Владимир Виноградов не так популярен в Украине, как в России. Это простой мужик из российской глубинки. Не стесняется говорить то, что думает. Именно из-за своей простоты и честности, а также благодаря умению смешно шутить он стал настоящей телезвездой. Помог ему в этом известный российский режиссер-документалист Леонид Канфер. Он снимает Володю уже 15 лет.

Год назад Леонид Канфер переехал в Украину. И вскоре решил снова снимать Володю. Но не в России. А в Украине. Решил привезти человека, верящего российской пропаганде, на месяц в Украину, чтобы тот проверил сказанное российским ТВ своими глазами. В августе этого года Владимир Виноградов уже изучал Украину. Успел не только погулять ночью во Львове и попасть на концерт «Океана Эльзы», но даже пообщаться с родителями Героя Небесной сотни и побывать возле сгоревшего Дома профсоюзов в Одессе, который активно использует российская пропаганда. С 7 по 18 ноября документальный сериал «Трудности перевода» («Труднощі перекладу») выходил в программе «Вікна» на СТБ.

Почему Владимир Виноградов не поехал в зону АТО, почему Минобороны не разрешило снимать в военном госпитале, зачем этот эксперимент самим украинцам и при чём тут Юрий Луценко без галстука, Леонид Канфер рассказал в интервью «Детектору медиа».

— Леонид, перед каждой серией ведущая говорит: проект выходит на русском, чтобы и россияне смогли его посмотреть. Почему этот проект было важно показать в Украине?

— Мы хотели ответить на простой вопрос: либо это действительно заслуга российской пропаганды, что люди так зазомбированы, либо это всё наложилось на российскую ментальность, и пропаганда — это только катализатор. Важно понять механизм принятия решений. Нужно было покопаться у Володи в голове. Почему они думают так, а не иначе? Если они не принимают то, что им показывают, то почему?

Так или иначе российский фактор играет негативную, но очень важную роль. Есть огромный разрыв связей на человеческом уровне. Много семей разорвали отношения, многие не понимают: почему? Почему жили дружно 30–40 лет, а потом — вдруг — все оборвалось? Нет ответа на вопрос, почему это произошло. Этим сериалом мы попытались дать пищу для размышлений.

Мы не собирались никого мирить. Мы не собирались ничего разжигать. Я удивлён, что в соцсетях были достаточно сдержанные комментарии. Объем резких негативных комментариев был меньшим, чем я ожидал. Люди задумались и пытались оценить сериал, мотивацию героя, что он за человек.

— В последней, десятой серии, Володя не находит понимания среди родных и друзей, они верят российской пропаганде больше, чем родному человеку, который был на месте событий. Он идёт на могилу родителей. Это выглядело кульминацией и даже метафорой. Это означает, что свобода слова и критическое мышление в России на кладбище?

— Это утрированное восприятие. Эпизод действительно был кульминационным и очень важным, я не пожалел Володю.

— Вы о том, что долго показывали его слёзы?

— Да. Володя действительно не нашёл понимания у многих, с кем он потом разговаривал, и в соцсетях то же самое произошло. С армейским другом было очень тяжело. Думаю, если он не пошёл воевать, то остался при своем мнении, потому что переубедить его было невозможно. Смысл жизни теряется. Он живёт на окраине города Александров. Это глухая провинция, хотя и не очень далеко от Москвы. Делать нечего: или спиваться, или не знаю… Безнадёга. И таких «маленьких», «выброшенных» людей очень много.

По фильму получается, что Володя не находит понимания и едет на кладбище. Это правда, но не вся. Родители безотносительно к этой истории были для него всем. Говорит: «Для меня они были боги». И это второй и самый важный смысл, который я хотел вложить.

Виноградов отличается от этого 86 % монолитного большинства. Они радуются Крыму, считают Донбасс русским, говорят: «Правильно мы бомбим этих козлов в Сирии», — они не живут собственной жизнью. А Виноградов — нет, ему это не нужно. Для него самое святое — его семья, эти могилы, место, где он вырос. Вот он — патриотизм, вот эти могилы.

Ему не нужен Донбасс и Крым. Последняя фраза фильма: «Если бы все так воспринимали, как он — войны бы не было». Это правда. Мы ее дописали в последний момент. Она умозаключительная и основная, дает понимание того, что с этими людьми происходит.

Им не нужна собственная жизнь. Они живут другой, придуманной для них Киселёвым. А Володя не такой. Понятно, что он советский человек, трудно меняться в зрелом возрасте.

Проект важен и для российской аудитории тем, чтобы они посмотрели и сказали: «Ребята, да у меня родители больные, какая Сирия, какой Донбасс?». Или поехал на могилу родителей с цветами.

А для украинцев этот эпизод важен тем, чтобы они увидели: в России есть люди, как Володя, которым Крым и Донбасс не нужен, они пытаются убежать во внутреннюю миграцию, спрятаться от всего и сказать: «Ребята, я ни за что не отвечаю». У меня есть знакомые, которые говорят: «Мне не нравится Виноградов, потому что он не хочет отвечать за свою страну. А он должен нести коллективную ответственность за происходящее своим неучастием». Но в восьмой серии была фраза, я сказал, что, по Искандеру, неучастие в подлости — это уже порядочность. А для сегодняшней России это много. Люди там не верят, что что-то изменят, и момент, наверное, давно упущен.

— Что для вас значит, когда родные и друзья отказываются верить родному человеку, доверяя больше телевизору?

— Далеко не все ему оппонировали. Был его друг Петров, который задал показательный вопрос: «Что, Майдан из-за этого замутился?». Он не знал, что побили студентов! Сначала украинская аудитория относилась к нему очень плохо: «Зачем вы его взяли? Он все равно ничего не поймёт! Он совок! Ватник». А когда в конце произошёл перелом, был совершенно другой настрой: «Ну вы же всех не перевозите!». Это правда. Особенно в глубинке верят тому, кто сверху. А тот, кто в телевизоре, точно сверху, как власть.

— Для меня ещё одним переломным моментов была фраза Володи: «Если бы моего ребёнка ударили палкой, я бы тоже пошёл» (имеется в виду Майдан. — ДМ). Насколько тяжело вам было договариваться с родителями Героя Небесной сотни, чтобы к ним приехал россиянин, да ещё со своими взглядами?

— Они могли сразу сказать «нет» и никто бы их не упрекнул за это. Это простые люди, не разбирающиеся в политике. Но Lifenews общался с другими родителями Небесной сотни и задавал неприятные вопросы. Поэтому когда мы приехали — украинский канал, но я говорю на русском с характерным акающим акцентом, и плюс Володя, они что-то заподозрили: «А вы точно из СТБ?» Но это был единственный момент. Они простые люди и я привёл простого мужика. Я ставил простые вопросы, кроме одного: «А не зря ли это было?».

— На могиле их сына…

— Да. Они видели: то, что с ними произошло, нашло отклик и у Володи. Володя гнобил меня в другом моменте: я попросил родителей посмотреть ещё раз момент гибели их сына. Заставил их снова это посмотреть. Но я знал, что до этого они смотрели этот момент много раз. Если бы смотрели не много раз, я бы тоже попросил. Приходится делать больно. А как еще Володе объяснить и показать, что это такое?

В России широко транслировался очень мутный фильм «Крым. Путь на родину». В школах заставляли классами смотреть. Там было сказано, что в военных частях боевики, крещённые Майданом. Ничего другого Володя не слышал. Не думаю, что он ехал в Украину с представлением, что погибший сын со Львовщины — обычный учитель математики. Для него это было откровением. Почему родители согласились? Не знаю. Если честно, я потом пытался поставить себя на их место, я бы не согласился.

— Менялся ли план съемок в зависимости от настроения Володи и его мыслей?

— У нас был план съемок, но некоторые слетели. До последнего мы не понимали, сможем ли мы его отвести в зону АТО. Но нам сказали, что нет.

— Кто? Минобороны?

— Да, пресс-служба. Володя и сам бы не поехал. Мы с ним говорили об этом. Мы также хотели пойти в военный госпиталь. Госпиталь был за, пресс-служба Минобороны — против.

— А как пресс-служба объяснила свой отказ?

— Что это надо согласовывать из СБУ, что он вообще россиянин, что это очень долго. А время у нас было ограничено.

— Кроме Минобороны, ещё были какие-то проблемы?

— Да. Была договорённость с очень достойной семьей офицера. В последний момент нам отказали. Сказали: «Мы с этим клоуном встречаться не будем». Наверное, стали воспринимать все в чёрно-белом. Человек из России с непонятными взглядами… Было очень обидно. Они живут в Харькове, некоторые соседи даже не понимают, почему этот офицер пошел воевать добровольцем. Он мог объяснить Володе. Также мы хотели, чтобы Володя встретился с актёром Владимиром Талашко, который играл в фильме «В бой идут одни старики». Это ещё советский бренд. Талашко потом ещё снялся в социальном ролике, где он выживший Серёга, внук которого пошел в АТО. Талашко также отказался встречаться.

— В течение проекта были моменты, когда Володя хотел уехать и бросить съемки?

— Он постоянно хотел уехать. Каждый день говорил: «Всё, как надоел этот дурдом!». Заходил в туалет и оттуда голос: «Как я хочу в Бурляндию!». Ему было тяжело. Этот проект очень отличается от тех, что были с ним раньше. Его фанаты были разочарованы. Они ожидали очередной хохмы. Очень много комментариев, что посмотрели и тяжёлый осадок остался.

— Вы писали в Фейсбуке, что и для вас этот проект — один из наиболее тяжёлых…

— Да. Я снимал своего друга. Во-вторых, мы отступили от классических канонов. Я как журналист не имею права на оценку, а тут получилось, что это и моя личная история. Мы поняли: если я не буду комментировать его реакцию, как я это понимаю, у нас не будет сбалансированного продукта.

— Почему? Часть людей, с которыми мы общались, говорит, что не очень понятно, почему в документальном фильме появляется автор и комментирует поведение героя…

— А кто ещё эти мысли выскажет? Кто знает его лучше, чем я? Кто видел его реакцию? Почему он закрылся? Почему ушёл? А это важно.

— Одна из эксперток говорила, что складывалось впечатление, что вы додумывали за героя.

— Это её впечатления. Это не додумывание за героя, это объяснение его поведения и его реакции, как их вижу я, его друг. Вот стою я рядом с ним на концерте «Океана Эльзы» и вижу, как он закрывается, мрачнеет. Огромная толпа — а у него глаза блестят. Кто это скажет, если не его друг? В первой серии мы сказали: «Ребята, это моя личная история, история наших отношений, дружбы, которая длится 15 лет». Я сказал, что не знаю, будем ли мы дружить после этого проекта и не перестанем ли мы общаться.

— Остались друзьями?

— Может, оставим это интригой? (Смеётся.) Мы общаемся. Договорились, что кто и что бы ни говорил и ни писал, и друг о друге в том числе, всё остается по-прежнему.

— Приходилось ли вам удалять какие-то сцены, зная, в какую страну Володя возвратится?

— Нет. Мы ничего не скрывали.

— Володя смотрел проект перед выходом?

— Нет, хотя я предлагал выслать ему сценарий. Когда вышли первые две серии, я выслал ему. Он сказал: «Вау! Круто!». Они были лёгкие. Реакция на третью и четвертую серии была: «Спасибо». Когда я выслал пятую — долгое молчание и комментарий потом: «Слишком много политики». Это была серия о Майдане. В каждой следующей серии было всё больше политики. Я ему объяснил: Володя, ну а как? Такая жизнь сейчас. Не я придумал Дом профсоюзов, Майдан и реакцию в России.

— А как он среагировал на последние серии?

— Очень сдержанно. Думаю, для него это было большой неожиданностью, что такой жесткий проект. А он реально жесткий. Потом уже Володя сказал, что очень рад, что такая волна поднялась, что люди, которые не общались, начали общаться, и стараются друг друга не оскорблять. Я не очень верю в силу телевидения, но мой тесть, который тоже «такой», вдруг мне написал: «Надо подумать!». А это много.

— Вы месяц возили Володю по Украине. По фильму понятно, что он менялся в течение путешествия. Он вернулся домой и остался, по сути, один. Как вы считаете: он останется при своем мнении, сформированном в Украине, или со временем Киселёв сможет его вернуть в предыдущее состояние?

— У меня есть друг-политолог, человек-энциклопедия, белорус. Его жена — издатель, литературовед. Он здесь работает, живёт на две страны. Начался Майдан, жена ему звонит: «Саша, срочно приезжай домой! У вас там война!». Он говорит: «Марина, ты с ума сошла! Приезжай сюда и посмотри!». Чудом он её уговорил. Приехала. Убедилась, что нет ничего такого, что показывают по телику. Вернулась в Минск. Через несколько дней звонит: «Саша, срочно приезжай, у вас война!». Он: «Телевизор посмотрела?». — «Да». Это человек образованный. Мне кажется, я уже ответил на ваш вопрос. Но сейчас, когда Володе пишут комментарии в соцсетях, он отстаивает свою точку зрения, что одесский Дом профсоюзов никто специально не жёг.

— А вы изменились в течении проекта?

— Сложный вопрос. Не знаю. Первая волна комментариев меня вообще не удивила: «Канфер — сука! Он продался хохлам за сало! Володька, от тебя подставил! Еврей!». Вторая волна — было много комментариев, что проект заставляет задуматься, что это открывает новые смыслы. Этой волны я никак не ожидал.

Тема раскола — давняя. Семьи раскололись. Те верят пропаганде, здесь люди своим близким, которые там, не могут ничего доказать. Я уже давно в профессии и не верю, что всё это к чему-то приведёт. Но, как ни странно, это была из всего возможного самая оптимальная форма и украинцам посмотреть на себя со стороны. Многие комментарии Володи были по отношению в украинцам критичными, и со многими я согласен. Да, это неприятно, да, это из уст россиянина, да ещё советского. Но если это правда?

С другой стороны, это возможность для россиян из уст своего любимца попробовать посмотреть, не уходить, не устраняться. Очень многие не согласились с ним, но сели и посмотрели.

— Говоря о патриотизме, вы сказали: это то, что человеку самое дорогое. Вы переехали из России в Украину. Чувствуете себя здесь комфортно, дома?

— Для меня определяющее — это работа. Я без неё не могу. Ничего в жизни больше не делал. В России этим заниматься невозможно. Первые полгода в Украине были «дом — офис — дом». А потом ко мне переехала семья, и нам очень нравится при всём том, что я вижу негативного и матерюсь на эти дороги, и сталкиваюсь с хамством в миграционных службах. Если бы я приехал из Германии, сказал бы: «Это чё?». Но поскольку я приехал из России, где даже на улице просто поговорить страшно и атмосфера несвободы тотальная, то здесь — атмосфера свободы.

— Когда вы переехали в Украину, сразу нашли работу или было трудно?

— Я приехал в Украину благодаря фильму «Кровный враг». Это фильм о двух братьях, которые воюют друг против друга на Донбассе. Этот фильм мне помогал делать телеканал «Эспресо». Мы сняли этот фильм, и они предложили делать для них линейку. Мы проработали до конца сезона и расстались. Потом я перешёл во фриланс.

— Насколько тяжело это было? Как вы, режиссёр и автор, оцениваете украинский рынок телеиндустрии?

— Мне это напоминает 90-е, когда каналами владели олигархи и с их помощью влияли на ситуацию. С другой стороны, есть опасность, обусловленная реальностью. Когда идёт война, у очень многих журналистов есть соблазн стать патриотами, а потом журналистами. Это очень сильный тренд. Многие политики пытаются его развивать, чтобы отвлечь общество от других проблем. Меня это очень пугает.

Я сбежал от российской пропаганды, но украинская тоже существует, хоть и не соизмерима с российской. Не хотел бы сбежать от одной пропаганды, чтобы заниматься другой. Я люблю свою профессию. Мне сейчас скажи: «Будешь с Киселёвым вести программу, на тебе миллион!». Я это делать не умею и не могу, меня воротит. Это совершенно другая профессия, хотя технически журналист и пропагандист — это одно и то же. Как любовь и проституция.

— Насколько тяжело или легко найти работу и свободу делать то, что хочешь, в Украине?

— Каналы не очень любят жанры телевизионного кино. Это а) дорого; б) не приносит больших рейтингов. Почему не приносит? Думаю, как в фильме «Мимино»:

— Любишь далма?

— Не люблю.

— Просто у вас не умеют готовить далма.

У вас «не умеют готовить далма» так, чтобы его, фильм, хотелось смотреть. Документальное кино — это в первую очередь кино! А кино — это история. Надо очень сильно постараться, чтобы испортить историю. Если документалисты думают, что клиповый монтаж, музыка грустная и пара синхронов — это доккино… Хрен!

Доккино — эта история, в которой есть интрига, драматургия, главный герой, ты за ним следишь, это гораздо интереснее, чем художественное кино! Это настоящие истории, настоящие люди, которые испытывают настоящие эмоции. Попробуй нанять актёра, чтобы сыграл Виноградова на кладбище… Хрен! А ты это смотришь, не отрываясь. Поэтому надо уметь делать документальное кино.

А все же операторы Бертолуччи! Заточены под художественное кино: выставить кадр, свет, три дубля. У меня совсем не так. Я говорю: «Ребят, вы должны быть тенью, чтобы герой вас вообще не замечал, чтобы жил в кадре».

— Вы закончили проект с Виноградовым. Что дальше?

— Создаем репортерскую школу. Это серия мастер-классов, которая, надеюсь, перерастёт в полноценную репортерскую школу, в которой буду не только я преподавать, но и другие журналисты. Идея возникла потому, что сегодня из того, что я видел, есть большие проблемы в жанре репортерской документалистики. Документальное кино на сегодняшний день по-разному воспринимают.

Мне очень повезло в жизни с учителями: это телеканал ARD, где я работал, «Неделя с Марианной Максимовской», это осколок того старого НТВ. Фактически я носитель того, что в меня вложили. А здесь есть копирование или жёлтых российских форматов времён второго НТВ, Картозии, когда за счет клипового монтажа, музыки, нагнетания голосом создается динамика, но при этом теряются смыслы. Жизнь в кадре, драматургия — ничего этого нет, есть только яркая упаковка.

Может, это перерастёт в телепроект в формате реалити: фабрика телезвёзд. Это же смешно, когда люди, еще не умеющие держаться в кадре, читают тексты; эти кишки наружу, телеляпы. Народ любит это смотреть. Плюс к этому мы (продакшн «Инфохаус») сейчас по заказу ICTV делаем линейку документальных фильмов про очень известных людей в формате «без галстука». Этих людей такими еще никто не видел. Мы отвечаем на вопросы: кто этот человек, что он собой представляет, какая его мотивация, справится ли он со своей задачей? У нас как снимают документальное кино? Записали большое интервью, залепили каким-нибудь видео, может, даже из архива или постановкой, — и все. У меня другой подход: герой должен максимально жить в кадре, показывать, чем он живёт и что у него происходит.

— Речь идёт о топ-политиках?

— Конечно. Первого дивизиона. Проект уже утверждён и в феврале должен стартовать. Первый фильм — про Юрия Луценко — уже практически сняли. Приоткрою секрет: мы покажем приёмник, по которому Луценко шестиклассником ловил «Голос Америки», когда его папа был секретарём обкома.

— Сколько фильмов запланировано?

— Это будет линейка. Сколько серий — неизвестно. Пока нацеливаемся на сезон. Дай Бог, не на один.

Фото: Роман Закревський