Сергей Гармаш: Да.

 

– Во-первых, мама с папой там живут. Во-вторых, огромное количество друзей. Мама с папой – главное. Брат. И вы знаете, как ни странно, например, в Украине – здесь же живёт Ступка, Горбунов.(вздыхает) О том, что, знаете, я когда учился в Днепропетровске, я 2 года не мог понять, что я буду артистом. Ну, меня это не прельщало. Потом, когда я увидел «Белую птицу с чёрной отметиной»  то, о чём мы говорили – и когда Миколайчук, стоя в этой шинели в этом лесу, орёт «Орест! Орест!»  и потом крупный план этого чёрного человека с автоматом, я тогда понял, что я хочу быть артистом. Когда я увидел Ступку.

 

– Вы знаете, Саша, об этом так много написано. Ну, чтобы рассказать... Не по своей воле. Мама отвезла документы в театральное училище. Я взял и поступил.

 

– Понимаете, когда я увидела Миколайчука и Ступку, когда я увидела «Подранки» но это было позже – когда я увидел «41-й»  и когда я увидел, безусловно, «Служили два товарища» , я как-то внутри почувствовал, что я хочу быть таким. Вот как Быков, как Олег Иванович. Таким, как Миколайчук или как Ступка быть невозможно.

 

– Да.

 

– Нет, это не так. Не то что не приемлю. Понимаете, нельзя жить и не принимать то время, в котором ты живёшь. Можно по этому поводу негодовать, можно думать, можно рассуждать. Но отрицать – нет, это не про меня. Понимаете как – меня папа в детстве научил тому, что дети должны быть умнее, чем их родители.

 

– Изменить? Я бы хотел, чтобы ребята, которым 17 лет, знали, кто такой Лунин. И знали о том, как Лунин, декабрист, во время восстания находился у великого князя. И когда за ним приехали с кандалами, Лунин попросился на охоту на медвежью. И великий князь Константин его отпустил. А ему говорят: «Вы что, с ума сошли? Он государственный преступник» . И Лунин через 2 дня медвежьей охоты приносит свои руки в кандалы, едет в Сибирь на 25 лет. А ему достаточно было сделать один шаг и он находился бы в Польше. И он никогда бы не сидел. Только это был Лунин. Это был декабрист, это был офицер. Это был человек, у которого было понятие чести. У которого было 8 дуэлей. Очень хорошо бы задуматься в России и в Украине, в моей Родине, где у меня живут мама и папа в городе Херсоне... Вы знаете, не буду с вами ни слова говорить о политике. Ни слова. Но о том, что с 1960-го года в России не было реформы образования – это ужасно. Это страшно. То, что есть такое понятие «ЕГЭ»  это ужасно, это кошмарно. «ЕГЭ»  наш экзамен. Единый государственный экзамен. Где уже доходит до того, что может быть написано: ответьте, просто поставьте чёрточку «Как умерла Анна Каренина – под поездом, автомобилем или пароходом?»  Понимаете? Когда Владимиру Владимировичу ты лично задаёшь вопрос «А когда это будет?» , он так легко отвечает: «Да, мы думаем, это проблема» . Съезжает с базара. И в нашей стране на сегодняшний день забыты имена Ушинский и Сухомлинский. Забыты. Забыты!

 

– Нет, я не боюсь. Я просто считаю, что одна из бед нашего времени – это то, когда люди занимаются не своим делом. Я артист. Давайте говорить про театр, про кино. Как только артист начинает говорить про политику, он может это делать. У себя дома на кухне я это делаю. Но не здесь. Потому, что когда люди занимаются не своим делом – это одна из самых больших проблем нашего сегодняшнего времени.

 

– Среди каких «ваших актёров» ?

 

– Они перестают быть актёрами. Они перестают быть спортсменами, они перестают быть тем, чем им предназначено заниматься. Этого не нужно делать, на мой взгляд.

 

– Я переступаю порог «Современника»  и перестаю быть артистом. Думаю, что так каждый артист должен поступать. Понимаете, надевая всю жизни чужие штаны и пиджаки, если ты ещё начнёшь делать это в жизни, то это будет ложь. Это кино, театр. Но когда я выхожу из «Современника» , я не хочу быть артистом. Я хочу быть человеком. Понимаете, чтобы вы, вот, Александр, со мной сели и разговаривали не как с артистом, не как с какой-то значимостью. Нет. Плохим будешь просто артистом на сцене, если ты в жизни ещё будешь играть.

 

– Моя фильмография насчитывает более ста фильмов. Если бы сказать тебе сейчас, сколько их, за которые мне не стыдно и я могу об этом говорить, то вот этих пальцев будет много. (показывает обе ладони) меньше 10-ти.

 

– Ну, Саша, понимаете как... Иногда от картины остаются у тебя деньги. (смеётся) Иногда от картины остаётся город, где она снималась. Иногда от неё остаётся вообще какая-нибудь байка. А иногда, крайне редко, эта картина становится частью твоей жизни. Их немного.

– Такая простая вещь, Саша. Вообще-то надо жить, кормить семью. Но я не занимаюсь ничем другим – я не пою на эстраде, я не бью чечётку. Но надо же зарабатывать деньги, надо же кормить семью, надо же помогать маме с папой.

 

– Нет, никогда.

 

– Понимаете, школа-студия МХАТ – это и в смысле человеческом, и в смысле профессиональном центральное событие моей жизни. Там учили не просто актёрскому мастерству. Там сначала учили быть личностью. Понимаете, если не работать в театре, для меня это, может быть, лично, но невозможно. Театр – это другое. Это настолько непохожие вещи. Понимаете, есть общие моменты – переодевание, грим, заучивание текста. Но всё остальное – это разное, театр и кино. Нет, я бы без театра не мог жить.

 

(вздыхает) – Знаете, честно сказать, Саша, так хотелось бы, вроде, кинуть камень в него, но я не брошу. Они живут в другое время. Мы сейчас опять набредём на то, что вынуждены будем говорить... Им тяжелее, безумно. У нас в школе-студии МХАТ было запрещено сниматься. Сейчас запретить сниматься нельзя. Они не выживут на эту стипендию. Понимаете? Но это большая беда. Это большая беда, потому что он пошёл, снялся. Ему говорят: «Ой, Коля, как ты здорово!..»  Он – раз! – и перестал учиться.

 

– Да, есть такие. Артур Смольянинов. Которого я привёл в театр. И знаете как? Мы снялись уже в двух картинах до этого. Он мне как-то, скажем так, не то что не нравился, но какая-то такая «борзота»  сумасшедшая не убеждала меня. Хотя, с другой стороны, я понимал, что он безумно талантлив. И потом мы поехали в город Шахты и стали сниматься в картине «Последний забой»  я, он, Горбунов и Петя Зайченко. И с Горбуновым однажды ночью мы стали пить водку. И там сидел Смольянинов и между нами была гитара. И Смольянинов взял гитару и стал петь Высоцкого. А мы с Горбуновым говорим «А вот это?»  и он поёт. Мы говорим «А вот это?»  он поёт. Мы говорим «А вот это?!»  он поёт. Потом говорит: «Сергей Леонидович, я очень хочу работать в вашем театре» . Я говорю: «Если ты сейчас это брякнул оттого, что мне понравилось, как ты Высоцкого поёшь?»  Он говорит: «Нет, я правда хочу работать» . Я говорю: «Ты хоть один спектакль там видел?» Он говорит: «Я там видел...»  и перечисляет практически весь репертуар. Приезжаю в Москву и говорю Галине Борисовне: «Если вы его не возьмёте, то его возьмёт Табаков и все кто угодно возьмут» . Он заходит к ней в кабинет и через 30 минут выходит с ролью Солёнова в «Трёх сёстрах»  артистом нашего театра.

 

– У меня двое детей.

 

– Не подозревайте, что может быть некорректный вопрос. Они оба от одной жены. (смеётся)

– Даше 22 года.

 

– 5.

 

– Я хочу, чтобы он был похож на меня. Я его наказываю иногда, ругаюсь с женой. Меня жёстко воспитывал папа. До такой степени жёстко, что мне казалось, что я никогда в жизни ему этого не прощу. Теперь я целую его руки за то, что он меня так воспитывал. ...Саша, это трудный вопрос – как я его воспитываю. Мне нравится его юмор. Понимаете, разницы в 18 лет между детьми – это трудная штука. Я сейчас думаю о том, насколько я не долюбил дочь. Когда у тебя рождается ребёнок и тебе 26 лет или 30 лет, ты этого не понимаешь. Правда. Не понимаешь. Ну вот вроде бы всё нормально – жена любимая, работа, дочь – всё хорошо. Но Ваня нам вынул с женой по 10 лет, наверное, или по 15 нашей жизни. Он нас омолодил. Понимаете, он... И ты понимаешь – господи, какое же это счастье. И я думаю: боже мой, я Дашку так не любил, мне стыдно перед ней. (улыбается)

 

– Ответ очень простой: в любви.

 

– Не то слово. Это не политика, мы можем с вами на эту тему поговорить. Вы понимаете, любовь – это работа. В ней должно быть настолько всё – и радость, и нежность, и скандал, и страсть до разрывания друг друга. Если этого нет, это не любовь. Любовь, которая включает в себя всё – когда трудно, когда до развода, когда до какого-то безумия, не знаю. А когда ещё жена актриса... Тут, понимаете, происходит такая штука, которая не сговаривается. Не знаю, как им образом. То ли оттого, что мы так встретились, мы такие оказались люди и меня зовут Серёжа, а её – Нина. Может быть, поэтому. Может быть по-другому. Но мы ведь с одного курса школы-студии МХАТ. И придя в «Современник»  вместе, наша судьба складывается очень по-разному. Жена, которая никогда в жизни тебе не то что не говорит «Почему ты снимаешь в кино, а я не снимаюсь?»  это вообще даже неподымаемая тема. Но всё, что я сделал в кино и в театре на этот день, 50% у неё в руках. Она мой тыл, она мой первый критик, она... В тот момент, когда я мог запросто не сниматься, она сказала: «Нет, ты в этом не будешь сниматься» . Причём это было просто её мнение, а я говорил: «Да. Наверное, да» . Всё, что я сделал в кино и в театре – половина принадлежит ей. Не пафосно, честно вам говорю.

 

– Это очень серьёзный момент. И я не умею дружить с этим названием. И очень много в жизни и для мамы, и для папы, и для театра, и для жены я сделал плохого в содружестве с этим словом. Есть люди, которые умеют с этим обращаться. Я не умею. Как только мы с ним встречаемся, мне кажется, что я умею. Но не умею. И это не моя тема, потому что я этого просто не умею. Жизнь столько простила за алкоголь, и жена, и театр, кино, и режиссёры столько простили, что не нужно было столько прощать. Я не умею общаться с алкоголем. Это моё слабое место.

 

– Вы знаете, Саша, очень просто. Опять-таки, если вернуться даже не к политике, а к жизни просто. Когда ты можешь в течение часа, полутора часа или одного дня взять и поменять своё мировоззрение. Понимаете? Когда-то ко мне приехал друг, близкий друг и говорит: «Вся беда от евреев» . (смеются) Я говорю: «Толик, послушай меня. Ты знаешь, кто был твой дед?»  Он говорит: «Кузнец» . Я говорю: «А его прадед кто?»  Он говорит: «Ну подожди, я такого не знаю» . «А если твой прадед был евреем?»  Он говорит: «Ты с ума сошёл!»  Я говорю: «Ну ты же не знаешь» . Поэтому я ненавижу национализм безумно. Я украинец и не забыл язык, не забыл Шевченко. Я живу в России. Но вот понимаете, когда ты можешь в 2 часа или 2 секунды поменять своё мировоззрение и принять какую-то другую точку зрения, это то, что говорит в картине «Постскриптум»  мать Лунгина: «Интеллектуальное мужество» .

 

– Да.

 

– Ложь. Вы что! Вы знаете, я Тодоровскому говорю, когда я получил за 2 года до съёмок «фанеру» , под которую должен был учиться – за 2 года! – я ставил этот диск себе в машину и говорю: «Тодор, ты меня будешь снимать, если я не спою?»  Он говорит: «Я тебя, Гармаш, снимать, конечно, буду. Но лучше, чтобы ты спел» . Но вы что, думаете, я его слушали и учился? Ни фига!

– Но это сделал Меладзе Константин. Понимаете? Мы зашли в эту студию звукозаписи и Тодоровский с Ярмольником от моих первых дублей просто падали в оборок. И он сказал: «Знаете, что? Идите отсюда, чтобы я вас не видел» . И вывел... Меладзе, да. И потом говорит: «Ты же из Херсона?»  Я говорю: «Да» . Он говорит: «А я из Николаева. Давай покурим» . Он не курит. Я покурил. Что он сделал со мной – не могу понять. Понимаете? Он гениальный музыкальный режиссёр – Меладзе. Я записал это за час и 20 минут. Это только благодаря ему – великому композитору и величайшему музыкальному режиссёру. За час и 20 минут. А так, если вы сейчас скажете «Спой чего-нибудь!»  нет. Я вам скажу «До свидания, Саша».

 

– Тенденции, которые нравятся, – да, безусловно, есть. Я вам просто буду говорить названия. Это «Ликвидация».

 

– Тем, что Урсуляк рассказывает потрясающую историю, от которой ты не можешь оторваться, как от «Тени исчезают в полдень»  или «Вечный зов» . Понимаете, на сегодняшний день «Вечный зов»  куча людей скажет... Чуть не ругнулся. «Это совдеп!»  Но «Вечный зов»  это классика. Понимаете, когда смотришь на Роговцеву, только рыдаешь. И проходит время, сериалы как будто бы исчезают, а потом появляются. Но «Ликвидация» , извините меня, пожалуйста, это сериал, от которого оторваться нельзя. Как играет там Машков, как играют там все. И я, в принципе, не против сериалов. Понимаете, такого рода сериал, в котором я снимался, «Доктор Живаго» . Неудачный сериал. Но он удачный, потому что там есть фантастическая работа Олега Ивановича Янковского – самая лучшая и единственная на самом деле. Понимаете, поэтому я не против этого жанра, но снимать 5-6-ю «Каменскую» , снимать какую-то пошлятину, которая развращает молодёжь и от которой не могут старики оторваться, какую-то жутчайшую. Там, «Обручальное кольцо» , в котором 800 серий. Это ужасно.

 

– Хуже. Это разврат, это пошлость.

– Мои друзья?

 

(улыбается) – Валера Тодоровский. Костя Хабенский. Серёжа Мочильский. Володя Бирюков, с которым мы учились в Днепропетровском театральном училище. Который главный режиссёр театра кукол города Пензы.

– Нет. Нам вместе тяжело – жизнь такая. Бывает, что вместе. С Володькой только мы единолично. Это мой лучший самый друг самый. Бирюков. Мы с 15-ти лет с ним. Знаете, что мы весь первый курс друг друга ненавидели и делали друг другу гадости. До такой степени. А потом однажды забрались на 5-й этаж общежития и просидели ночь и проговорили. И с этого момента поклялись вот, на коленях стоя, в вечной дружбе.

– По сей день.

– Не задавайте такой вопрос.

 

– Потому, что если бы я мог бросить театр и купить какую-нибудь длиннющую яхту, я бы только это и делал. (улыбается) На это не хватает времени. Нет, я очень давно не выступал. И потом, понимаете, Саша, я когда «Дискавери»  смотрю и там прёт что-нибудь такое под сумасшедшими парусами, я не переключаю. Потому, что у меня включается дикая ревность! Безумная такая! Я хочу туда.

 

– Нет. В жизни нужно что-то делать до конца. Либо быть артистом, либо быть парусником. Если бы завтра у меня в кармане оказалось столько денег, чтобы я мог купить себе яхту...

 

– Да, безусловно. Безусловно...

 

– Нет. Нет. (смеются) Трансатл. Трансатл. Понимаете? Трансатлантическая такая чтобы.

 

– Нет. я до такой степени не могу. Я кандидат в мастера спорта.

 

Но дело не в этом. Есть же дружки, кого я бы собрал туда. Но это, знаете, такая смешная история. Я бы собрал туда самых близких людей, положил бы на стол «Дети капитана Гранта»  и пошёл бы по этому маршруту. Вот просто пошёл бы по «Дети капитана Гранта» ! Одна из первых книг, которую я прочитал.