Советский разведчик, покидая проваленную квартиру, успел оставить знак, но профессор Плейшнер в эйфории своей этот знак не заметил. Голос Ефима Копеляна и выворачивающий душу взгляд Евстигнеева в окно - одна из самых трагических сцен нашего кино. Человек, которого ты успел полюбить, читает свой смертный приговор. В роковом окне - Верка Сердючка. Это ее шоу. Ладно. Раз так, давайте судить художника по законам, им самим для себя признанным.

 

Это должно было случиться. Это случилось с Чарли Чаплином, с Бастером Китоном, теперь вот с Андреем Данилко. Великий комик не может избежать темы смерти. Наступает время и его неудержимо, сознательно или бессознательно влечет пройти «по самому по краю», и то ли на грани фола, то ли «бездны мрачной на краю», узнать, чего он действительно стоит как актер. И если зритель рассмеется именно там, где всегда страдал и плакал, - актер победил, и значит, отныне ему можно всё. Глядя на Верку, каким-то неуместно (а что тут вообще было бы уместно?) бытовым жестом дающую отмашку Плейшнеру, я рассмеялась. Это сделано хорошо. Мера вкуса вообще не есть проблема биологически чующего фальшь Данилко, тем более Верки. Но если можно говорить о возрастающей актерской виртуозности, то мы видим сегодня высшую огранку – почти уже «НЕеигру», абсолютную свободу владения инструментами своего тела.

 

Свобода, как известно, наиболее трудновыносимое испытание, как для общества, так и для отдельной личности. Данилко, нагнувший уже и Европу – сободен, свободен, наконец-то свободен. После, как водится, успеха «там», «здесь» зачастили глубокомысленные похвальные рецензии, (а еще два года назад мой «Плутовской роман с Веркой Сердючкой», чуть ли не первая в Украине попытка говорить о феномене этого актера серьезно, отвергали редакторы). Что будет делать со своей свободой Данилко? Вопрос интересный не только для него. С большого таланта и наш, публики, большой спрос. Того же, что и Андрей Данилко, рабоче-крестьянского происхождения Евгений Евстигнеев (возьмем его, как самую высокую меру лицедейства) оставил в сердцах соотечественников двух незабвенных аристократов духа, двух профессоров: Плейшнера и Преображенского. Какой след оставит в душах своих соотечественников Данилко? А ведь должен, должен оставить  – такая комета не может пролететь бесследно, да он уже отклонил нашу привычную эстетическую орбиту, уже изменил траекторию карьерного движения своих коллег. После того как, позволю самоцитату из того давнего эссе, «гейзер народного смеха, рванувший так неожиданно для всех из самых глубинных пластов на территории суржика, где уж точно никто не ждал художественных открытий», показал всю мощь месторождения, туда ломанулись столбить свои делянки многие. По всей Украине на хлеб с маслом зарабатывают (сама знаю такого в Одессе) отряды мужичков-псевдосердючек, снабженных шарами нечеловеческих грудей и больше, собственно, ничем. Но Данилко был первым, единственным, недосягаемым и им пока остается. Вот именно пока. У него еще есть время, но, увы, каждый год физической жизни травести отнимает невосполнимые ресурсы. И что потом? Ждать снисходительной жалости от зрителя? Публика безжалостна. А еще будут новые свежие лица, и кто-то начнет дышать в затылок.

 

В пиковых случаях Верка Сердючка  предлагала пассажиру быстрее соображать, «или будем что-то решать…». В том смысле, на который намекает Верка, «решать» – глагол нешуточный, ничего хорошего объекту не сулящий. Энергично решать свою проблему надо самому Андрею Данилко, он и будет это делать. Или не будет. Но кто ж нам запретит давать советы? Мой личный совет любимому актеру, за которого давно болею всей душой, звучит кратко: убить Верку. Пока она не убила своего Пигмалиона. Да-да-да, прошу господ пацифистов не хвататься за сердце. Верку надо аннулировать, как профессор Преображенский аннулировал Шарикова. А тоже ведь за столом с ним сидел, беседовал, привязываться начал. Пока в голосе Шарикова не зазвучали угрожающие ноты. Тем более, что, спешу успокоить гуманистов и продюсеров, Верку не больно-то убьешь. Ее бессмертный образ немедленно возродится и выскочит в виртуальном пространстве. Прекрасно, вот там ей самое уже и место: в Интернете, в журнальных комиксах, в народных анекдотах, в коллекции наших любимых дисков.

 

Конечно, силой своего таланта Данилко способен продлить Веркину биографию еще лет на …надцать. Возможно, это будет даже прекрасное остановленное мгновение, но остановиться для актера – не значит ли погибнуть профессионально? Верка, как натура сильная, даже, скажем прямо, демоническая, кровь-то из кормильца потихонечку пьет. Обескровленным слегка уже выглядит донор Сердючки в те минуты, когда хочет быть самим собой. Голос тихий, не очень выразительный, если не сказать бесцветный. Вся энергетика куда-то исчезает, и думаешь только: откуда что берется? Я, быть может, коснусь очень тонкой и хрупкой грани индивидуальности этого актера, но, сколько мне ни приходилось читать его интервью, да и в репликах Верки это постоянно присутствует: корни всех эмоций – в детстве. Постоянная оглядка туда вполне уже взрослого человека, сознательно или нет, но по любому поводу перебирающего в памяти дорогие ему детали своих детских привязанностей (сохранившихся в неприкосновенности!) заставляет думать, что других, сравнимых по силе, энергетически питательных для него идеалов он впоследствии так и не приобрел. В гении, конечно, всегда живет ребенок, но только нельзя ему подчиняться. Инфантилизм Верки, несмотря на всю ее опытность, очень и очень заметен.

 

И еще один щекотливый момент. Вряд ли сам актер, использующий маску, не понимает тех рисков, о которых идет тут речь. Скорее всего, понимает, но не потому ли продолжает эксплуатировать маску, что она, стоившая ему когда-то и выпитой в немалых количествах валерьянки, и мучительных сомнений, и обструкций театральной критики, теперь приносит легкий и гарантированный успех, успех без усилий, от которого трудно просто так взять и отказаться. Убить курицу, несущую золотые яйца – кто ж на такое сегодня способен? На это всегда способен настоящий художник. А настоящий художник горд. Он уважает свой талант. Вспомним сатанинскую гордость Смоктуновского, когда весь его вид выражал одно: - Я знаю, что я величайший актер современности и не суйтесь ко мне с вашим мусором. А скольким режиссерам резала правду-матку (чего стоит ее знаменитое «Вон из искусства!») любимая актриса Данилко Фаина Раневская? 

 

Смоктуновского поминаю не случайно. Гамлета хочу видеть я в исполнении Данилко. Эти трогательные, беззащитные ноги… как родственны они столь же хрупким ногам в черном трико датского интеллигента-Смоктуновского, когда бредет он по берегу со своим «Умереть – уснуть»? Или вот еще: так и вижу нашего комика невротиком Хомой из гоголевского «Вия», вообще Гоголь по нему, считаю, плачет. Невидимые такие миру слезы. Скажут: нет режиссеров. А не надо ему. Пусть ставит сам. Но сначала Андрей Данилко должен отрастить бороду, или хотя бы усы. В целях конспирации. Тогда, может быть, он сумеет, в отличие от профессора Плейшнера, уйти со своей проваленной явки и выжить. Я машу ему для этого в окне.