Родился 2 мая 1966 года. Окончил факультет романо-германской филологии КГУ. В течение 13 лет (1991–2004) жил во Франции. Год проучился в Сорбонне, затем открыл во Франции собственный страховой бизнес. Был вице-президентом фонда «Дни Украины», который организовывал Дни Украины в Европе (2004–2006). Исполнительный продюсер студии «Иллюзион-films». Сыну Роману 9 лет.

   

    

– Где-то раз в год.

    

    

– Я бы сказал, что ничего завидного нет. Скорее с ехидной периодичностью, потому что это выглядит так: ну что, отчитайся за истекший период – а, нечем похвастаться? О’кей, мы через год позвоним. А теперь есть чем? Нет? Как, по-прежнему нет? И так каждый год. Ваш журнал, кстати, я видел, правда, никогда в жизни не открывал. Мне название не нравится.

    

    

– Ну, Лесь может, да. Понимаете, мне 42 года, у меня уже свои дети есть, а меня все представляют как сына Романа Балаяна. Даже на моего сына это распространяется, только он, бедняга, уже за дедушку вынужден отдуваться. У меня был забавный период в жизни, когда я целых тринадцать лет не был «сыном Романа Балаяна».

    

    

– Да. Там-то всем совершенно фиолетово. Нет, здесь тоже хорошо, плакаться не буду, но тогда, по-моему, было удобнее всего.

   

    

– Чистая была авантюра. В 1991-м здесь особо нечего было делать: или состояние сколачивать, или в войну играться – я предпочел свалить. Меня не так уж интересовала учеба, но это был прекрасный повод уехать. Записался в частную школу, а уже там выяснилось, что во Франции, в отличие от нынешней Украины, есть государственные учебные заведения с весьма символической оплатой. Например, год в аспирантуре Сорбонны стоит чуть больше ста долларов.

    

    

– Конечно. Просто мало кто об этом знает.

    

– Это была инициатива моего товарища, Максима Тимошенко. Абсолютный экспромт, он мне позвонил и поставил перед фактом – так и так, через две недели надо провести одно мероприятие.

    

    

– Да. Последние были три года назад в Монако, памятник Сержу Лифарю мы еще поставили. Кстати, я заезжал недавно – стоит наш Лифарь, все в порядке.

    

    

– Нет, это другие люди, мы с Максимом к ним примкнули уже на этапе реализации. Но это неважно. Главное же не лавры, а идея.

    

    

– А сейчас, простите, что показывать? Имидж Украины настолько испорчен, что проводить нечто подобное ни настроения нет, ни смысла. Мы же не можем ограничиться весельем, выставкой или открытием памятника, должна быть какая-то подпитка со стороны государства – не в смысле его участия, а в смысле нормального поведения и нормальной политики.

    

    

– Я не очень люблю это понятие – «светская жизнь».

    

– Честно говоря, гламур меня утомляет. У нас всегда было прекрасное разделение с Максимом: он – такая картинка, вечно в костюме и при галстуке, а я разгильдяй и не претендую ходить с платочком в кармашке.

    

    

– Правильно, наверное, обозвала. Это же было сказано без насмешки?

– Думаю, правильно. С Максимом можно появиться на самых разнообразных форматах мероприятий, и он выглядит достойно. В общем-то, наверное, в этом и заключается его основное занятие. Никто ведь не знает, чем Максим деньги зарабатывает.

    

– А кто из нас не занимается недвижимостью? Бабушкину квартирку там толкнуть или что еще. На самом деле мне даже нравится – вроде человек ничем особо не выделяется, а все его знают. Что мне импонирует – практически со всеми он поддерживает приятельские отношения. Это хорошо, особенно в этом кругу, где всегда есть недоброжелатели и много грязи – а он умеет красиво общаться даже с оппозиционными людьми.

    

    

– Скажем так, мы хорошие товарищи и надежные партнеры. Друзья у меня несколько другого плана.

    

    

– Они разные. У меня есть верные друзья еще со школьной эпохи. Из тех, кто на слуху, – Женя Рыбчинский, Гарик Кричевский... да и хватит, пожалуй. Это никак не связано с тягой к знаменитостям – с Женей я учился вместе, с Гариком меня Женя познакомил, он просто классный парень.

    

– Что, неужели вы и шансон слушаете?

    

– А я не знаю, что это такое. Шансон – вроде как музыка для таксистов, да? (Я не хочу сказать ничего плохого о таксистах.) Но если выйти за рамки клише... Шансон может быть разным. Пока я не был знаком с Гариком, я считал, что такая музыка ниже моего плинтуса. Сейчас иногда слушаю, в основном Гарика, потому что он мой приятель. Я ему даже тексты иногда правлю, потому как я филолог, а он музыкант и есть проблемы с грамотностью – он, бедняга, несколько раз попадал в перезапись. (Смеется.) Вообще-то, я предпочитаю джаз и все, что около джаза.

    

– Об отце? Я не знаю вопроса об отце, который мне еще не задавали. Можно, наверное, порадоваться за таких ребят, как Валера Тодоровский или Филипп Янковский, которые могут дотягивать или не дотягивать до отцов, но их судят по их собственным результатам. А вот мне чего нового сказать, я не знаю. Я не творческий человек, в этом ключе способностями никогда не блистал и не блистаю. Просто отец меня еще всегда отговаривал, говорил, что кино – это тяжко...

    

    

– Тогда еще был Советский Союз. Как только «началась» Украина, я уехал.

    

    

– (С некоторым надрывом.) Уболтал!

    

    

– Да нет, чего мне жалеть. Я жалею только, что общие тенденции страны ухудшаются. В 2004-м была такая прекрасная динамика...

    

– Да, что уже вот-вот. А сейчас я даже думаю, что приду к той старинной забаве, которую позволяли себе дворяне царской России – на зиму уезжать в постылую Ниццу, отсиживаться 4-5 месяцев, а потом возвращаться. Особых причин долго здесь находиться у меня нет, климат этот никогда мне не нравился... Грязь, холод... Нет, не знаю, не мое.

    

– Это я папе на помощь пришел. Хотелось ему помочь стать свадебным генералом, потому как я понимаю, что это ему не столько интересно, сколько нужно для выживания.

    

    

– По крайней мере, у нас пока ничего не заморожено.

    

    

– И с украинскими тоже. Делали проект для Star Media, сейчас для «Интера».

    

    

– Слушайте, ну у нас как в том анекдоте. В Киеве появилось множество мужчин нетрадиционной ориентации – они собираются в ресторанах группами по 3-4 человека, и периодически от их столиков слышно: «У меня та-а-кая ж...а!». Мы не исключение. Нет такого, что у всех жэ, а у нас жир. Как и все «патриоты», мы тоже в дерьме. Меня все это не так уж удручает. У меня же есть работа во Франции, не вижу причин для особой паники. Хотелось бы, конечно, как-то под-держивать этот огонь сериальный, но исключительно как бизнес, не как творчество.

    

– Да, я к нему очень спокойно отношусь. Как к обязанности. Моя задача – получить деньги, правильно их потратить и выдать продукт. Надо пирожки, вот вам пирожки. Хотите коржики, нате коржики.

    

    – Наверное, потому что все хотят подешевле. Если канал может снять продукт за 500 тысяч и его будут смотреть, то зачем париться и снимать за миллион? Но даже если бы были другие финансовые возможности, не уверен, что вышла бы конфетка. Дело же не только в деньгах, но и в людях... И я думаю, сериалы изначально на звание шедевра не претендуют. В большинстве своем это такие простенькие вещички, чтобы было чем забивать эфир. Чем-то же надо его забивать? Наверное, есть удачные работы, но я просто телевизор практически не смотрю. Нет времени смотреть эту байду. Что мне показалось неплохим как для сериала – «Ликвидация». Этакое «Место встречи изменить нельзя», пониже, конечно, уровнем, но симпатично, легко, с весьма хорошим юмором. Такой одесский вариант, его уже растащили на цитаты.

    

    

– Вы поймите, я не могу сказать: все, я хочу делать это и это. Надо еще заручиться поддержкой канала, а тут много нюансов – какая у канала политика, есть ли у него амбиции...

    

– У них «Свобода слова» сейчас – главная амбиция на всех каналах. Там теперь этой «Свободы» много, и все мы, как дураки, смотрим. Но вряд ли кто-то верит хоть единому слову из того, что там говорится. Это такое... времяпровождение. Как фон музыкальный.

 

– Так и есть. Я бы сказал, что он гипертрофированно нравственный, и это порой граничит с упрямством. Высокая, даже очень высокая планка. Меня, например, он всю жизнь подозревает во всяких нехорошестях. Переживает, что я окажусь не на уровне его взглядов и понятий. Он может показаться грубоватым, но я ему даю индульгенцию на тон, поскольку прекрасно понимаю, почему он так говорит. Он умеет восхищаться слабым, потому что сильным ведь каждый дурак сможет. Он умеет многое терять ради принципа, если принцип обоснован. А иногда и необоснован. Я не его клон, но есть вещи, в которых мне хотелось бы по нему сверяться. Так, как кто-то по Библии сверяется.

   

    

– Ну, вот перед «Полетами» было достаточно сложно, жили за счет мамы, она тогда преподавала фортепиано в музыкальной школе. Как было в 90-е, я особо не в курсе, но помню, он мне периодически звонил и спрашивал, не нужна ли его помощь. У меня отец – человек восточный, он, знаете, опекает всех и вся. Да нет, все нормально, если еще в стране эта ерундистика прекратится, то мы выживем так или иначе.

    

    

– Я не знаю, как приняли, но я знаю своего отца. Проблема в том, что он человек идеи, но не человек реализации. То есть он придумал себе в голове шикарный фильм, но ведь его еще надо снять! А в жизни все получается по-другому, а мотивация в процессе гаснет, а съемки – это вообще нудно и страшно... И доносится в итоге процентов десять от того, что он хотел изначально.

    

– Да он, по-моему, никогда ничем не доволен. Он не умеет снимать по-другому, и сам от этого переживает, потому что вроде как нет эволюции. Но если зритель, которому близка сама идея, готов сносить огрехи несовременной картинки и так далее...

    

(Весело.) Мне легче, чем отцу. Мне, по большому счету, все равно, чем заниматься. Я долго мучился, думал: Боже мой, у всех же есть любимое дело, а у меня нет, природа отдохнула, точно. А потом понял, оно есть, просто со стороны этого не видно. Я обожаю общаться. Могу в день провести по пять встреч, напиться кофе, а потом месяца через три неожиданно получить какой-то результат. Все думают – случайность, но на самом деле я занимаюсь своим любимым делом – болтаю. А иногда это еще и кормит.

    

    

– Получается, да. Я пришел к выводу, что я везунчик.