– У продюсеров есть право окончательной версии фильма, и таким, каким он предстанет на конечном этапе, он мне неинтересен. Если выражаться иносказательно, меня всю жизнь учили готовить изысканные блюда: я много читал, смотрел фильмы, изучал музыку. Здесь это не нужно! Ты просто стоишь у плиты в Макдональдсе и разогреваешь гамбургеры. Мне это неинтересно.

 

Сама система производства телемувиков не рассчитана по срокам и организации на элементарную кинематографическую грамоту. Речь не идет об особых изысках. В результате в телефильмах тупо ставится одна или две камеры в направлении каждого персонажа и начинается нескончаемая болтовня, которая к кино не имеет никакого отношения. Но даже в этом случае нужна репетиция для актеров, чтобы с ними успеть пройти диалог, что-то отбросить, что-то найти, а на этот элементарный поиск времени нет.

 

– Практически не было, все? что мы успевали обговорить до съемки, – только оно как-то оседало. Одно дело – работать со взрослыми хорошими артистами, которые на лету схватывают, но когда в кадре 9-летний ребенок – Витя Гладуш очень талантливый мальчик, но это ребенок, у него в данную минуту настроение одно, в следующую – другое. К нему нужен уже совершенно другой подход, потому что сейчас снимается кадр, где он смеется, а следующим – где он плачет, сразу он не может перестроиться. Я считаю, что мы нашего мальчика использовали процентов на тридцать, а он был способен на большее.

 

Самое главное, что нет возможности поиска, начинаешь упрощать. Я, например, никогда не снимал одной камерой в смену больше 13 планов, дублей можно снимать сколько угодно, но перестановка камеры – это всегда сложность, потому что ты меняешь точку, свет, разводишь новую мизансцену. 13 планов – это очень много, в кино на перестановку камеры уходит не меньше часа. Здесь мне иногда приходилось снимать по 25 планов в смену. Не знаю, как я успевал. Мне говорят, что другие как-то справляются. Не знаю, как другие работают, но всегда, когда включаю телевизор на телемувике или сериале, вижу один и тот же тупой средний план, где сидят и без умолку болтают персонажи. Тогда спешу переключить на программу новостей. Может быть, это кого-то и устраивает, но мне так работать неинтересно.

 

– Мне было интересно влезть в этот эксперимент, попробовать, покрутиться в этом, попробовать, что можно сделать, в том числе и в эти сроки, реально почувствовать, что это такое. До тех пор, пока ты не попробовал, каждый тебе может сказать: ты этого не делал, ты не знаешь, что это, ты не имеешь права об этом говорить, попробуй сделай сам. Вот я попробовал и понял, что не хочу так работать. У меня было достаточно поводов сорваться в этой истории с самого начала, но я сознательно дошел до самого конца – довел картину до перезаписи. Дальше мне неинтересно.

 

– Нормально складывались, по-человечески уважительно. Я понимал их задачи, они понимали меня. Я устроил для себя такую игру-эксперимент, мне это было по-спортивному интересно. Свою задачу внутри продюсерских задач я выполнил, не противореча им, стараясь выдать максимум из того, что мог.

– Для двухсерийного фильма маловато! На самом деле, съемочный процесс зависит от многих составляющих. Я предполагал, что будет многокамерная съемка, но не сложилось по техническим причинам, нужно иметь несколько камер с одинаковым техническим сигналом, тогда материал монтируется. Мы снимали на digital betacam, арендовать другие камеры не было возможности, переходить на более низкий по качеству формат не хотели продюсеры, поэтому, поскольку уже была одна камера, решили снимать одной. При многокамерной съемке мог бы получиться другой стиль работы и другая художественная стилистика.

 

– Я этого не боюсь. Знаете, еще будучи художником, я понял, что можно сделать шедевр и вымазанным в грязи пальцем, и дорогими красками.

 

– Другая, но весь фокус в том, как с ней можно обращаться. Нужно приспосабливаться, по возможности стремиться использовать средства выразительности того, что имеешь. На самом деле в киноизображении работают те же законы, что и в изобразительном искусстве. Это не более чем отношения черного и белого пятна и их модификаций.

 

– Действительно, в телеизображении есть особая бытовая пластика, с которой трудно бороться, хотя такие способы существуют. Но как из нее сделать средство выразительности – загадка для всех. Я не видел убедительных попыток и сам не чувствую эту пластику. Пока я сторонник того, что с этим эффектом можно бороться всякими техническими и художественными способами, что мы, в общем-то, и делали.

 

– Иногда в особо сложные моменты я делал раскадровку, но, как правило, получалось так, что по многим причинам такую съемку невозможно было осуществить, приходилось решать прямо на съемочной площадке, но это мне не впервой, знакомый принцип работы, и я его люблю. В этом есть даже какой-то азарт: меняешь решения и переделываешь мизансцену, которую ты загодя придумал. Даже Феллини говорил, что съемочная площадка готовит для нас столько же разочарований, сколько и находок. Когда мы приходим на съемочную площадку, мы видим, что ничего из того, что нами придумано заранее, невозможно осуществить, и тут же начинаем все переделывать из того материала, который у нас под руками. Иногда он подбрасывает приятные неожиданности. Когда это удается, получаются очень живые эпизоды.

 

–Не только украинские. Они делают бизнес. При этом существует некий образ усредненного зрителя. Как правило, это мифическая домохозяйка. Будучи режиссером, я не знаю, соответствует ли то, что я чувствую, этому мифическому усредненному зрителю. Я не могу превратиться в абстрактную домохозяйку и с ее точки зрения снимать или монтировать фильм. Может и есть такие люди, но я их не знаю. Более того, думаю, что и продюсеры, которые предполагают, что хорошо разбираются во вкусах домохозяек, тоже их не знают.

 

Другое дело, что иногда эти вкусы счастливо совпадают со вкусами самих продюсеров, то есть когда те отстаивают этот мифический усредненный вкус, они на самом деле отстаивают не что иное, как свой собственный вкус! Вот это и есть их вкус! Они просто говорят о том, что им самим хочется видеть или не видеть. Я считаю ущербным задумываться, как будет воспринимать фильм средний обыватель: не знаю, кто это такой, и надеюсь, что никогда не узнаю. А если говорить о бизнесе, то думаю, все уже давно поняли, что рейтинг – еще не показатель эффективности рекламы, потому как определяемое им количество зрителей в основной своей массе отражает неплатежеспособные слои населения.

 

– Не могу сказать, что я не хочу зарабатывать деньги, но нужно суметь объединить в душе эти два начала – желание создать некий эстетический текст и желание его самостоятельно продать, сделать на нем бизнес. Во мне это не уживается.

 

– На самом деле я чувствую, что прошел большой теоретический путь, много мыслей и теоретических наработок. Пока я не считаю, что я использовал все, что знаю, в том, что я делаю, а для студентов важно не та теория, о которой болтаешь, а та, которую можно применить на практике!

 

– К сожалению, у большинства нет никаких сформулированных критериев, сверхидеи – кроме денег и желания быть известным. Мне кажется, это всегда обречено на провал, потому что не может быть сверхидеей финансовый успех, точно так же, как не может быть сверхидеей успех как таковой. Сверхидея – она либо человеческая, либо эстетическая... Это может быть стремление к общественному поступку, этическому или религиозно-мистическому, как это было у Тарковского. Без этого ничего не выйдет. Тарковский тоже очень хотел получить Золотую пальмовую ветвь и переживая, что не получит, писал в дневнике: «В Канне в конкурсе участвует Брессон! Он никогда не получал “Пальмы”... Ясно, что французы сделают все, чтобы дать ему Гран-при». Такие смешные записи, но это не имеет никакого отношения к мотивам создания «Ностальгии».

– Реклама для кинематографиста очень удобная вещь, это как утерянная гимнастика. Это хороший способ заработать и оставаться в материальном достатке, пока готовишь серьезный проект. Главное – возможность не влипать в глупые проекты, потому что иногда, чтоб выжить, есть искушение взяться за глупый долгосрочный проект, который не хочется делать. А реклама – это очень короткая вещь, которая поддерживает тебя материально на плаву, и в то же время ты в ней можешь накачивать мускулы с профессионально-технической стороны.

 

– Как ни странно, я всегда был оптимистом в отношении возможности снимать кино, может быть потому, что не сталкивался вплотную с этой невозможностью. Если я долго не снимаю, считаю это своей виной. Сейчас мне предложили пару сценариев, которые можно запустить, но я вижу, что в них нет истории, они мне не очень интересны.

 

Понимаю, что кино сейчас невозможно снять с одним финансовым источником и нужно собирать команду. Мне бы хотелось найти продюсера, которому было бы интересно то, что я делаю, к чему стремлюсь, чтобы он был моим единомышленником, а не заставлял бы меня плясать под экономические показатели. Хотя я понимаю: режиссер должен помнить, что это материальная ответственность и кино снимать все сложнее и сложнеe, тот, кто вкладывает деньги, хочет, чтобы они к нему вернулись.

 

– Мне интересно работать и в драме, и в опере, я даже мюзикл сделал. Оперой очень увлекся, это особый способ существования актера на сцене, особый способ режиссуры. Это особое измерение, которого нет в кино и в драматическом театре.

 

– Нет, пока не было необходимости, постановка цеплялась за постановку, заканчивалась одна – приглашали на следующую. Я бы с удовольствием совмещал бы работу в театре и кино. Притом что в Венгрии организация и материальная поддержка проектов лучше, там тоже есть свои сложности и ограничения, к примеру, некоторые фестивальные постановки, которыми я занимался, идут буквально несколько спектаклей. Мне жаль, потому что ничего не остается, но как опыт работы это очень интересно. Некоторые наоборот! Вот, скажем, «Сон в летнюю ночь» празднует уже 100-й спектакль. Мне бы, конечно, хотелось что-то поставить в театре, в Украине.