70-летие Довлатова широко отмечается и в России, и в русской Америке, и на всем постсоветском пространстве, где Сергей стал любимым писателем своего поколения. Это  радует еще и потому, что Довлатов говорил «я хочу получить сдачу, там, где обсчитали». И он ее получил сполна, но слишком поздно. 

Довлатов умер непростительно молодым. Наверное, поэтому так часто мы задаемся вопросом, что бы произошло с его литературой, если бы ее автор остался в живых?  

За те два десятилетия, что прошли со смерти Довлатов, в отечественной литературе изменилось все, кроме того места, которое в ней занимает этот писатель. Книги Сергея полюбили все, кто читал, – от водопроводчика до академика, от правых до левых, от Бродского до Солженицына.  Сергей умер как раз в то время, когда его сочинения впервые добрались до массового русского читателя.    В этой ситуации особенно интересен вопрос о том, что бы он делал дальше?

Перед смертью Сергей работал на материале, казалось, уже отработанном.  Но в самых последних его рассказах (он успел сочинить два рассказа из нового сборника "Холодильник") появилась новая тема. Довлатов брал своих русских персонажей, помещал их в Америку и смотрел, что из этого получится.  Такой поворот мог привести к тематическим, но стилевым, открытиям.  Сергей как мастер прозы сложился настолько основательно и прочно, что он вряд ли бы изменил свою благородно сдержанную манеру. Довлатов ведь никогда не хотел изменить русскую литературу, он хотел оставить в ней след. Он не революционер, а  хранитель. Ему казалось главным - вписаться в нашу классику. Что он и сделал.

За  20 лет в новой русской литературе перепробовали все на свете:  соцарт, постмодернизм, передергивания, комикование, стеб. И чем больше экспериментов, тем быстрее устает читатель. На этом фоне здоровая словесность Довлатова импонирует самой широкой аудитории. Это - нормальный писатель для нормальных читателей.  За это его и любят и обходятся с ним, как с нашим последним классиком. О нем уже не спорят, его  - читают.  Молодежь цитирует Сергея так же часто, как мы - Ильфа и Петрова.

Но слава, особенно – посмертная, не дается даром. Чтобы приспособить Довлатова к новому климату, его часто вставляют в мартиролог писателей, умерших от любви к родине. Сергей действительно ушел слишком рано, но не честно в этой беде винить Америку, как это с азартом делают сегодня. 

Каждый день я читаю чушь о писателе, которого любят изображать  беспомощным эмигрантом. Кто-то написал, что он не умел водить машину (вранье, Сергей обожал свой автомобиль и обклеил бампер забавными плакатами). Другой уверяет, что Довлатов не знал английского (вранье, Сергей объяснялся с друзьями, соседями и редакторами, а жаловался потому, что уважал чужой язык не меньше родного). Третий пишет, что Довлатов умер, потому что у него не было медицинской страховки (вранье, в Америке сперва оказывают медицинскую помощь, а потом за нее  берут – если могут – большие деньги").

Глядя, как бесцеремонно обходятся с наследием Довлатова, особенно – эпистолярным,  читая, как его чернят, особенно – завистники,  видя, как Сергея приспосабливают к  складывающемуся сейчас державному мифу, я думаю о том, как важно сохранить память о Довлатове и поделиться  ею с другими. По-моему,  в этом –  пока мы еще здесь - смысл нынешнего юбилея.