В печали, возмущении я ворочался с боку на бок по ночам. Я чувствовал себя оскорбленным.

- Небось у Островского не вписывал бы дуэлей, - ворчал я, - не давал бы Людмиле Сильвестровне орать про сундуки!

И чувство мелкой зависти к Островскому терзало драматурга...

Михаил Булгаков, «Записки покойника (Театральный роман)»

Трудно сказать, на пользу или во вред новой экранизации «Белой гвардии» Михаила Булгакова пошла её пиар-раскрутка в рамках избирательной кампании по выборам президента РФ. Показанное на телеканале «Россия-1» в два захода - в день голосования и днём ранее - детище режиссёра Сергея Снежкина и продюсерской группы во главе с Александром Роднянским, несомненно, получило пристальное внимание зрительской аудитории. И это плюс.

А минус заключается в том, что «продавая» этот сериал под выборы, его, естественно, преподносили как чуть ли не главное и окончательное Слово «о судьбах России». Причём слово, сказанное, разумеется, не Роднянским и Снежкиным, а самолично Михаилом Афанасьевичем Булгаковым, верными толмачами и пророками которого выступали лишь руководители съёмочной группы. В предшествовавшей показу программе «"Белая гвардия". Предисловие» («Россия-1», 02.03.2012) Сергей Олегович Снежкин так прямо и заявил: «Я буду выступать от духа Булгакова». И выступал, добро бы ещё только в этой дискуссионной программе. Но о грустном позже.

Бремя предвыборной дани

Что касается почти двухчасового «Предисловия», то непосредственно о фильме и даже о булгаковском романе говорили немного. Обсуждалась, главным образом, драма революции 1905-1920 гг., причём очень прозрачно подразумевались события последних месяцев. К которым, ближе к финалу, и перешли напрямую уже безо всяких обиняков. Так что если не сериал, то этот большой разговор, посвящённый ему накануне «дня тишины», сыграл какую-то роль в кампании поддержки кандидата В.В. Путина. Ключевой слоган произнёс ведущий программы Владимир Соловьёв, «перефразируя глубокую мысль господина Роднянского»: «В России власть может быть любой, кроме слабой».

Господин Роднянский не возражал, хотя Соловьёв, пожалуй, чересчур произвольно интерпретировал его слова о катастрофе 1917-18 годов: «Бездарное коррумпированное правительство и чудовищная война, и то, что двигается полумиллионная, говорящая на другом языке крестьянская сила... - всё это вызвано отсутствием ответственности и понимания того, до какой степени сложно устроена эта гигантская страна».

Впрочем, многоопытный продюсер в последнюю предвыборную неделю проявил замечательную лабильность относительно толкований своего со Снежкиным детища. Поначалу он категорически обзывал вульгарной всякую попытку спродюсированный ими сериал «привязать к выборам, непосредственно сопоставить политические и исторические крены, турбуленции и, называя вещи своими именами, катастрофу, случившуюся в истории нашей страны в 17-м и 18 годах, связать это с сегодняшними обстоятельствами» («Мнение», 27.02.2012).

А через несколько дней, уже при самом начале программы «"Белая гвардия". Предисловие», тот же Роднянский заявлял: «Эта драма, описанная Булгаковым, - она сегодняшняя, она абсолютно, подчас до неприличия похожа на те обстоятельства, на те события, которые разворачивались на Украине и в России». Правда, видимо, чтобы не казаться совсем уж непоследовательным, Александр Ефимович всё-таки высказался против «вульгарно-публицистического» прочтения «всегда актуальной» классической литературы.

Нет смысла осуждать метаморфозы продюсера, готового пойти на любые жертвы ради продвижения своей многолетней и очевидно очень дорогой для него работы. Другое дело, что промоушн сериала в контексте предвыборных страстей определил и формат его позиционирования как наидоподлиннейшего прочтения самого Булгакова, от чьего имени и «духа» и выступали Роднянский и Снежкин. На мой взгляд, эта претензия оказала проекту сомнительную услугу. И для авторов, и для снятого ими фильма было бы много лучше, если бы зрители отнеслись к нему как к очередной экспериментальной версии. Спросу было бы меньше и, соответственно, меньше обманутых ожиданий.

Решительно ничего из того, что там написано

Фильм и впрямь производит впечатление странное. Зритель не находит там множества хрестоматийных диалогов, эпизодов и сцен, хорошо известных по роману «Белая гвардия» или по пьесе «Дни Турбиных». Зато постоянно наталкивается на сцены, эпизоды и диалоги, которых ни в романе, ни в пьесе нет и в рамках традиционного, «хрестоматийного» прочтения быть никак не может. Не меньшее недоумение вызывает множество фрагментов, в которых герои произносят слова других персонажей или (чаще всего, совершенно неуместно) тексты, написанные «от автора». (Последнее - не ноу-хау, этим приёмом злоупотреблял и Владимир Бортко в своей спорной постановке «Мастера и Маргариты».)

Так, вводные к роману, поэтические авторские слова о звёздах - пастушеской вечерней Венере и красном, дрожащем Марсе - произносит зачем-то где-то в середине фильма петлюровский полковник Козырь-Лешко - вроде как читая лекцию своему адъютанту.

А знаменитый рассказ о государе-императоре в портьере германского кайзера неожиданно излагает скромный «полевой» офицер Степанов-Карась, а не хорошо информированный по статусу Шервинский (адъютант в штабе командующего князя Белорукова - в романе, и личный адъютант гетмана Скоропадского - в пьесе).

Момент на самом деле исключительно важный для понимания того, что с лёгкостью игнорируют авторы сериала - а именно чётко структурированную логику и естественную достоверность булгаковского повествования. Прошедший мытарства Первой мировой и Гражданской войны, Булгаков очень понимал, что и тогда (как и доныне) на сладкие песни сверхсекретного «эксклюзива» с лёгкостью ведутся лишь те, кто живёт в замкнутом пространстве штабного и дворцового закулисья. А «полевые» офицеры - как Карась или Мышлаевский - не ведутся. У них своя, железобетонная отвоёванная и выстраданная «окопная» правда: «Если тебе скажут, что союзники спешат к нам на выручку, - не верь, союзники - сволочи».

Поэтому Шервинский мог - под четыре бутылки белого вина и две бутылки водки - делиться с товарищами «наидостовернейшими сведениями» о чудом спасшемся императоре, а Карась - не мог никак.

Свободное игнорирование внутренней логики сюжета и образов - одна из удивительных особенностей этой постановки. Так, например, с одним из важнейших эпизодов: извещением о бегстве гетмана Скоропадского. В пьесе командиру мортирного дивизиона, своему другу Турбину об этом сразу же сообщает гетманский адъютант Шервинский. В романе - командиру дивизиона Малышеву сообщает некий «человек в форме артиллерийского полковника», очевидно друг Малышева. Но в сериале Снежкина, отбросив всякий педантизм деталей, Шервинский предупреждает не кого-либо из своих друзей, а совершенно не знакомого ему Малышева. Почему?

И в этом, и во множестве других эпизодов взамен булгаковской достоверности и связности во внимание принимались какие-то совсем другие соображения.

Снежкин: - Когда мы начали копаться в тексте, например, мы обнаружили, что Карась - поручик Степанов - за весь роман произносит одну фразу - что в кинематографе невозможно... тем более... нельзя приглашать актёра, ну просто нельзя - я просто не смогу ему объяснить, зачем его пригласил. Поэтому поручика Степанова, соответственно, мы должны были обременять - развивая его образ булгаковскими текстами. И мы это сделали... («Мнение», 27.02.2012).

Об уместности этих текстов в устах конкретного персонажа в кинематографе (во всяком случае, в кинематографе Снежкина) задумываться, видимо, не принято. И хотя насчёт «одной фразы» Сергей Олегович чрезвычайно сильно преувеличил, но поручик Степанов в романе и впрямь немногословен. И это если и не «невозможно» (мало ли персонажей вообще без слов?), то действительно представляет определённые затруднения - что прекрасно понимал и сам Булгаков - человек театра до кончиков ногтей. (В известном письме советскому правительству он не зря писал о своём «виртуозном знании сцены» - «той единственной области», где является «исключительно квалифицированным специалистом»).

В частности и поэтому, перерабатывая роман в пьесу «Дни Турбиных», автор объединил персонажи Карася и старшего офицера мортирного дивизиона Студзинского. Равно в театральной версии в Алексее Турбине слиты черты и судьбы и самого Турбина, и полковника Най-Турса, и командира мортирного дивизиона Малышева.

Такие решения широко использовал и Снежкин. Объединив, например, в роли Козыря-Лешко ещё и сотника Галаньбу, зарубившего на улице знаменитого подрядчика Якова Григорьевича Фельдмана, и полковника Лещенко из рассказа «Я убил», и непоименованного пана куренного, забившего шомполом еврея в ранней редакции последних глав «Белой гвардии».

Надо сказать, эта не прописанная и отложенная Булгаковым редакция использована в фильме Снежкина неоправданно широко. Но самые одиозные и нелепые эпизоды, сюжеты и разговоры - высосаны создателями сериала вообще из ниоткуда. Иногда они поперёк всякой логики литературного текста и исторического контекста подшиты к сюжету - как приказ Козыря-Лешко: «Ти школу цю спали. Погана ця школа, уся москальського духу набралась».

Чаще вписанные в сериал фрагменты замещают или, что ещё хуже, дополняют эпизоды романа. Вроде исполненной ничем не мотивированного драматизма сцены, в которой утром накануне падения Города Елена прячет будильник Алексея Турбина. И о чём это? Просто ни о чём? Или такая «глубокая философская мысль»: хотела как лучше (не отпустить брата в бой), а оно вот как получилось? Дескать, не проспал бы он, раньше пришёл бы в дивизион, раньше узнал бы, что дивизион распущен, раньше ушёл бы и вернулся домой благополучно? Ну, так у Булгакова как-то обошлось без нелепых жестов. Алексей Турбин ПРОСТО проспал и, соответственно, опоздал, и так далее...

Понятнее, глубже материал от бесчисленных подобных врезок не становится, образы и суть событий полнее не раскрываются. Зачем это делается - остаётся загадкой. Остаётся вспоминать Шоу, который отмечал, что «люди, искажавшие Шекспира и не внимавшие уговорам, что он знал свое дело лучше, чем они, всегда были самыми фанатичными из его поклонников». И вспоминал типичного постановщика, который «приспособляя к сцене произведения Шекспира, исходил из убеждения, что тот был ремесленник, а он - художник».

Снежкину в этом смысле ещё проще. Он - не фанатичный поклонник Булгакова. И исходил того, что «Дни Турбиных» - «пошлая пьеска, которая на удивление 70 лет не сходит с подмостков». А сам Булгаков («очень размашистый как писатель») - «был злым, обиженным и несправедливым». («Мнение», 27.02.2012). Осознание булгаковских несовершенств, по всей видимости, оправдывает в глазах режиссёра любые вивисекторские эксперименты, совершаемые им над романом.

Хорошо образованный режиссёр: Большая кастрюля авторской крови

Не зря обеспокоилась умная ведущая программы «Мнение» Эвелина Закамская, услышав от Снежкина сентенцию о том, что в постановке «мы брали не по частям, как роман, а, зная всю его литературу, в том числе "Мастера и Маргариту", все его пьесы... Вот, собственно, мы экранизировали всего Булгакова, а не только роман... Этим мы... и занимались - экранизацией всего Булгакова на этом конкретном тексте, такова наша задача».

«Эвелина Закамская: Ну, это очень рискованная история...

Сергей Снежкин: - Почему? Мы все получили очень хорошее образование, нас очень хорошо учили...

Эвелина Закамская: Булгаковские тексты - они настолько значительны, настолько въедаются в память, что когда смотришь любую постановку, любую экранизацию - "а как он произносит эту фразу"? Сразу сравниваешь - "как это было в тексте?"... Если какая-то фраза упущена, это воспринимается как потеря».

Целиком и полностью разделяю взгляд ведущей программы «Мнение». Но авторов постановки никакие потери не смутили. Во-первых, как уже сказано, вместо изъятых эпизодов они подготовили много своих (надо полагать, по их мнению, гораздо лучших). Во-вторых, Снежкин почему-то решил, что Булгакова и самого не устраивала его же инсценировка романа (повторюсь: «пошлая пьеска» и «Булгаков страдал... и стыдился этого»). И он, Снежкин, уверен, что уж теперь-то всё сделано правильно и не «плоско» - так, что Михаил Афанасьевич непременно был бы доволен. А если бы и не был, - то чего стоит мнение этого «злого, обиженного и несправедливого» человека?

Наконец, в-третьих, Снежкин, как он считает, прекрасно оснащён для исполнения взятого на себя титанического труда: у него и образование, и куча ноу-хау (он ими хвастался), и изучил он всего Булгакова вдоль и поперёк, и действительно собрал уникальный актёрский ансамбль: Константин Хабенский (Алексей Турбин), Михаил Пореченков (Мышлаевский), Евгений Дятлов (Шервинский), Ксения Раппопорт (Елена Турбина-Тальберг), Евгений Стычкин (Степанов-Карась), Алексей Серебряков (Най-Турс), Алексей Гуськов (полковник Малышев), Сергей Гармаш (Козырь-Лешко), Фёдор Бондарчук (Шполянский), Сергей Шакуров (гетман Скоропадский), Екатерина Вилкова (Юлия Рейсс) и т. д., и т. п.

Надо признать: актёры какое-то время спасают. Хотя многие «вписанные» эпизоды вызывают недоумение, временами и раздражение, а отсутствие других, аутентичных и ожидаемых - раздражение и разочарование, тем не менее, большинство привлечённых актёров - невероятно талантливые люди. И смотреть, что они делают, и «как он [она] произносит эту фразу?» - всё равно интересно.

Однако эксплуатация даже такого могучего коллективного обаяния начинает катастрофически сбоить в последней части, сюжетная основа которой позаимствована из ранней редакции романа и из рассказа «Я убил». Дело в том, что окончательная редакция «Белой гвардии» стала если и следствием цензуры - то в самом широком смысле. Очень долго - ещё когда выходили в печать первые части романа, Булгаков мыслил его не законченным и самостоятельным произведением, но первой частью большой трилогии. И лишь когда нахлынула на него первая волна травли и издательства наперебой отказывались от сотрудничества, и когда стало ясно, что ни о каких других книгах речь в обозримом будущем не идёт и идти никак не может - только тогда он переписал завершающие главы. Как раз для того, чтобы, так сказать, «закруглить» роман именно как самостоятельное произведение: срезать или завязать свисавшие сюжетные нити, сгладить шероховатости и т. д.

Необходимо было ставить перед собой исключительно серьёзные задачи, чтобы распускать завязанные автором узлы. Боюсь показаться тривиальным, но мне не кажется таковой единственная задача, которую, судя по всему, решал Снежкин - продемонстрировать, что он - «художник», самый крутой и гениальный и, в отличие от бездарей (это он так считает и прямо говорит), ранее бравшихся за экранизацию произведений Булгакова - единственный знает, как это делать правильно.

Повторюсь - ранняя редакция «Белой гвардии» осталась незавершённой и не прописанной. Т. е., для восполнения лакун необходимо было ещё и ощущать немалый талант - не меньший, чем у классика. Авторы сериала, видимо, считали, что такими талантами обладают. На мой взгляд, они ошиблись.

Взять хотя бы чудовищную по мелодраматической пошлости сцену встречи Алексея Турбина с Михаилом Семеновичем Шполянским, в завершение которой Шполянский (имеющий, между прочим, совершенно конкретный прототип - известного литератора Виктора Шкловского) заявляет, что дарует Турбину не только жизнь (т. е., не сдаёт его в ЧеКа), но также дарит ему «свою женщину» (Юлию). А ведь эта сцена, как и вся «линия Шполянского», судя по оговорке Снежкина и по намёкам «первоначальных» сценаристов сериала Марины и Сергея Дяченко, призвана представлять «всё творчество Булгакова», точнее, конкретно «Мастера и Маргариту»...

Что же касается неудовлетворённости Булгакова «Днями Турбиных», то тут всё совсем не так однозначно. Очень много свидетельств тому, что, совсем напротив, в целом он и этой пьесой, и МХАТовской постановкой гордился. И то верно: времена были «относительно вегетарианские», цензурные замечания - относительно тоже. И отношения молодого автора со МХАТом были тогда ещё окрашены романтическим флёром первой встречи. Наконец, просто-напросто не соответствует действительности заявление Снежкина о том, что именно «печальной истории» переложения для театра «Белой гвардии» посвящён «Театральный роман».

«Эвелина Закамская: Так "Театральный роман" Булгакова - это параллели проводятся с пьесой "Дни Турбинных"?

Сергей Снежкин: - Ну, а с чем ещё?».

То-то удивился бы булгаковед Снежкин, если бы кто-нибудь объяснил ему, что совершенно достоверно известно: непосредственным поводом для работы над «Театральным романом», написанным через 10 лет после первой постановки «Турбиных», стали мучительные перипетии постановки «Мольера», после всех мытарств запрещённого и так и не увидевшего свет рампы при жизни автора. Что и стало причиной и поводом ухода Булгакова из МХАТа. Булгаковские сарказмы времён этой мучительной истории, запечатлённые в письмах, записках и высказываниях - во множестве вошли в текст романа «Записки покойника. Театральный роман» - что скрупулёзно отследила Мариэтта Чудакова в хрестоматийном подвижническом своде «Жизнеописание Михаила Булгакова».

Сказанное, конечно же, нисколько не исключает того, что, решив излить раздражение в романе (кстати, так и не оконченном), Михаил Афанасьевич по полной программе использовал весь материал наблюдений и живых впечатлений, накопившихся за 10 лет теснейшего сотрудничества с любимым театром и его бессменными руководителями. Накопилось много.

Из письма Булгакова той поры: «Сегодня у меня праздник. Ровно десять лет тому назад совершилась премьера "Турбинных". Сижу у чернильницы и жду, что откроется дверь и появится делегация от Станиславского и Немировича с адресом и ценным подношением. В адресе будут указаны все мои искалеченные или погубленные пьесы... Ценное же подношение будет выражено в большой кастрюле какого-нибудь благородного металла (например, меди), наполненной тою самой кровью, которую они выпили из меня за десять лет».

Украинская ситуация: меньше всего нас волновали эти параллели

Ещё тогда, когда Александр Ефимович Роднянский решительно отвергал, как вульгарно-публицистическую, какую бы то ни связь своего сериала с последними событиями, он, тем не менее, осторожно допускал: «Вероятно, когда мы начинали работать, украинская ситуация была иной, и можно было найти некие параллели. Но меньше всего нас волновали эти параллели. Просто в той ситуации - это была Украина Ющенко, можно было искать некие созвучия с тем, что происходило в романе в связи с появлением петлюровских войск, некими идеологиями и обстоятельствами».

Ни секунды не сомневаюсь в искренности Александра Роднянского (он и впрямь очень искренний человек), но настолько же твёрдо уверен в том, что, как минимум, некоторые конкретные параллели к украинской реальности вносились совершенно сознательно и целенаправленно. Прежде всего, это относится к упоминавшемуся уже мрачному эпизоду с приказом сжечь «москальскую» школу.

Дело в том, что такой эпизод никак не соотносится ни с «Белой гвардией» (в какой бы то ни было редакции), ни с другими произведениями Булгакова, ни с контекстом его жизни (ссылками на который авторы оправдывают свою вивисекцию), ни хотя бы с общим контекстом эпохи. Ну, не было такого. Даже уличные вывески, которые вошедшие в Киев петлюровцы заставляли прямо на месте переписывать на украинском языке (над чем издевательски глумились мемуаристы), - даже эти несчастные вывески всё же не сжигали и даже не кромсали штыками и шашками. Возможно, просто не додумались.

Гонения на русские школы (с тем чтобы построить на их месте новые, украинские) - это не параллель, а прямой перенос в 1918-19 годы событий последних лет. Событий варварских и, несомненно, вредных - но не имеющих никакого отношения к Булгакову.

В этом же контексте, видимо, нужно рассматривать и изображение в сериале зверств петлюровцев - сохраненных, ещё и взятых из других произведений, и, чтобы не показалось мало, додуманных дополнительно. Вроде «триллеризированной» сцены «сплавления орателя», которого в романе всего лишь сбросили с трибуны, а в сериале - для начала превратили в подставленного коварным Шполянским неумеренно восторженного национально-патриотического украинского поэта. И там же, на трибуне, жестоко зарубили. С фонтанчиком крови. По приказу всё того же Козыря-Лешко.

Меньше всего вопросов к режиссёру Снежкину. Ну, манера у него такая, такой творческий метод: переиначивать по своему разумению содержание и идеи экранизируемого произведения. Точно так же несколько лет назад он обошёлся и с повестью Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом» (и точно так же фильм, насколько это было возможно, вытягивали актёры, прежде всего Светлана Крючкова и Алексей Петренко).

Гораздо интереснее мотивы Александра Ефимовича Роднянского. Нет, не то, почему он расхваливает совместное со Снежкиным детище (тут и понимать нечего: промоушн), но - почему снимался именно такой фильм и каким именно струнам в его продюсерской душе отвечает эта перекалеченная несуразная версия романа?

Что каким-то отвечает - это очевидно. Единственное неизменное, что Александр Ефимович раз за разом повторяет на всех обсуждениях и во всех интервью, это то, что для Булгакова дом Турбиных - образ потерянного рая. И нет сомнений, что тут Роднянский и прав, и не маневрирует, и особенно искренен. И, весьма возможно, как-то соотносит со своим собственным утраченным раем - тем, в котором он с нуля создал самый успешный, самый качественный, самый приличный в Украине телеканал - «Студия 1+1», высочайший уровень которого до сих пор остаётся недостижимым для украинского телевидения.

Ну да, было это в эпоху «гетмана Кучмы». И... как там у классика? - «большинство горожан, хоть и смеялись над странной гетманской страной, которую они, подобно капитану Тальбергу, называли опереткой, невсамделишным царством ... и... "Дай Бог, чтобы это продолжалось вечно"».

Вечность в 1918 году продлилась недолго. Как-то очень неслучайно и нарочито, с нагнетанием и очень личностно в фильме Снежкина турбинскому «раю» противопоставлен образ разрушающей его петлюровской революции в жёлто-блакитном цвете. Так, словно речь идёт и о другой цветной революции, разрушившей другой рай, после чего великий канал надолго пал по всем показателям, и его создатель Роднянский передислоцировался в Москву.

Непрочен, ненадёжен и неустойчив оказался гетманский режим. (Как, впрочем, и сменившая его национально-патриотическая революционная власть). И если уж говорить о канале «1+1», то его сияющая высота стала меркнуть задолго до формального «падения». Значительно раньше - когда его руководители окончательно и бесповоротно отдали политический сектор в распоряжение СДПУ(о) в обманчивой надежде, что так будет проще бороться за светлую чистоту канала в целом.

Позже попытка сохранить лицо и переиграть ситуацию обратно закончилась позорным фиаско. После торжественного заявления «1+1» об изгнании «Проте», как не отвечающего высоким профессиональным критериям, каждый выпуск длившейся ещё почти полгода программы был публичным плевком в эти самые критерии...

Впрочем, это всё лирика. Как бы там ни было, гетманский режим (гетмана Скоропадского, естественно) изображён, в полном соответствии с романом, несколько пренебрежительно и с мягким юмором. Впрочем, о юморе в сериале надо говорить отдельно.

Шутки секонд-хенд

Совершенно серьёзно: в процессе просмотра того, как обошлись создатели сериала с романом Булгакова, нет-нет, да и возникает подозрение - уж не издеваются ли они цинично над доверчивыми зрителями? Действительно ли на экране разворачивается драма, или всё-таки постмодернистская комедия?

Подозрение достигает апогея у самого финала, когда Алексей Турбин, проснувшись в квартире Юлии Рейсс, раздражённо изучает фотографию Шполянского, упакованную в аккуратную рамочку. Поскольку играет Алексея не кто иной, как Константин Хабенский, то смотрится эта сцена точь-в-точь как вариация из «Иронии судьбы - 2», где тот же Хабенский исполняет роль Лукашина-младшего. Кажется, ещё миг, и начнётся хрестоматийное - «убери Ипполита!», потом фотография полетит на снег, а затем и - «Ах, какие мелкие кусочки!».

Но нет. Вместо такого продолжения, имевшего хотя бы достоинство понятности, в кадре появляется Шполянский-Бондарчук и начинается вся эта ерундовая мелодрама с угрозами и пошлейшим дарением жизни и женщины.

Трудно сказать почему - но с булгаковским юмором, с его забавными оборотами, весёлыми репризами и остроумными шутками авторы сериала расправлялись упорно и педантично, выкорчевав их все. Полностью. И навставляли свои. Две даже удачные. Одна - это гетман Павел Петрович Скоропадский в бесподобно гротескном изображении Сергея Каюмовича Шакурова с возвышенной печалью во взоре диктует свои мемуары (действительно подлинные мемуары Скоропадского): «...Как это могло случиться, что среди всех окружавших меня людей за время, особенно моего гетманства, было так мало лиц, которые в вопросе о том, как мыслить Украину, которую мы созидали, мыслили бы ее так, как я». Что называется, - «и прослезился».

Вторая, тоже удачная «шутка юмора», уже не нова. Во время доклада гетману о положении дел на фронте генералитет, а затем и сам Скоропадский незаметно для себя переходят на русский язык. Стенографистка в недоумении вопрошает: «На каком языке мне стенографировать?» И пан гетман, в крайней степени раздражения, рявкает на бедную барышню: «На собачьем, сударыня, на собачьем!»

Сколько в этой репризе старых анекдотов, каждый при желании может подсчитать сам (у меня получилось пять, но это вряд ли предел). Инструментально фрагмент, по всей видимости, должен заменить соответствующую сцену из «Дней Турбиных»:

«Гетман. Я давно уже хотел поставить на вид вам и другим адъютантам, что следует говорить по-украински. Это безобразие, в конце концов! Ни один мой офицер не говорит на языке страны, а на украинские части это производит самое отрицательное впечатление. Прохаю ласково.

Шервинский. Слухаю, ваша светлость. Дежурный адъютант корнет... князь... (В сторону) Чёрт его знает, как "князь" по-украински! ... Чёрт! (Вслух.) Новожильцев, временно исполняющий обязанности... Я дУмаю... думАю... думовАю...

Гетман. Говорите по-русски!».

Для Шервинского авторы сериала написали другую репризу. Как у них водится - гораздо лучшую. Поручик, переодетый во фрак и уже поступивший в оперу, пытается объяснить петлюровскому патрулю род своих занятий: «Я пою». Пан бунчужный в недоумении: «Ну и что? И я пою, и они все поют... А делаешь-то что?» И Шервинский, сделав шаг назад, выдаёт им «Ніч яка місячна» (кстати, попутно снимая с авторов подозрения в антиукраинизме).

Обе эти шутки я помню ещё с детства - из любимого в десятилетнем возрасте сборника «Весёлый камертон», где с этим самым - «И я пою, и все поют» - приставал к Шаляпину извозчик, и где Карузо, забыв дома документы, вынужден был арией доказывать свою личность недоверчивому банковскому клерку.

В этом же сборнике был ещё один анекдот, который на удивление удачно подводит черту под рассказом о сериале «Белая гвардия». Приписывалась эта реплика, кажется, дирижёру Леопольду Стаковскому. Звучала она так: «Этот оркестр совершил величайшее чудо! Произведение, в бессмертие которого я верил всю жизнь, он уничтожил за каких-то два часа!».

Фото - www.mk.ru