Десять лет назад Сергей Мостовщиков опубликовал в закрытой ныне газете «Московские новости» программный текст под заголовком «Проблемы российского печатного слова». В нем Мостовщиков писал о журналистах, их сложных отношениях с читателями и друг с другом. Про читателей он сообщал, что им интересна только всякая гадость, потому что жить — очень страшно, а журналисты этот страх всячески поддерживают. Касаясь же положения дел внутри журналистского цеха, Мостовщиков констатировал: журналистское сообщество потеряло интерес к профессии.

 

Главным доказательством было для него следующее: «Пропала публичная профессиональная грызня друг с другом. Раньше еще как-то старались: прочитали острую статью коллеги в конкурирующем издании и открыто сообщили своим читателям, что коллега — олигофрен и вяло понимает действительность. А тот потом — искрометный ответ. Народу нравилось. А сейчас журналисты не спорят друг с другом. По крайней мере, открыто.

Вообще, зная газетную породу не понаслышке, должен вам сообщить, что такое затишье — весьма подозрительный и тревожный симптом. Журналисты, как правило, — народ злой и мнительный и, честно сказать, в большинстве своем малоприятный. Так вот, зная все это, я постоянно мучаюсь одной неутешительной мыслью: если эти люди открыто не презирают друг друга, значит, интерес к профессии потерян».

Тогда, десять лет назад, в профессии много чего происходило: закрылся журнал «Столица», выходили еще те, «настоящие», «Итоги», закрывалась «Вечерняя Москва» и открывалась «Афиша» — и тем не менее журналистское сообщество, по крайней мере по мнению Мостовщикова, безмолвствовало. Бывшему главному редактору «Столицы» было обидно, что его коллегам совершенно наплевать на то, что он делал хороший журнал, а журнал закрыли. Свой манифест он писал в надежде «возродить культуру газетной полемики в российских средствах массовой информации».

Ему сразу довольно вяло ответили: Алина Лисицкая в «Новой газете», что-то вроде того, что сам дурак, и Алла Боссарт — что Лисицкая не права, а Мостовщиков прав; и тема была закрыта.

Прошло десять лет, и мечта Мостовщикова сбылась. Публичная профессиональная грызня появилась. И не просто появилась, а постепенно вытеснила из журналистской профессии все остальное. Благодаря интернету и в особенности Живому Журналу сообщения о том, что кто-нибудь — олигофрен, появляются беспрерывно. Не прощают ничего: даже буквально опечаток. Не прощает никто: от неизвестных стажеров до гендиректоров издательских домов.

Стоит сразу оговориться, я выступаю сейчас ровно как в том анекдоте: «Интеллигент, что ли?» — «Что вы, такое же быдло, как вы». Только без всякой иронии.

То, что сейчас происходит во внутрицеховой жизни, уже не назовешь грызней, как называл Мостовщиков, — это настоящее метание говном. В говне, простите, все журналисты и прочие работники издательских домов. Если вы не в говне, то либо вы никому не интересны, либо вы — такое говно, что даже и говорить об этом уже не имеет смысла. Бывалый кинокритик уничтожает молодого за то, что тот, посмотрев какой-то урезанный пресс-показ, перепутал одного актера с другим, и выписывает начинающему коллеге натуральный «волчий билет».

 

Известный медиаменеджер устраивает ковровую бомбардировку, покрывая в своем блоге всех и вся практически ежедневно. Главный редактор газеты хамит в каждой своей колонке одному-двум журналистам и тут же в ответ получает свою порцию говна от других главных редакторов за то, что газета его дрянь и сам он — идиот. Все эти и другие многочисленные скандалы хорошо известны.

Журналисты ссорятся друг с другом публично — сразу, без всяких содержательных пауз, переходя на личности до такой степени, что их ругань с отвращением читают, не в силах оторваться, люди, не имеющие к профессии никакого отношения. Ссорятся целые издательские дома. Журналистам отказывают от изданий, а сами издания становятся нерукопожатными чаще, чем выходят в свет. Мало-мальски заметное событие подвергается критике (хотя, правду сказать, это все-таки не критика, а обливание помоями) еще до того, как успевает состояться. У одного издания главный редактор идиот, у другого денег, как грязи. Запал есть, повод найдется.

Все эти публичные скандалы выглядят одинаково и строятся по одной схеме. Больше всего это напоминает игру «убей бобра»: из разных дырок вылезают бобры, а ты должен забить бобра кувалдой до того, как он успеет высунуть голову. Даже если в начале этих склок и присутствуют хоть какие-то зачатки смысла, в итоге все сводится к одному: вы — дрянь-журналист, и издательский дом ваш — дрянной, так что и говорить с вами не о чем. Никакой, повторю, иронии. Никакой самоиронии (отсутствие самоиронии, мне кажется, вообще самый тревожный факт во всей этой истории) или благородства. Ничего. Под нож идут беременные женщины, пенсионеры и даже только что убитые журналисты. Все очень серьезно.

Это было бы объяснимо, если бы в стране существовал серьезный рынок печатной прессы, работать на котором дозволялось только избранным журналистам. Это было бы отвратительно и тогда, но, по крайней мере, в этом присутствовала бы хоть какая-то логика: что поделать, конкуренция, не до шуток, выживает сильнейший. Но у нас нет такого рынка. Вообще. Журналист может быть абсолютно и очевидно профнепригоден, сто раз публично ткнут носом в свою непригодность, но это никак не помешает ему не только продолжать работать, а и двигаться вверх — по карьерной лестнице, и вбок — по разным издательским домам. Совершая те же самые ошибки. И, конечно, не забывая вслух замечать ошибки окружающих. Короче, ни за одним публичным скандалом не стоит никакой профессиональной корысти, что уж говорить об обеспокоенности за профессию.

Мостовщикову казалось, что сам по себе факт публичной журналистской грызни приведет к тому, что возродится интерес к журналистике, а вместе с ней и сама профессия. Но, удивительным образом, во всей нынешней грызне никакого интереса к профессии нет даже близко. Более того, на редкие хорошие статьи, которые все-таки появляются то там, то тут, вообще никто не обращает внимания. Плохие же вызывают любопытство не как объекты для профессионального разбора, а лишь как повод для очередного скандала.

Увы, Сергей Мостовщиков был не прав. Отсутствие профессиональной грызни десять лет назад свидетельствовало вовсе не об утрате интереса к журналистике. Кажется, все дело было в том, что тогда журналисты были слишком увлечены своей работой, своими идеями и проектами: им просто не хватало сил и времени оглядываться вокруг. Сейчас же журналистам настолько неинтересно то, что они делают сами, что их взгляды, естественно, переключаются на других. Такова человеческая природа: хочется поймать других на собственных ошибках. Тонешь сам — топи другого. Недаром единственный интересный публичный спор, разразившийся в Живом Журнале Леонида Бершидского, касался давно минувших дней. Сергей Пархоменко, Демьян Кудрявцев и сам Бершидский спорили о том, кто из них создал самый крутой журнал. Вспоминали «Власть», Newsweek и старые «Итоги».

Свою статью Мостовщиков закончил словами: «А скучно с вами, ребята. Очень скучно». Будь я котом Леопольдом, я бы закончила так: «Ребята, давайте жить дружно». Но я, как уже было сказано выше, не какой-нибудь там интеллигент. Поэтому просто: если уж мы все больны, давайте хотя бы не кашлять друг на друга. Авось хоть кто-нибудь выздоровеет.

Автор — редактор журнала «Большой город»