Часть первая

Есть идеология сакральная  и потому дословная, реализуемая в виде собраний сочинений классиков. Это первая идеологическая система, с  которой работали, например, идеологи ЦК. А есть вторая идеологическая система, которая могла интерпретировать (в статье), толковать (в лекции), воплощать (в литературе). Массовое сознание имело дело только с этой второй системой. Первая система не разрешает вариаций, можно только одну цитату побеждать другой. Вторая система, являясь реализацией первой в материальном воплощении,  разрешает определенные вариации. 

Первое лицо в стране сразу обрастало квази-сакральностью. Поддержанием ее на должном уровне и занималась пропаганда. Например, Л. Брежневу написали воспоминания [21 – 22]. Они были призваны усилить его статус руководителя страны как участника всех важных событий ее истории.

Выступления первых лиц всегда наполнялись цитатами для поддержания передачи сакральности из прошлого в настоящее. Правда, Л. Брежнев сам говорил своим спичрайтерам, чтобы в речи было поменьше цитат, говоря, что все же знают, что Леня Брежнев этого не читал. Зато пропагандистам приходилось читать самого Брежнева, хоть это были и тексты его спичрайтеров (см. о работе советских и постсоветских спичрайтеров [23 – 24]).

А. Бовин был наиболее известен из них. Он был “автором всех известных «сентенций» Брежнева: «Экономика должна быть экономной», «Мы встали на этот путь и с него не сойдём». Он так привык к своей роли, что позволял себе не те высказывания: “Независимая позиция Бовина привела к его мирному «изгнанию» в газету «Известия». «Коммерсант» приводит легенду, которая гласит, что на какой-то дружеской вечеринке его спросили, читал ли он последнюю речь Леонида Ильича. «Что значит „читал“? Я её писал», — ответил Александр Бовин и на следующий же день начал новую карьеру — политобозревателя газеты «Известий»  [25].

Это индивидуальный и одновременно очень коллективный труд, поскольку визируют и читают его многие, хотя в памяти слушателей остаются только некоторые удачные места, созданные спичрайтерами.

Такое же коллективное творчество было и у советских писателей, на текст влияют рецензенты, цензура, редактура. В результате текст может измениться до неузнаваемости. Вернувшись к творчеству Шпанова, приведем мнение о нем сегодняшних исследователей. Вот по поводу романа “Поджигатели” [26]: 

– “У конспирологии Шпанова есть еще одна особенность. В его нарративах практически отсутствует категория «внутреннего врага» в точном смысле слова. Тайный враг проявляет себя в его произведениях попытками проникновения на территорию СССР, причем его инфильтрации обычно пресекаются либо на пограничной, либо на чужой территории. Характерное для середины 1930-х годов отождествление шпиона с оппозиционером, оппозиционера с нарушителем общепринятой морали, а последнего — практически с кем угодно, включая ближайших родственников, не свойственна реальности, которую конструирует Шпанов. Советские люди для него прежде всего цельный коллектив. Если исключения из этого правила встречаются, они остаются именно исключениями”;

– “роман Шпанова «Поджигатели» именно так теперь и квалифицируют — первый отечественный политический роман, справедливо характеризуя его как прообраз романов Ю.С. Семенова”;

– над текстом была коллективная работа двух редакторов: “роль редакторов в формировании окончательного текста «Поджигателей» остается крайне существенной. Причем не только объем, не только стиль — целая новая идея американского заговора была внедрена в текст Шпанова его доброжелателями. Кроме идеологической сферы и стилистической, редакторы смело вторгались в сюжет: они воскрешали персонажей в угоду героико-оптимистической правде, не считаясь ни с первоначальной авторской волей Шпанова, ни с историческими фактами. Конечно, Шпанов написал основной массив текста, но принципы, по которым он формировал окончательный текст, изобретались отнюдь не только им или даже скорее не им”.

И выводы по этому типу работы: “Очевидно, что случай «Поджигателей» не был исключительным. Советские писатели вполне отдавали себе отчет в том, что пишут они отнюдь не в творческом одиночестве. История Шпанова, вместо которой могла быть и другая, лишь наглядно показывает, как конкретно реализовывалось авторство в «сталинской» литературе. Это не опосредованное деиндивидуализированное коллективное авторство, а непосредственное, подразумевающее конкретных исполнителей. Конечно, редакторы и цензоры были изобретены не советской властью, но степень их участия в писательском труде разнится от одной исторической ситуации к другой. Понятие «соцреалистического автора» включает в себя скрываемое от публики конкурентное индивидуальное соавторство. Если мы хотим разобраться, кем был автор советского текста, имеет смысл учитывать всех, кто стоял за именем, напечатанным возле заголовка. «Первичный соцреалистический автор» на самом деле поставлял лишь сырой материал, или, пользуясь термином В. Сорокина, «сало», из которого совершенно конкретные лица готовили окончательный «соцреалистический продукт». «Соцреалистического автора» можно перечислить по именам — в этом его принципиальное отличие от растворяющегося в дискурсе автора «фукольдианского» и «бартовского» (которого, впрочем, никто не отменял — это просто иного уровня абстракция). Типичный поставщик советского «сала» находился в постоянном конфликте с «поварами». «Самоцензура» на практике очень редко выполняла свою функцию по защите оригинального текста от внешнего вмешательства” (там же).

Советская цензура и редактура могла просто запрещать, а могли и должны были помогать сделать нужный тип текста. При этом иногда использовались очень сложные виды разрешений-запретов. Например, зав. отделом агитации ЦК А. Стецкий писал Сталину по поводу пьесы Эрдмана “Самоубийца” 5.09.1931: “пьеса «Самоубийца» Эрдмана сделана талантливо и остро. Но она — искусственна и двусмысленна. Любой режиссер может ее целиком повернуть против нас. Поэтому эту пьесу, ее постановку можно разрешить в каждом отдельном случае, в зависимости от того, какой театр и какой режиссер ее ставит” [27]. У Стецкого по жизни были и другие заботы, например, что включить в собрание сочинение Сталина [28].

Правда, тут следует добавить контекст ситуации. К Сталину обратился по этому поводу сам К. Станиславский, которому Сталин ответил витиевато так:

«ПИСЬМО И. В. СТАЛИНА К. С. СТАНИСЛАВСКОМУ 
9 ноября 1931 г. 

Многоуважаемый Константин Сергеевич! 
Я не очень высокого мнения о пьесе «Самоубийство». Ближайшие мои товарищи считают, что она пустовата и даже вредна. Мнение и мотивы Реперткома можете узнать из приложенного документа. Мне кажется, что отзыв Реперткома недалек от истины. Тем не менее, я не возражаю против того, чтобы дать театру сделать опыт и показать свое мастерство. Не исключено, что театру удастся добиться цели. Культпроп ЦК нашей партии (т. Стецкий) поможет Вам в этом деле. Суперами будут товарищи, знающие художественное дело. Я в этом деле дилетант. Привет. И. Сталин»  (цит. по [29]).

А. Стецкий, будучи зав.отделом партийной пропаганды и агитации, руководил пропагандистскими кампаниями в 1930-х гг.: организовывал разоблачения троцкистов, зиновьевцев, «вредителей», кулаков, «подкулачников» и прочих. После в 1938 и сам был расстрелян. Был “бухаринцем”, но в 1929 г. накануне осуждения на пленуме «группы Бухарина, Томского и Рыкова» выступил против Бухарина. И еще одно его пропагандистское решение. Он возглавлял кинокомиссию ЦК и “зарубил” александровских “Веселых ребят” за голливудский дух. Но Сталину комедия очень понравилась и фильм, и Г. Александров получили путевку в жизнь.

В.Огрызко пишет об А.Стецком, что мы вообще ничего о нем не знаем, подчеркивая такое: “Стоит отметить, что Стецкий подпускал к себе далеко не всех деятелей культуры. Как рассчитывал на него в своё время Виктор Шкловский! Летом 1932 года он, удручённый положением некоторых своих коллег, бросился за поддержкой в ЦК. «Мне очень хотелось бы увидеть Вас, – писал Шкловский Стецкому 3 июля, – чтобы поговорить о теории литературы, показать Вам книги, если они Вам неизвестны, рассказать о судьбе моих товарищей, рассказать, что их, как научных работников, уже скоро не будет. Вы не знаете Виктора Максимовича Жирмунского. Это был крепкий человек, а сейчас этот человек пьёт. Потому что просто жить не стоит» (РГАЛИ, ф. 562, оп. 1, д. 484, л. 2). Однако Шкловский зря обольщался. Стецкий вовсе не собирался помогать тем писателям и учёным, которых считали формалистами. Он свою задачу видел в другом – не допустить в литературе никакой крамолы, а если что-то где-то кто-то проморгал, то сразу найти и наказать виновников” [30].

И еще из истории, но которая могла быть другой: “Очередным испытанием для руководства ЦК и, в частности, для Стецкого стал семнадцатый съезд партии. Группа влиятельных партфункционеров – прежде всего Варейкис, Орджоникидзе, Куйбышев, Косиор и Эйхе – задумали потеснить Сталина и новым генсеком избрать Кирова. Но Киров от этой чести отказался, всё рассказав о планах своих коллег Сталину. Судя по всему, Киров успел предупредить о готовившихся акциях и Стецкого, с кем он сошёлся ещё в 1926 году в Ленинграде. Стецкий тоже сразу обо всём проинформировал Сталина. Но время изменить позицию недовольной группы было упущено. Не случайно в последний день на выборах нового состава ЦК Сталин, по данным Роя Медведева, получил 270 голосов против. Поэтому вождю пришлось пойти на подлог и скрыть от делегатов съезда реальные итоги голосования. Другое, что он сделал: в последний день смог провести в высшее руководство ряд своих сторонников. В частности, он предложил ввести Стецкого в состав Оргбюро ЦК” (там же).

Стецкий, который абсолютно никому неизвестен сегодня, формировал тот мир, в котором мы сейчас живем. Каждый малый шаг может иметь большие последствия в будущем.

В. Огрызко пишет: “Вскоре Стецкий получил ещё одну возможность отыграться на своём бывшем учителе Бухарине. В завершающую стадию вступила подготовка к первому съезду писателей. ЦК утвердил Бухарина одним из докладчиков о поэзии. Тот решил, что может позволить себе подготовить любой доклад. А Стецкий ему напомнил, что нет, надо исходить из партийных установок и обязательно представить текст доклада на утверждение в ЦК. Особо Стецкий оговорил, что Бухарину следовало осудить Маяковского за шараханья в последние годы жизни. Правда, Бухарин полностью следовать указаниям Стецкого не стал и, выступая на съезде, обрушился на Демьяна Бедного и целый ряд комсомольских поэтов. Чтобы дезавуировать крамольные оценки Бухарина, Стецкому пришлось срочно бросить на амбразуру проверенные кадры. Крамольное выступление Бухарина на писательском съезде вызвало приступ ярости у Сталина. Новый секретарь ЦК Жданов, с 15 мая 1934 года отвечавший за работу Оргкомитета Союза писателей, попытался часть вины свалить на Стецкого.

Заведующему Культпропом ЦК он тут же припомнил другую оплошность, связанную с фильмом Г.Александрова «Весёлые ребята». Стецкий расценил эту картину как балаган и не хотел выпускать на широкий экран. Но фильм увидел Сталин. А ему «Весёлые ребята» очень даже понравились. Однако Сталин наказывать Стецкого не стал. По одной из версий, он учёл другие заслуги Стецкого, который как руководитель Культпропа ЦК курировал не только вопросы литературы, но и печать, кино, музеи, где дела обстояли не так плохо. В частности, Кремль остался доволен тем, как Стецкий провёл реформирование ТАСС (чему очень сопротивлялся тогдашний руководитель агентства Я.Долецкий). В архиве сохранился один из докладов Сталину по этому вопросу. 19 января 1932 года Стецкий сообщил вождю: «Неверно, что перестройка работы ТАСС «в основном сводится к ликвидации его, как центрального информационного органа». Это – чепуха. ТАСС давно нуждался в перестройке. Центральные газеты специализированы. Созданы новые виды печати (как напр. районная печать). Задачи информации возросли и усложнились. А ТАСС пребывал в прежнем виде. И т. Долецкий упорно сопротивлялся каждому новому предложению. По-прежнему как и 10 лет назад вся внутренняя информация сосредотачивалась в одном отделе, который не был специализирован, отсюда шли все сводки и сведения и о транспорте и о промышленности, и о сельском хозяйстве и о прочем. Вся иностранная информация находилась, например, в особом отделе, но сводки для районной печати составлялись людьми, которые никакого отношения к этому делу не имели»” (там же).

Еще одно интересное наблюдение: “Возглавляя отдел пропаганды и агитации, Стецкий регулярно проводил установочные совещания с руководителями центральных изданий. На одном из таких совещаний он попросил журналистов воздержаться от неумеренных славословий в адрес вождя. «Товарищ Сталин, – отметил Стецкий, – очень недоволен культом, который поддерживается вокруг его личности. Каждая статья начинается и оканчивается цитатой из него. Однако товарищ Сталин не любит этого».Правда, уже через три недели он, как вспоминал Л.Треппер, заявил прямо обратное, что Политбюро «не одобряет подобную сдержанность Сталина»” (там же).

И последнее: “Арестовали Стецкого, по одним данным 24, по другим – 26 апреля 1938 года. Узнав об этом, драматург А.К. Гладков записал в дневник: «Со слов Х. подробности ареста Стецкого. Когда-то любимый ученик Бухарина, он предал своего шефа ещё в конце двадцатых годов и делал карьеру в то время, как его былые товарищи испытали ссылки, тюрьмы, расстрелы. Но и он лишился доверия. Или, м.б., его убрали как человека, знавшего что-то, что хочется забыть? Или те, кто моложе и лезут вверх, подставили ему ножку (что сейчас проще простого)?». После этого чекисты арестовали также жену Стецкого (её потом осудили на восемь лет) и мужа сестры Стецкого – Захара Чаусова, который до этого работал в Смоленском обкоме партии”  (там же).

Это было временем когда на экране царило веселье, а в зале царил страх. И эти два чувства сопровождали советского человека всю его жизнь. Нам кажется, что мы что-то знаем о нашем прошлом. Но создается ощущение, что мы ничего не знаем. А может, это просто нам стало неинтересно сегодня. Мир имеет право на трансформации, но мы просто не всегда успеваем за ним.

Если вернуться в довоенное время, то следует признать, что это было не просто сложное время, а очень сложное, когда мягкими и жесткими методами пытались ввести новую модель мира, которая более соответствовала представлениям и задачам власти. И это была не просто модель мира в головах, а ожидаемая модель поведения в жизни.

Новая сегодняшняя пропаганда всегда будет вырастать из старой, поскольку, как считается, “стены”, в смысле институты любой новой власти, хранят память власти старой. Только сегодня происходит перераспределение инструментария: от жесткого к мягкому. Вчера приоритет отдавался первому, сегодня – второму. Но цели управления чужими мозгами сохраняются…