– Так ведь картины разные!.. Заявку на фильм я писал, когда доделывал «Garpastum» (2005 год. – Авт.). Белый вариант сценария был готов три года назад, где-то к сентябрю. А потом я долго его дорабатывал. В окончательном варианте осталось очень мало от первоначального. Почти ничего. Поначалу я просто недооценил сложности материала. Понимать это начал по мере написания сценария. Первая версия была просто невнятной исторической мелодрамой. Абсолютно бессмысленной… И я стал вытаскивать из себя иные идеи…

– Не очень понимаю, что такое – жанр мелодрамы… Когда, к примеру, говоришь со средней руки российскими продюсерами, они всегда спрашивают: кассовое кино снимаешь или нет? А я не знаю, какое кино кассовое. Собственно, они и сами не всегда в состоянии объяснить разницу… Их просто интересует, окупится ли фильм. Второй традиционный вопрос: мелодрама или нет? По сути, тоже касающийся бюджета. Повторюсь: не знаю, что это такое! «Последнее танго в Париже» – мелодрама или нет? Не рискну определять…

– Мне тоже так кажется. Думаю, существуют хорошие и плохие фильмы, а жанры… Вспомните прекрасную картину Романа Полански «Китайский квартал». Детектив? А я считаю – настоящее кино… Некоторые надутые персонажи из московской киносреды бесконечно повторяют одно и то же про то, что такое кино, какое оно должно быть, а мне кажется, что все сложнее на самом деле. Эти люди мыслят клише, у них свое сформированное видение мира. Более того, они не имеют понятия ни как снимать коммерческое кино, ни как авторское…

– Не знаю. В юности, конечно, читал гороскопы: любопытно ведь узнать о себе стороннее мнение. Там писали, что Дева очень аккуратна. Я же – полная противоположность этим утверждениям: если в квартире может быть раскидано абсолютно все – это обо мне… (Смеется) Думаю, по поводу пристального внимания к деталям стоит вспомнить моего отца… Однако же, с одной стороны, говорить, что для меня подробности не имеют значения – глупо. С другой – утверждать, мол, просматриваю десятки тысяч фотографий в поисках какой-то пуговицы или значка, будет режиссерским преувеличением. Я весьма скептически отношусь к коллегам, которые декларируют, что не могут продолжать съемки, пока им не достанут какого-нибудь «правильного» подстаканника. На мой взгляд, это профессиональное кокетство. Лично я стараюсь снимать фильмы так, как, на мой взгляд, должно выглядеть настоящее кино.

 

«Бумажный солдат» – не стопроцентная копия 60-х годов. Я допускал, что в картине могут быть некие расхождения с действительностью. Мне представлялось более важным передать дух времени, эмоции того поколения… Тем более что фильм снят в цвете, а эстетика цветного и черно-белого кино абсолютно разная. Иная пластика, другие изобразительные приемы, ритм…

– Мы старались добиться такого результата, чтобы не было ощущения «пластикового» дешевого исторического американского боевика. Все объекты, которые вы видели в фильме, строили сами. Интерьеры также. Я понял, что так будет лучше, точнее. Всегда считал: максимальный контроль над тканью фильма необходим. Например, мы долго решали, каким должен быть цвет в «Бумажном солдате», думали о колористическом решении декораций. Не очень люблю говорить об этом,поскольку сам всегда вздрагиваю, когда читаю интервью коллег с подобными рассуждениями. Очень походит на бахвальство... Для меня кино начинается тогда, когда понимаю, что я сам формирую обстоятельства. А не они – меня. Потому в моих картинах моменты импровизации случаются только после тщательных репетиций. Может быть, поэтому и складывается подобное впечатление после просмотра. Но знаю немало людей, относящихся к деталям гораздо более тщательно, чем я.

– Мы с ним мало говорим о профессии. Наверное, потому что оба – закрытые люди, но, как многие подобные личности, папа бывает экстравертом, подвержен «шатаниям» из одной крайности в другую. У нас с ним, с одной стороны, общее видение каких-то вещей. С другой – абсолютно разное. Проходим по границе… К тому же сейчас живем в разных городах… С мамой (сценаристом Светланой Кармалитой. – Авт.), правда, иногда советуюсь, с папой – нет.

Как правило. Но не всегда. Мне, к примеру, не нравится один из фильмов, получивший некоторое время тому несколько премий «Белый слон». У него другое мнение по этому поводу. Мы спорим. Но он гений, ему виднее…

– Никогда не понимал. В нашей семье не было принято говорить о социальных различиях. Я учился в обычной школе, дружил с ребятами из класса. Сережа Алюков и Максим Линейкин жили в коммунальных квартирах. Помню, у родителей Максима была одна огромная комната, метров тридцать, разделенная шкафами, потому что семья большая. Никогда не возникало вопросов, почему одни живут так, другие – иначе. Мы воспринимали это как должное. К тому же, наша семья ведь тоже никогда не была богатой. Особенно это стало понятно к 90-м годам… Что имена моих родителей могут производить достаточно большое впечатление на некоторых людей, с которыми я общался, понял лишь приехав в Москву, поступив в институт.

– Помню, как приходили в дом папины и мамины друзья (сейчас-то уже утеряна культура приема гостей – в основном, все ходят в какие-то заведения)… Большие накрытые столы в старой дедушкиной квартире – очень странной с точки зрения географии – с длинными коридорами… Вспоминаю, но на уровне картинок… Хазанов когда-то заходил. На меня его визит произвел впечатление: живой Хазанов, будто из телевизора вышел! Тогда он еще не носил длинных шуб из всяких «меховых» животных… Родители любили компании: в доме появлялось много людей, которых я узнавал, когда уже мог это делать….

– В детстве папины картины производили на меня странное впечатление, поскольку я не мог их анализировать, не хватало определенных знаний… Его кино и вообще – что такое Алексей Герман в мировом кинематографе – начал понимать гораздо позже…

– Сложно сказать… Думаю, «Мой друг Иван Лапшин» и «Хрусталев, машину!» – лучшее из того, что сделал папа. Замечательная картина «20 дней без войны», но она все равно в русле времени… «Лапшин» и «Хрусталев» – явления абсолютно другого порядка. Шаг в иной уровень искусства… Хотя фильмы совершенно разные.

– Его у меня уже давно нет. Поэтому с удовольствием общаюсь с журналистами, тем более что это часть моей профессии. И всегда дергаюсь, когда коллеги говорят: «Ой, как я устал… Мне не до интервью…».

 

– Это невозможно. Литература требует немалого напряжения сил… Я пишу тяжело, с болью, очень долго расписываюсь… Поэтому… Поэтому лучше писать сценарии. Мне, правда, предлагали издать книгу, я даже заключил договор с издательством, но в какой-то момент разорвал его. Над хорошей книгой нужно работать год, может быть, пять… Не знаю, не пробовал. А ведь нужно на что-то жить. Писать про шмотки не хочу. Будь у меня желание просто заработать деньги, пользуясь опытом Робски, вероятно, сочинил бы то же самое – из какой-то другой жизни. Но, честно говоря, делать этого не намерен. Впрочем, и не уверен, что получится. Вот если бы были деньги, может статься, уехал бы на год и что-нибудь сотворил…

– На родительскую дачу, под Питером. Я за последнее время так наездился, набегался, что хочу просто уединится… И отоспаться.

– Могу выпить вечером, если выхожу куда-нибудь. Это, наверное, нехорошо, но что делать… Когда работаю, стараюсь не пить. Невозможно приходить на съемки с головной болью: не понимаешь, что происходит вокруг. Несколько раз подобное случалось – мне было ужасно стыдно. Стараюсь больше не делать таких ошибок – ничем хорошим это не заканчивалось. Во-первых, я работал в три раза медленнее, во-вторых, делал какие-то весьма сомнительные вещи. Так нельзя.

– Могу, конечно. Во время работы иногда бываю очень неприятным. Мне никто не верит, поскольку произвожу впечатление мягкого человека. Могу ругаться матом очень долго. Могу ударить…

– Могу. Но это бывает редко…

– Сложный вопрос. В России, наверное – диапазон между десятыми и двадцатыми годами прошлого века. Если брать литературу, живопись, в нашей стране это было наиболее энергетически насыщенное время.

– Мне понравился фильм «Времена года» турецкого режиссера Нури Бильге Джейлана (он, кстати, был в программе нынешней «Молодости»). Очень хорошее кино… Картина моего товарища Рамиля Салахутдинова «Кружение в пределах кольцевой» – ее практически никто не видел, поскольку прокатом фильма занимались бездарно. В остальном же за последние два-три года, на мой взгляд, в России не появилось по-настоящему сильных картин. Были достойные, но прорыва не случилось. Я и себя имею в виду. Мне импонирует работа Михаила Попогребского «Простые вещи». Очень. Но правда заключается в том, что до уровня дарования, например, Феллини или Бергмана, никто из нашего поколения еще не дополз. Это честно. На мой взгляд, во всяком случае.