.
– Ваш "Кровный враг" рассказываете о двух братьях, воюющих по разные стороны фронта на Донбассе. Для Кремля – почти идеальный цитатник. Ну вот же она – гражданская война! Для вас о чем этот фильм?
– Нет (уверенно)! Он как раз о том, что это – не гражданская война, по очень простой причине. Гражданская война – когда разные силы из одной страны воюют за власть. А здесь часть страны, говорю очень упрощенно, хочет присоединиться к России. Это – в чистом виде сепаратизм.
Если тебе нравится Россия, бери и уезжай! Они же не хотят уезжать. Они же хотят, чтобы и территория отошла вместе с ними. Какая тут гражданская война?
– Но вы сами говорили, что хотели сделать что-то вроде "Тихого Дона". Там же о гражданской войне, в том числе.
– Я имел в виду то, что хотел найти хотя бы одно село, в котором часть мужиков ушла на одну сторону, часть – на другую. А тут в одной семье два брата – вообще идеальная история. Но это – по формальным признакам.
С точки зрения наполнения, эта история, конечно, не очень "Тихий Дон". Это как раз отражение того, что это совсем не гражданская война.
Я задавал им (братьям – УП) одни и те же вопросы. Алексей говорит: "Я воюю за Украину, за свободу". А Владимир: "За Россию".
– Как сложилась судьба этих героев?
– Алексей уволился (вернулся с фронта – УП). У него прекрасная семья, все замечательно. А о судьбе Владимира не знаю.
В конце фильма хотел устроить их встречу. Не получилось – ни один, ни второй не захотел. Ну, хорошо, допустим я бы снял такую концовку. Вот я их привел, вот они встретились. Ну чтобы они друг другу сказали?
Одна из первых инициатив Зеленского – создать пропагандистский канал, который бы влиял на аудиторию под оккупацией. Это полный бред, абсолютно! Людям в Крыму, Донецке, Луганске моют мозги 24 часа в сутки. Эту огромную машину перебить невозможно. Ничто с точки зрения идеологии, контрпропаганды их вернуть не сможет.
Создали какой-то непонятный канал "Дом". Вы смотрели его? Хотя бы какую-то программу можете назвать? А ведь это подавалось, как "наш ответ Russia Today". Я уже не говорю про качество программ и куда уходят эти деньги.
Вот эти три канала (Медведчука – УП), которые закрыли… Окей, здорово, классно! Но вы можете представить, какая у этих каналов огромная аудитория? И она осталась, как паства, которую некому окормлять. Нужно сейчас с этим населением работать. Здесь.
"Загнал Парубия на скалу, он там орал, как Тарзан"
– Если бы вам сказали: "Леонид, есть возможность снять суперэксклюзив про Путина или Зеленского". Вы бы кого выбрали?
– Про Путина же суперматериал снят.
Зеленский проигрывает многим героям моих фильмов (улыбается). Я не знаю его мотивацию. Наверное, были и есть здоровые амбиции. Но, то, что он во многом случайный человек на этой должности, – это мне абсолютно понятно.
Если говорить – Путин или Зеленский, Путин мне интересней. Хотя Путин в такой броне, что раскрыть его по-человечески уже не получится. Нет человека Путин. Есть человек-функция, которая называется "президент России".
– "Вообще я люблю своих героев" – ваши слова. Как можно любить негодяев?
– Любить можно по-разному, понимаете?
У меня, кстати, есть два персонажа, которые для меня были самые интересные. Один – Виноградов (Владимир Виноградов, герой работ Канфера, правдоруб из глубинки РФ – УП).
Второй, как ни странно, – Рамзан Кадыров. По крайней мере, тот Рамзан Кадыров, с которым я общался в 2006-2008 годах. Он был абсолютно непосредственный, очень живой.
– Зачем вы ввязались в эту истории, когда стали его советником? И почему вас хватило всего на полгода?
Когда он предложил мне потом стать советником, я сказал: "Да, я пойду. Конечно". Пять месяцев пытался там обучать на телеканалах, чтобы не было любительщины. У меня не получилось. Потому что был запрос на то, чтобы постоянно был в кадре Рамзан Кадыров и нужно было, чтобы он как можно больше говорил. Поэтому я уехал.
– Вы с ним давно общались?
– Встречались в 2011 году, с тех пор не виделись и не общались. Я говорю об этом совершенно спокойно и открыто. Свой покровитель есть у многих журналистов, которые хотят эксклюзива, близости, каких-то дивидендов. Но за это есть большая цена. Нельзя сидеть на двух стульях.
– В Украине у вас есть такой покровитель?
– Были дружеские отношения. На ICTV делал проект "Ньюсмейкер" – о частной жизни политиков. Понятно, что плата за эксклюзивы – некая комплементарность. По крайней мере, она не нарочита, но критики там точно не было никакой.
Мы показывали человека с такой стороны, с которой его еще не видели. Парубия я загнал на скалу, он там орал, как Тарзан. Или Матиос... Мы поехали бог знает куда, туда, где было его давнишнее село. Привели корову: "Вы ж доили когда-то? Покажите!". И он доил корову. Он говорил, что хотел так сбежать отсюда, что стал военным прокурором.
Когда ты входишь с героем в близкий контакт, очень большой соблазн стать человеком от него зависимым – или эмоционально, или финансово.
У меня сейчас, могу сказать совершенно откровенно, большая симпатия к Юрию Витальевичу Луценко. Может быть, потому, что он пережил и понимает то, что я переживаю сейчас (онкология – УП). И я хочу, чтоб его эта история зацепила по минимуму.
– Сейчас за помощью к Кадырову обратились бы?
– Вообще нельзя обращаться за помощью к сильным мира сего. Но когда стоит на кону жизнь матери, я не знаю... Это оправдание или нет? Думаю, что и да, и нет.
Я не просил денег, не намекал на то, что нужна помощь. Просто зашел разговор. И я ему, конечно, был очень признателен. Скажу, наверное, такую крамольную вещь – я не комментирую события в Чечне с тех пор вообще.
У меня есть личная благодарность. Но цена за это – мне может любой сегодня сказать: "Пфф, чувак, ты был с Кадыровым". Для многих это некий маркер. Я не стыжусь, не скрываю.
"В Украине понтов меньше"
– Вы – человек наблюдательный. Как, по вашему, изменился Зеленский за последние два года?
– Мне надо с ним пообщаться, хотя бы в каком-то коротком формате. Я его даже не видел ни разу. Только по телевизору или в интернете.
Понятно, что есть какие-то жесты, которые чисто на публику. А есть эмоции, которые не сыграть.
– Порошенко вы лично знаете. Какой он?
– Сложный вопрос. Я брал у него три больших интервью, еще сопровождал в разных поездках. Есть некая стена, и через нее очень трудно просочиться. Очень трудно понять, что на самом деле он думает.
Понимаете, он – профессиональный политик. Есть люди, которые могут себе позволить что-то личное. А он постоянно думает о том, как это будет истолковано.
Нельзя сравнивать с точки зрения масштаба, но у меня были подобные впечатления с Жириновским. Вам нужно человека разговорить, чтобы он открылся, проявил эмоции. И вы уже думаете, каким вопросом, ремаркой его зацепите. Жириновский с первой секунды хохмил.
Там был сюжет про мигалки. Мы сели к нему в машину, он открыл стекло, начал общаться с людьми и нести пургу. Я его хочу о чем-то спросить, но не могу этого сделать. Ему нужно отыграть какую-то часть роли, которая ему необходимо. Это – уровень политиков очень профессиональных.
Думаю, если б я снял фильм про Зеленского, и мы с ним провели хотя бы неделю, я уверен, что словил бы личные моменты. Потому что он – не профессиональный политик.
– Но мы же понимаем, что "профессиональный" политик не значит "хороший".
– Для меня существуют неэффективные и эффективные политики, которые делают что-то хорошо или плохо с точки зрения людей, живущих в стране. Но есть чистые предатели, которые делают все, чтобы твоей страны не существовало. Для меня это вообще особая каста, не политики.
Я могу назвать политиком Порошенко со знаком "плюс", он многое сделал. А те, кто говорит открыто, что нет никакой Украины и не будет – он просто предатель для меня.
– Украина, как известно, не Россия. Какое основное отличие вы для себя определили?
– Во-первых, Украина – не империя, слава тебе господи! Очень многих моих знакомых, которые, к сожалению, уже перестали быть знакомыми, тешит "Крым-наш!". Хоть тресни! И они ездят на УАЗ "Патриот" только потому, что они патриоты. Здесь этого нет. Здесь меньше понтов.
Здесь тебе не простят, если будешь полчаса стоять в пробке, пока едет кортеж с 25 мигалками, а потом еще 30 таких же министров будут ездить в сопровождении. Нет этих понтов. Такого, как в России, когда патриарх Кирилл едет, бл*дь, Кутузовский перекрыли!
Во-вторых, нет в целом этого духа рабства, так патологически не любят любую власть! Россияне знают, что дворец – путинский. У любой бабушки спросите. Но прикол в том, что здесь это, бл*дь, дикость. А там говорят: "Он же ж царь, как еще по-другому? Ему положено". Какого х*ра ему положено?!
– В Украине больше свободы или анархии?
– Что такое свобода? Вы можете ответить одним словом синонимом?
Свобода – это выбор. Даже когда ты сидишь в тюрьме, у тебя есть выбор: писать стихи в голове или думать о том, как воняет из параши. Выбирать, конечно, не просто. Но выбор всегда есть, если ты не олигофрен, извиняюсь, если ты не в отключке. А дальше – готов ли ты сделать это выбор и нести ответственность? Нести ответственность – рисковая вещь.
"Пропаганда – мутировавшая журналистика. Это – опухоль"
– Вы ищете сложного зрителя, но публике в массе своей нужны однозначные ответы: где свой, где чужой. Не ощущаете ли вы себя представителем какой-то очень древней профессии, которая отжила свое?
– (Улыбается). Когда я провожу мастер-классы, говорю: "Ребята, я – мамонт. Я вымер. Я вам расскажу, как нужно работать с информацией, как отделять факт от комментария". Все удивляются, понимают, что можно вот так. Но потом приходят в редакции и продолжают работать, как работали.
Телевизор отучил зрителя думать. Российского зрителя, который верил в распятого мальчика, много лет готовили, чтобы он в этот бред поверил. Я могу сейчас придумать какую-нибудь шнягу про Россию и пустить по ТВ в Украине – тоже поверят.
Мы живем в эпоху постправды, потому что толкование информации важнее, чем сам новостной контент. Никто не хочет слушать просто новости, безоценочные.
– Вы говорите: "Смотрите, делайте выводы сами". Может быть, пора заканчивать с этими принципами журналистики? Может пора людям, которые не хотят думать, что-то разжевать, вложить в голову – и тогда не будет коррупции в Украине, избиений в Беларуси, политзаключенных в РФ?
– Ну, мы немножко тоже примитивно смотрим на зрителя. Очень много думающего зрителя на самом деле, и в Украине тоже. Просто он давно ушел, ищет другие площадки, диджитал-платформы типа Дудя, Пивоварова. В России это – миллионники.
– История Дудя с его миллионами или фильма Навального про дворец Путина на этих миллионах просмотров ведь и закончилась?
– А что мы ожидаем? Чтобы после какого-то расследования все бросились и сожгли Кремль? Или Банковую?
Когда вы спрашиваете, закончилось ли это время журналистики, я думаю, что – нет. Спрос есть (на качественную журналистику – УП). Пропаганда – не какой-то отдельный жанр, это просто плохая журналистика. Вот у меня опухоль, она тоже часть мозга, которая мутировала. Пропаганда – это мутировавшая журналистика. Это – опухоль.
– Ваши масштабные работы, такие как "Моя война. Две жизни Василя Слипака", набирают 30-40 тысяч просмотров в YouTube. А несколько секунд какого-то идиотского видео в TikTok берет десятки миллионов. Вам не обидно?
– Как оказалось, раскрутка YouTube-канала – целая технология. И это большие вложения. Я всегда учился делать кино, спецрепортажи, но никогда не учился себя продавать.
Я сделал фильм – мне кажется, что неплохой. Потом проходит год, и мне кажется, что не очень. У меня максимум пять фильмов, к которым у меня нет претензий.
– Вы не лайкозависимый?
– Я не лайкозависимый. Хотя, конечно, хотелось бы, чтобы это все вдруг начали смотреть с неистовой силой.
"Зеленскому надо стать хотя бы Саакашвили"
– Герои вашего фильма "По ту сторону Луны" – влюбленная парочка, сторонники Эдуарда Лимонова из Риги, едущие спасать мой родной Донбасс от "ужасов западной цивилизации". Вы бы как охарактеризовали этих людей?
– Они производили впечатление идейных. Идея – это вопрос не какой-то идеологии, это вопрос веры. Человеку, у которого есть идея, ничего не возможно доказать. Вот он верит в бога, и ему ничего не докажешь, абсолютно. Он верит, что нужно освобождать "русский Донбасс".
Самое интересное то, что вся идеология заканчивается на передовой. Дальше – только кровь. Ты воюешь уже не за идеалы, а за то, чтобы остаться в живых. Вот и вся идеология на передовой.
– Кстати, ваш бывший тесть, которого вы ввели в один из своих фильмов, – к идейным относится? Попав в Украину, он признал, что СМИ врут, но Путин все равно – "красавчик".
– Конечно, где-то он подвирает самому себе. Он же – русский человек. Для русского человека вот это рабство, оно у многих в крови. Есть человек, который за все отвечает. Чего это я буду отвечать? Вот он сказал, что там бандеровцы, значит там бандеровцы.
– А как же беспощадный русский бунт с рабством соотносится?
– (Улыбается). А какой бунт вы имеет в виду? Какой? Где? Когда? Пугачева вы вспоминаете или революцию 1917 года? Вы знаете, сколько вообще человек брали Зимний? Ну, дай бог, чтобы это было человек 300-500. Зимний не был защищен. Там был женский батальон – их там почти всех изнасиловали. И юнкера, которым дали по 15 патронов, сказали: "А зачем вам больше? Постреляйте в воздух – и они разбегутся".
Бунта не было. Ленин-популист. Очень классно использовал ситуацию, сказал: "Так, всё, штыки в землю. Возвращайтесь домой, вот вам земля. Не надо никакой войны!".
– На чем держится современная Россия?
– Вот этот популизм – раз. Пропаганда – два. Террор – три.
– Смогут ли когда-нибудь россияне понять, что в дела Украины не нужно лезть?
– Если говорить о той России, которая до сих пор живет фантомными болями Советского Союза, она будет еще долго считать Украину "своей". Самое прикольное, они говорят: "Украина "наша", "своя". Но как-то только приезжают сюда или просто смотрят украинский фильм – ни хрена не понимают. У меня много комментариев; "Переведите!". Один язык? Да вы о чем, ребята?!
В Кремле и на пропагандистских каналах играют на противоречиях. То, что Украина соткана из разных частей, разной истории – это правда. И это все нужно соединить, чтобы все это держалось. Как?
– Пойти по пути России? Пропаганда, популизм, террор?
– Это невозможно. В России есть мощный запрос на идеологию и пропаганду. На него работают все каналы. В Украине нет такого центра и запроса. Окей, скажем, Зеленский подойдет: "Иди сюда, кто там, Пинчук? Давай сейчас разработаем план, стратегию антипропагандную!". Даже если Пинчук согласится, этого все равно будет мало.
Телевидение в Украине – олигархическое. Каналы обслуживают внутрикорпоративные и политические интересы. И я скажу, что это – хорошо. На мой взгляд, это не дало Украине сползти в ту самую автократию и диктатуру, в которую приползли Беларусь и Россия.
Разные центры влияния, постоянно идет какая-то возня. Все говорят: "Ну сколько можно? Нужен кто-то один мощный". Ну вот один мощный – Зеленский. Да, сформировал парламентское большинство, а дальше-то что? Дальше – ничего.
Если Зеленский пошел по пути санкций, то, по идее, надо, наверное, стать хотя бы Саакашвили. Просто хотя бы их всех арестовать, посадить в тюрьму: "Вот и все, ребята, досвидос!". Но даже Саакашвили не мог довести дело до конца, как ни пытался.
– Что будет с коллективным Путиным, когда самого Путина не станет?
– Будет совсем плохо для всех. Даже если будет какой-то демократический лидер, это страна, в которой доминирует правило: "Если тебя клюют, значит ты слабый". Если тебя можно критиковать, значит за тобой нет силы. Если нет силы, тебя могут свалить. Это страна монархии, заговоров.
Путин – не первый и не последний, далеко не самый кровавый. Может быть, это не самый плохой вариант. Сейчас ядерное оружие у Путина. Представляете, что будет несколько государств и у каждого будет ядерная кнопка? Таких "путиных" будет двадцать на территории распавшейся России. А представьте Лукашенко с ядерным оружием – вообще с ума сойти (улыбается)!
"Субъективная журналистика – это как, бл*дь?!"
– "Человек с киноаппаратом" Дзиги Вертова, входящий в топы лучших работ всех времен – кино немое и без титров. Современная документалистика изобилует авторскими текстами, сценариями и т.д. Как документалисту не скатиться в пропаганду?
– Тот формат, которым я занимаюсь, на стыке документального кино и большого спецрепортажа. Я в основном выступаю в роли профессионального очевидца. Показываю, рассказываю, даю слово другим. Но решил попробовать фильм с авторской оценкой...
Наверное, просто возраст такой – под полтинник. Да еще и рак. Поэтому соблазн такой: вещать всему миру о каких-то истинах, о которых, как ты думаешь, никто не знает.
Мне интересно поехать в Россию, когда я буду снимать своих коллег, которые работают на пропаганду. Я говорю одному: "Володя, как ты можешь, как журналист, писать такие вещи? Ты понимаешь, что не имеешь права на оценку? Ты ведешь новостную программу, не авторскую". А он мне отвечает: "Сейчас время субъективной журналистики".
Бл*дь! Вот это меня так з**бало – субъективная журналистика! Из всех утюгов говорят. Субъективная журналистика – это как, бл*дь?! Как? Вдуматься просто: как это может быть вообще?
Есть три вещи: давать информацию в публичном пространстве, давать комментарии и гнать пургу. Сейчас все гонят пургу. Ну или пропагандой занимаются.
– У вас были работы, за которые стыдно?
– Конечно. Были. Ну, ты как бы себя оправдываешь...
– Какая-нибудь условная Скабеева или ваши недруги, посмотрев "Миссия "Днепр", скажут, что вы пропагандист, восхваляете Бориса Филатова.
– Ой (смеется), я могу отп*зд*ться от души, честно говоря, за эту работу. Фильм про город, про его историю, в котором Филатов сначала выступает как историк, а потом уже как мэр города. Это был фильм к выборам.
Мне и стыдно и не стыдно. Если вы меня будете представлять как журналист, пожалуйста, напишите "бывший журналист". Я – не журналист. Я могу, конечно, отп*зд*ться, сказать: "У меня свой авторский взгляд, я так смотрю на вещи". Нет. Я просто могу выбрать, кто с моей точки зрения более токсичен, а кто нет.
– Еще раз: "Миссия "Днепр" – предвыборный фильм? Вы использовали Филатова, а он вас?
– Это был фильм, который вышел к выборам, в период предвыборной кампании.
В этом фильме большой огромный блок, как Днепр противостоял России в 2014-2015 годах. Город, который закладывался как третья южная столица Российской империи. Мне эта история очень интересна.
Да, при этом были интересы и самого мэра, конечно. Но, с другой стороны, для меня важно было, что отремонтированные бордюры или новый асфальт – это правда. Но то, что это не журналистика – 100%.
– Сколько людей работало над фильмом? Филатов все оплатил?
– Не буду говорить, это секрет. Пришел Филатов, дал денег, сказал, вот тебе на пиар – такого тоже не было.
– И редактуры?
– Самое смешное, что фильм он увидел уже готовым на презентации в Днепре. Никто мне ничего не говорил. Я написал сценарий, рассказал, как вижу историю, современность. Достаточно было моего понимания, что они хотят сказать. А им – что хочу сказать я. И они дали мне возможность снимать все остальное.
Еще раз повторю – если б это был кто-то другой, этого б не случилось. Мне предлагали такие фильмы, что я понимал – это будет настолько токсично, что я не только похороню свою репутацию…
– Это в Украине было? На какую тему?
– Ну, скажем так, когда один политик хочет замочить другого.
"Помните танец Джокера на лестнице, да?"
– Судя по комментариям в YouTube, многие плачут, когда смотрят ваши фильмы. Журналисту лучше быть сентиментальным или черствым?
– Лучше быть восприимчивым, сопережевательным. Но я не знаю, какие у меня есть фильмы, где я не попытался бы передать эмоцию. Есть фильмы, которые просто ржачные.
Если говорить про политику, снимать про нее – это в чистом виде комедия, трагикомедия. Но на большинстве моих фильмов люди ревут. Когда я снимал фильм про Василя Слипака, дня два-три сам рыдал.
– "Моя война" в его названии – это вы и себя имели в виду?
– Да.
– Что для вас зло?
– (Пауза). Когда твоя свобода выходит далеко за рамки и мешает жить другим людям. Когда ты ломаешь этот мир через колено только потому, что у тебя есть такая возможность. А если ее нет, ты пытаешься ее получить.
Мне кажется, вышедшая за рамки свобода, которая нарушает свободу других людей и их жизнь, – это зло.
– С вами оно случалось?
– (Вздыхает). У меня был единственный раз в жизни случай, когда я почти... почти довел процесс до убийства человека. Я просто представлял, как это сделаю. Но потом это ушло.
Если вы смотрели фильм "Джокер", то, наверное, понимаете, о чем я говорю. Униженный, растоптанный, отвергнутый человек убивает другого, и вдруг чувствует, что сделал то же самое, что делали с ним. Он чувствует такую радость! Такое ощущение счастья!
Помните танец Джокера на лестнице, да? Вот у меня был свой "джокер". Теперь остался просто офигенный художественный фильм, который я считаю одним из главных в моей жизни.
– Чего вы боитесь?
– Проиграть свою жизнь. Когда-то я занимался настольным теннисом. На одном соревновании играл с мальчиком на три года младше меня, мне было одиннадцать. Правда, потом он стал пятикратным чемпионом Европы, но это было потом. А тогда он дрался за каждое очко, выиграл у меня одну партию.
Меня подозвал тренер и накричал: "Тряпка! Размазня! Собрался!". Я сбежал от унижения. Меня унизили при всех. Сейчас у меня нет шансов сбежать, даже если б я хотел.
У меня сейчас есть болезнь, которую я не то, чтобы боюсь. Я пытаюсь с ней как-то жить и договориться. Чтобы она мне позволила исправить ошибки, которые я сделал. Закончить то, что я начал и хочу еще сделать.
Я не могу проиграть.
Евгений Руденко, фото – Дмитрий Ларин, видео – Эльдар Сарахман, УП
