В ноябре 2016 года отметил десятилетие со дня первого выпуска журнал «Антиквар». Для издания, как заявлено на его обложке, «об искусстве и коллекционировании» срок более чем солидный. Особенно в эпоху медленного исчезновения с медиарынка печатных источников информации, перевода в онлайн-версии даже, на первый взгляд, куда более прочных во всех отношениях адресованных широкой читательской аудитории и давно существующих изданий. О том, как удается не только сохранять, но и развивать «Антиквар», Сергей Васильев расспросил главного редактора журнала Анну Шерман.

Из авторов — в менеджеры

— Насколько я помню, этот проект начинала не ты…

— «Антиквар» стартовал в ноябре 2006 года, я пришла сюда в августе 2007-го. Оказалась здесь отчасти случайно. Я вела раздел культуры и медиа в общественно-политическом еженедельнике «Профиль», выпускавшимся издательским домом «Профит Пресс», занималась серьезной журналистикой. С коллегами из «Антиквара» мы делили ньюсрум, естественно, общались, я им даже каких-то авторов рекомендовала. Когда закрылся «Профиль», они неожиданно позвали меня к себе главным редактором. Я очень удивилась, но не стала отказываться. Хотя, честно говоря, принимая это предложение, думала просто здесь перекантоваться, пока не найду другую, более привычную для себя работу.

— У тебя уже, кажется, был опыт работы главредом?

— Да, в печатном издании «Телекритики». Но там все-таки было достаточно жесткое патронирование со стороны руководителя проекта Натальи Лигачевой. Так что когда собственник «Антиквара» Леонид Комский предложил мне полностью взять на себя ответственность за выход журнала, я ему объяснила, что гарантирую своевременную подготовку текстов и иллюстраций, но обещать, что журнал в начале каждого месяца будет лежать у него столе, не могу. Процесс производства меня пугал. И, в общем-то, я довольно долго от него сознательно отстранялась. Пока не грянул кризис 2008 года и финансирование проекта фактически прекратилось.

— Но, как показало время, ты этот вызов не просто приняла, но в этой стрессовой ситуации во многом словно открыла саму себя. Для меня стало огромной неожиданностью, что ты — прекрасный театральный и телевизионный критик — проявила какие-то совершенно невероятные способности к администрированию, составлению бизнес-планов, работе с инвесторами. То есть, начала заниматься абсолютно не свойственной тебе деятельностью.

— Так и есть. По доброй воле я бы никогда на подобное не согласилась. Да ни один человек в здравом рассудке на такое не пошел бы. Ладно бы я начинала собственный бизнес, сознавая все его испытания, каверзы и риски. Но «Антиквар» — это не мой личный бизнес. Жизнь распорядилась так, что у собственников не было ресурсов для того, чтобы полноценно поддерживать издание. В общем, у меня не было никаких вариантов. Или надо было закрыть журнал, или найти способ его спасти. Да, мне поневоле пришлось заняться менеджментом. Но со временем я поняла, что это не менее творческое занятие, чем, например, сочинение статей. В какой-то момент, когда что-то начало получаться, ко мне пришло ощущение удивительной легкости. Когда находишь оригинальное бизнес-решение, переживаешь эйфорию сродни творческой.

— Но надо признать и то, что ситуация, в которой ты очутилась, стимулировала интересные сугубо творческие идеи и начинания. Даже структура журнала изменилась. Необходимость искать деньги для выпуска каждого нового номера породила, вероятно, и создание тематических выпусков журнала, что, по-моему, выгодно отличает «Антиквар» от других изданий. Некая тема, как я понимаю, часто возникает в самой редакции, и остается только найти инвестора, которого она тоже интересует.

— Да, мы ищем тему вместе с бюджетом. Другой возможности издавать журнал у нас нет. Безусловно, нас поддерживают и рекламодатели. Хотя крупным рекламодателям мы как нишевое издание, конечно, не интересны. Впрочем, из совсем уж узкой ниши единственного специализированного издания об антиквариате и коллекционировании мы за эти годы, по сути, вышли. Фактически мы стали культурологическим проектом. Творчески это очень интересная задача. Хотя, разумеется, мы остаемся на территории арт-рынка. Для серьезного медиабизнеса у меня нет ресурса. Это надо признать как факт.

— Так вы ведь не национальная общеполитическая газета или гламурный журнал о моде и роскошном образе жизни.

— Совершенно верно. Уникальность «Антиквара» в каком-то смысле состоит в том, что наш потенциальный рекламодатель фактически является нашей целевой аудиторией, нашим ньюсмейкером. На первый взгляд, это вроде бы замкнутый круг, но на самом деле людей, интересующихся историей культуры достаточно много. Наша аудитория не ограничивается только коллекционерами.

— Все же хочу спросить: а что, собственно говоря, самих коллекционеров в журнале привлекает? С тематическими номерами, кажется, ясно: сам заказчик и является главным читателем. Журнал так или иначе обслуживает его личный интерес, его коллекцию. А что должно зацепить его коллег?

— Во-первых, они сканируют ситуацию. Все прекрасно понимают, что появление тех или иных тем и персонажей на страницах журнала связано с какой-то активностью арт-рынка. И если человек со своим проектом, выставкой, мероприятием, художниками или направлением заявляет о себе в «Антикваре», то это определенный признак жизни. Мы стараемся, чтобы журнал показывал только самое лучшее. Это принципиальный момент, очень тонкий. Не все это понимают. Некоторые считают, что если это, будем говорить начистоту, заказной материал, то ничего, кроме безудержных восторгов, в нем и присутствовать не должно. Но у нас так не бывает.

Рынок и его окрестности

— Понятно, что публикация в «Антикваре» служит определенным индикатором влиятельности тех или иных персон на арт-рынке. Но об экономической его части, мне кажется, рассказывается в журнале скупо. Я догадываюсь почему. Рынок-то у нас в значительной степени «серый», непрозрачный. Но ведь ты, очевидно, имеешь богатую инсайдерскую информацию. Насколько возможно приоткрывать ее в журнале?

— Я разделяю ответственность с нашими героями. В журнале мы публикуем цифры только с согласия ньюсмейкера. Мы согласовываем тексты с героями публикаций.

— Это нормальная практика, я считаю.

— Я не то что сознательно избегаю каких-то конфликтов. Но вполне осознаю, что журналу уже много лет позволяет оставаться на, как я говорю, грани процветания прежде всего ресурс отношений с людьми этой среды. Можно относиться к ним лично, к их достижениям, к их общественной значимости по-разному, но не уважать их я просто не имею права. Хотя бы потому, что, продолжая издавать журнал, рассчитываю на их поддержку, в том числе и финансовую, даже если некий условный участник этого рынка никогда не потратил на него ни копейки. Хотя конфликтные ситуации у нас случались, даже в суд на нас подавали. Был такой одиозный персонаж, господин Тамойкин. У него существовала абсолютно завиральная система оценки предметов старины, которую он проталкивал на самом высоком уровне, и до определенного момента вполне успешно. Готовя выпуск журнала, посвященный арт-рынку, мы представили на своих страницах несколько систем подобной оценки антиквариата. А затем пригласили независимого эксперта, который их проанализировал. По итогам этого исследования выяснилось, что система Тамойкина абсолютно несостоятельна, поскольку не подтверждается действующей практикой рынка. Существует аукционная продажа, и предмет стоит ровно столько, за сколько его сегодня покупают. И нельзя оценивать его, исходя из каких-то мифических, символических значений.

В общем, мы стараемся по мере возможности тему рынка освещать. Как бы там ни было, но в Киеве регулярно проходят аукционные торги живописи и декоративно-прикладного искусства. Очень активно в этой нише ведутся и интернет-аукционы. Рассказывать об этом, однако, очень непросто. Если, условно говоря, аукцион прошел успешно, с хорошими показателями, их боятся публиковать, потому что украинское законодательство в сфере торговли предметами искусства, скажем мягко, очень несовершенно. Если аукцион прошел неудачно, то цифры, естественно, тоже не хотят публиковать.

— Впрочем, полагаю, и сами коллекционеры к особой публичности не стремятся.

— Тем не менее, одну из основных миссий нашего издания я вижу именно в том, чтобы поддерживать и пропагандировать публичное коллекционирование. Людей, готовых демонстрировать свои собрания обществу, возможно, не так уж и много по отношению к общему числу владельцев тех или иных произведений искусства и предметов антиквариата, но они есть. И именно они, по моему глубокому убеждению, являются тем, что определяется пресловутым термином «элита нации». Это люди успешные и состоявшиеся, развившие свой интерес, иногда возникший спонтанно, до глубоких научных познаний в той или иной сфере. Ведь собрать коллекцию — это не просто накупить энное количество предметов. Начнем с того, что эти предметы еще нужно найти и определить их подлинность. Они часто нуждаются в реставрации, а затем в каталогизации. Развиваясь, коллекция начинает диктовать — и достаточно жестко — логику действий своему обладателю. Я знаю случай, когда человек продал парикмахерскую, чтобы купить для коллекции вещь, материальная ценность которой несоизмерима с материальной ценностью этой парикмахерской. Но, тем не менее, эта вещь, помимо своей культурно-исторической значимости, обладала знаковой ценностью именно для этой коллекции, позволяла полноценно выстроить ее композицию, закрыть какой-то исторический период. Такие коллекционеры уже мыслят вполне музейными категориями, и не случайно Алексей Шереметьев, Игорь Понамарчук, Сергей Тарута, Александр Фельдман, Борис и Татьяна Гриневы создают совместные проекты с государственными музеями. Они открыты, а это требует колоссального гражданского мужества.

— В 2007 году ты это понимала?

— Конечно, нет.

Частное и общее

— Сама ты в детстве что-то коллекционировала?

— Марки. Но не фанатично. Фанатично их коллекционировал мой старший брат. Он мне отдавал то, что ему было не очень интересно. А целенаправленно я собирала изображения разных пород собак. У меня до сих пор сохранилась тетрадочка, куда я эти вырезанные картинки клеила. Их довольно много. Среди них есть довольно экзотические экземпляры. Когда-то я знала больше ста пород собак, притом что своей собаки у меня никогда не было.

— Наверное, что бы там ни собирали люди, руководит ими всегда любопытство, любовь и азарт. Просто при этом должны быть еще какие-то возможности иного толка.

— Я знаю много коллекционеров, которые не только не являются олигархами, но даже просто состоятельными людьми. Серьезная коллекция живет своей логикой и в какой-то момент начинает сама себя поддерживать. Можно что-то обменять, что-то продать удачно и купить другую вещь. Это процесс, к которому нужно относиться с огромным доверием. Если же вернуться к вопросу о крупных частных коллекциях, то надо сказать, что любая из них в конце концов оказывается в собственности государства. Это аксиома. У меня есть друг-коллекционер, который эту фразу произносит несколько раз в день. Никто с собой на тот свет ничего не забирает. Мало того, достигнув определенного уровня развития, коллекция и требует государственного подхода. Другое дело, что сегодня вообще непонятно, как эти отношения частных лиц с государством должны быть отрегулированы.

— Много лет идет разговор о создании музея частных коллекций. Но никаких конкретных сдвигов в этом направлении не видно…

— Мы регулярно эту тему в журнале освещаем. У нас даже был выпуск, полностью ей посвященный. Пока что это просто прекрасная мечта. Думаю, что не осуществимая в конкретных сегодняшних условиях. К самой идее нет доверия. Коллекционер находится перед угрозой либо национализации, либо рейдерского захвата — в зависимости от формы собственности музея и его статуса. Если это будет государственный музей, то возникает угроза национализации. Если частный музей — гипотетическая опасность рейдерства. В любом случае существует риск отчуждения коллекции, что для ее владельца, естественно, недопустимо. Внятного видения этой проблемы со стороны государства, увы, до сих пор нет.

— А ведь среди коллекционеров есть влиятельные и даже весьма высокопоставленные люди. У нас даже президентам не чуждо собирательство. И Виктору Ющенко, и Петру Порошенко. Даже у Януковича вся усадьба в Межигорье была неплохой живописью завешана.

— Ничего удивительного в этом нет. У нас любой состоятельный человек рано или поздно оказывается владельцем тех или иных произведений искусства и предметов антиквариата. Сначала их ему дарят, затем он инвестирует в предметы искусства какие-то свободные средства. Важно просто понимать, чем отличается подлинный коллекционер от, условно говоря, удачливого барыги, который по случаю что-то приобрел или получил в виде взятки или подобострастного подарка. Лично для меня коллекционеры в высоком смысле слова — это прежде всего люди, занимающиеся публичным коллекционированием, созданием частных общедоступных музеев. Мне кажется, что понимание ценности и даже увлеченность искусством и гражданская ответственность, осознание того, что и как можно делать со своим собранием для пользы стране и общества, — это разные вещи. Даже если мы говорим о президентах.

— Да, наверное, коллекция — это еще и портрет ее владельца, его пристрастий, эстетического вкуса, уровня интеллекта. И все же, можно ли выстроить какой-либо диалог между коллекционерами и государством?

— Возможно, оно могло бы взять на себя функции своеобразного депозитария. Коллекционеры размещали бы на хранение свои коллекции с правом экспонирования. В частных коллекциях, действительно, есть потрясающие вещи. Я представляю, какие замечательные кураторские, именно музейного уровня просветительские, мультимедийные проекты можно было бы создавать, совмещая культурно-исторические артефакты и современное визуальное искусство. Но в нынешних политических и экономических условиях это выглядит почти утопически.

Похвала кризису

— Давай вернемся к журналу. Есть ли за эти годы какие-то номера «Антиквара», которыми ты гордишься? И почему? Получилось ли идеальное совпадение замысла и исполнения. Или же, наоборот, тема далась с такими трудностями, что гордость вызывает сам факт их преодоления, и именно поэтому конкретный выпуск журнала особенно дорог?

— Идеально, на мой взгляд, получился номер, посвященный приоритетам культурной политики. Половина материалов в нем — достаточно откровенные интервью с деятелями искусства и медиа, которые рассуждают о проблемах и изъянах в этой сфере. Вторая половина журнала — это истории людей, которые не ждут лучших времен и каких-то комфортных условий, а просто занимаются тем, что им нравится: коллекционируют, проводят выставки, пленэры, организовывают частные музеи. Журнал очень зримо это представил. Лично я считаю очень удачным и номер «Антиквара», посвященный наследию семьи Терещенко. Мы его делали к 100-летию Киевской консерватории в сотрудничестве с Мишелем Терещенко, и поначалу принялись за него без особого рвения. Но в процессе работы удалось собрать множество интересных фактов и даже вроде бы общеизвестные вещи подать в неожиданном ракурсе.

— О героическом преодолении препятствий ты, как вижу, не вспоминаешь…

— Я всегда благодарна кризисным ситуациям в своей жизни, они выявляют какие-то резервные возможности там, где, кажется, их и в помине быть не должно. В 2014 году, после Революции достоинства, для нас настали очень тяжелые времена. Как я шучу, во время общественных и финансовых кризисов первое, что делают люди, — они перестают нести рекламу в журнал «Антиквар». В общем, это был именно такой случай. От нас отказались на какое-то время, да и сейчас еще окончательно не вернулись, все зарубежные рекламодатели, пытавшиеся вести в Украине какую-то деятельность. Здесь, кстати, надо сказать пару слов о русскоязычности издания. Наши зарубежные рекламодатели — это аукционные дома, которые торгуют русским искусством и рассматривают наш журнал как рекламную площадку постсоветского пространства. Как бы мы к этому ни относились, как бы ни стремились подчеркнуть свою национальную идентичность, в мире наше искусство, в частности авангард, до сих пор ассоциируют с имперской Россией. Исправить это положение, ребрендировать в мире имена украинских художников вроде Малевича, Экстер или Архипенко способны только многолетние государственные инвестиции. Никакая частная инициатива, никакое подвижничество интеллектуалов здесь существенно не помогут. Мы все испишемся до последней капли крови, но газпромовских денег не перебьем.

— Как, собственно, и сложившуюся в течение многих десятилетий традицию восприятия в мире этих художников, и не только их, как представителей российской ли, советской ли империй. Хотя и осознанной, целенаправленной и продуманной государственной политики в этом вопросе нет.

— Именно об это я и говорю. У наших политических и государственных деятелей в принципе нет понимания важности культуры и искусства. И невозможно даже представить себе, что должно произойти, чтобы оно появилось.

— Но на своей приватной территории, по крайней мере, можно осуществлять собственную политику. Даже в отсутствии рекламодателей. Как же «Антиквару» удалось справиться с очередным финансовым испытанием?

— Тут-то и началось самое интересное. Поняв, что все равно никто нам ни за что не платит, мы решили делать то, что нам нравится. И сделали на таком кураже несколько номеров. Мы реально увидели, что, не выходя за форматные требования, оставаясь журналом об искусстве и коллекционировании, посвящая материалы частным и государственным коллекциям, предметам искусства и старины, можем с помощью тематических разворотов, создавая определенный контекст, очень живо реагировать и отвечать на самые актуальные запросы и вызовы времени. Скажем, в апреле 2014 года выпустили номер о военной истории Киева. Мы начали работать над ним в первые же дни российской агрессии, когда социальные сети буквально вибрировали от тревоги, не двинутся ли на Киев российские танки. И, рассказывая о 1000-летней истории войн за Киев, получили вместе со своими читателями — а я проверила это, непосредственно общаясь со многими из них, — удивительный психологический эффект. Исторический опыт все-таки чему-то учит. Когда узнаешь, что на этих улицах с нашими предками, и не такими уж давними, случались гораздо более страшные вещи, чем с нами, понимаешь, что не имеешь права скулить и паниковать. Можно вспомнить и дни Майдана. Михайловская площадь в зоне прямой видимости из нашей редакции. Естественно, мы оттуда приводили к нам людей погреться, выпить горячего чая с бутербродами. Сами спускались на Майдан и были готовы ко всему. И вот в какой-то момент, глядя на стопки остатков тиражей «Антиквара» за многие годы, я мысленно прикинула, насколько их хватит, если случится какой-то трагический катаклизм и ими придется топить печку-буржуйку. И теперь, даже в непростых для «Антиквара» ситуациях, я вспоминаю эту минуту и думаю, что пусть уж лучше журналы плохо продаются, чем ими хорошо топятся буржуйки.

Вместе вырастить кристалл

— Ты опытный журналист. Полагаю, что не только структуру номера, но и темы многих статей сама придумываешь. Не обидно их кому-то отдавать?

— Если я, пообщавшись с автором и вдохновив его на какой-то поворот темы, потом в тексте вижу, что была понята правильно, ничего, кроме колоссального чувства благодарности, не испытываю. Да и авторы у «Антиквара» прекрасные. Найти их, кстати, не так уж и просто. Большинство искусствоведов заточены на каноническую академическую подачу материала. Мы публикуем и такие тексты, но, признаюсь, значительно интереснее работать с авторами, способными свой профессиональный, искусствоведческий подход подстегнуть каким-то сиюминутным сегодняшним впечатлением, увидеть аналогии современных и минувших событий, в конце концов, преподнести свою идею читателю доступным и выразительным языком. Важно и то, как конкретная авторская интонация вписывается в контекст журнала. Ведь каждый наш номер собирается очень творчески, вырастает, как кристалл. И его, если можно так сказать, мелодия рождается именно из совокупности, из соединения и соседства авторских материалов.

— А эмоции, которые раньше ты отдавала своим текстам, теперь тратишь на переговоры с инвесторами и посещение аукционных торгов…

— Это просто совершенно иной вид деятельности. Для того, чтобы писать, мне лично нужно глубокое погружение в себя, практически до состояния транса. Когда идешь к кому-то с намерением получить от него деньги на журнал, испытываешь совершенно иные переживания.

— Приобретая травматический опыт?

— Ну с лестницы меня не спускают, но иногда по внутреннему ощущению примерно так себя и чувствую. Если же вернуться к твоему предыдущему вопросу, то отвечу честно: я не сожалею о том, что не занимаюсь сейчас критикой. Да, иногда приходит какая-то мысль, что-то замечаешь или слышишь, понимая, что будь моя нынешняя ситуация другой, наверняка из этого наблюдения родилась бы авторская колонка. Я понимаю, что ее не будет, возможно, к сожалению. Но будет что-то другое. Например, выпуск журнала или книги. Мы ведь еще и книгоизданием занимаемся. И это тоже творчество, приносящее, не буду скрывать, колоссальное удовлетворение. Когда-то я писала стихи, а потом перестала их писать, но начала писать что-то другое. Ты просто реализуешься в каких-то новых формах. При этом все равно по своей сути я осталась человеком пишущим. Даже прописывая какой-то проект или составляя документы, по-прежнему погружаюсь в себя. Сам процесс письма затягивает.

— Начав заниматься «Антикваром», ты отчасти изменила, по крайней мере, существенно расширила круг общения. Что это тебе дало, если дало, конечно, в сугубо личном смысле?

— Очень многое. Во-первых, хочу сказать о нашей редакционной команде. «Антиквар» — очень небольшой коллектив. Мы вместе много лет, и это близкие мне люди, с которыми приятно общаться и работать. Центральная фигура нашего редакционного процесса научный и литературный редактор Тамара Васильева, дизайнер Михаил Воронков, двигатель нашего интернет-развития Даниил Краснов… Я обожаю время, когда у нас номер на сдаче, ночная верстка. В самом процессе верстки я практически не участвую, могла бы уйти домой, но никогда так не поступаю, а наоборот, развлекаю сотрудников, что-то для них вкусное готовлю. Короче, у нас хорошая душевная компания. Кроме того, у меня есть друзья, с которыми я познакомилась в процессе работы над журналом — галеристы, художники, коллекционеры. Мне сегодня даже сложно представить, что когда-то этих людей не было в моей жизни.

Беседовал Сергей Васильев