СССР все время жил в ситуации создания и закрепления нового поведения. Революция отменила старое поведение, а новое нужно было создать. Но, по сути, это сегодняшняя задача всех стран. Весь мир существенно изменился за последние двадцать — тридцать лет. Частично это вытекает из появления новых технологий. Ведь большая часть объектов, которыми мы пользуемся сегодня на бытовом уровне, была бы непонятной человеку не столь далекого прошлого. Вероятно, мы оторвались от своего прошлого сильнее, чем какое-то ни было поколение раньше.

При этом роль технологий мы сильно преувеличиваем, пишет Георгий Почепцов в статье для «Хвилі». Гугл, например, дает нам только результат поиска, причем сделанного не нами. Значит, интеллектуальная сила человека в результате такого действия никак не меняется. Ведь знания являются не просто сухой материей, они — результат трансформаций, которые проходит мышление, добывая их.

Аспект переключения поведения со старого на новое очень важен. В принципе у государства есть две цели: удерживать стабильное состояние и трансформировать его. Существенная трансформация становится революцией, переходя в иной класс трансформаций, поскольку меняет уже даже само государство. Долгое удержание одного состояния также является негативным, вспомним брежневский застой. Но он был бы невозможен, если бы весь вокруг менялся сильнее, а коммуникации оттуда не были бы закрытыми. Вероятно, только Китаю сегодня удалось сохранить свою политическую модель, существенно трансформировав экономическую. СССР в свое время быстро свернул НЭП, испугавшись возможных последствий.

Некоторые явления программируются вне видимого участия конкретных лиц. Например, сегодняшний чуть ли не повсеместный приход популистов к власти во многих странах является запоздалой реакцией массового сознания на предыдущий шаг — резкое расширение миграции, в результате чего произошло столкновение виртуальностей в виде разных религий и культур. Раньше — при других скоростях вхождения и перемешивания «своего» и «чужого» — работающими были и американский «плавильный котел», и немецкий «мультикультурализм», которые сегодня уже не дают результата.

Это приводит к тому, что факторы религии и культуры становятся предметом рассмотрения и интереса спецслужб. Советский Союз вообще сделал иерархов православной церкви сотрудниками КГБ, то есть «привязали» вечное и стратегическое к текущему и тактическому. Сегодня есть исследования на тему ФБР и религия после 11 сентября. Оно начинается с воспоминания о том, что Гувер переводил холодную войну в столкновение религиозного порядка между ориентированными на религию США и ориентированным на разрушение религии СССР.

Один из соредакторов книги так видит роль Гувера, кстати, считая, что после 11 сентября ФБР перешло больше на прогнозную работу в отношении преступлений: «Главным героем в этой истории является сам Дж. Эдгар Гувер, который был учителем воскресной школы. Он видел холодную войну как духовную борьбу. Он объединил Америку и демократию с иудео-христианской традицией, которая была искусственной конструкцией, но ее он считал основой американских ценностей. Коммунизм, с другой стороны, был агентом секуляризма и атеизма. Искажение состояло в том, что коммунисты, умные и хитрые в своем воображении, поняли, что они должны использовать религию в качестве своего рода прикрытия для своего поведения — как способ проникновения в американское общество. Он видел религиозных лидеров слева как замаскированных коммунистов, или как людей, которые были наивно завербованы коммунистами. На этом основании он в основном стремился дискредитировать людей из лагеря религиозных левых».

Переключение поведение может быть скрытым, чтобы не вызывать сопротивления. Такой скрытый вариант характерен для литературы и искусства, когда человек «погружается» в виртуальный мир, не замечая, что он перенимает определенные мнения этого мира, делая их своими. Так было, например, с поколением, которое читало Гарри Поттера. Чем больше книг из серии было прочитано, тем с большей вероятностью они голосовали за Обаму, поскольку приняли либеральную позицию демократов по отношению к стигматизированным группам, к примеру, представителям ЛГБТ-сообщества. Автор исследования считает, что Гарри Поттер повлиял на политические ценности поколения, поскольку чтение книги коррелирует с большим уровнем признания вне-групп, большей политической толерантностью, меньшим принятием авторитаризма, большей поддержкой равенства, большим неприятием насилия. В результате опрос 1000 студенто, родившихся после 1980 года, показал, что 60% из них голосовали на выборах 2008 г. за Обаму, а 83% негативно оценивают бывшего президента Дж. Буша.

Одно из объяснений воздействия состоит также в том, что молодежь проводит параллели между любимой ими поп-культурой и миром вокруг. В выборах Трампа также нашлись параллели: «Связь с политикой книг о Поттере не является новой, просто она стала более осязаемой в этом цикле выборов. Кроме сравнения Трампа с Вольдемором, сделанного самой Роулинг, другие звезды тоже сказали свое слово. Дж.Айзекс, который играл Мелфоя не ушел от твитов по поводу первых дебатов, а Д. Редклифф даже прокомментировал, что общего у Трампа и Вольдемора. Эмма Уотсон, играющая Гермиону в фильмах о Поттере, заговорила в Инстаграме и Твиттере, что выборы приведут к «эффекту волны по всему миру»».

Мы назвали Вольдемором того, кто в переводах был Вольдемортом. Это связано с тем, что сама Роулинг сказала, что глухую «т» произносить не надо. В переводе с французского это имя означает «полет смерти».

В качестве советского аналога влияния книг о Поттере хотелось бы вспомнить творчество А. Гайдара. Он тоже создал свой мир, который повлиял на миллионы детей. Тем более к нему сохраняется внимание сегодняшних журналистов и ученых. Г. Иванкина вообще говорит, что Гайдар — это сюрреалист: «Он описывал не саму жизнь, а её сказочный эталон. Почему? Потому что отчаянно лакировал действительность из страха? Или от непонимания? От восторга? Нет. Не поэтому. Они правы – Гайдар не был реалистом, потому что он был …сюрреалистом. Ничего диковинного и противоестественного тут нет – 1930-е годы вошли в историю искусств именно, как эпоха сюрреализма. Да. В СССР этого направления как бы не было. Но, вместе с тем, оно ненавязчиво присутствует в большинстве знаменитых гайдаровских вещей».

Гайдар видит в сталинском времени вроде те же характеристики и объекты. У него также обязательно присутствие Врага. Но даже такого Врага с большой буквы может победить маленький мальчик. По той причине, что это честный и храбрый мальчик. И не он должен бояться врагов, а они его.

Большой Враг из сталинской модели мира автоматически переместился в малую детскую. Победа приходит только в конце, потому что враг слишком силен. Но Герой всегда победит Врага. При этом герой дерется честно, а Враг все время пытается втереться в доверие, превратившись в Не-врага.

Интересно, что экономист В. Найшуль также опирается на понятие врага при описании сталинской экономики: «У сталинской экономической системы были не только технологические, но и культурные предпосылки. В обществе господствовала социалистическая идеология, которая «требовала планового управления народным хозяйством», а его можно было применить только для создания крупномасштабных технологий и военно-промышленного комплекса. Ни в сельском хозяйстве, ни в потребительских секторах оно не дало бы результатов, оправдывающих свое существование. Поэтому для реализации социалистической идеи необходимо было чувство внешней опасности, ксенофобия, санкционирующая тотальное переключение экономики на военное строительство. В свою очередь, сама коммунистическая идея, имплантировавшаяся в Российскую Империю и провозгласившая своей целью борьбу с принятым в цивилизованном мире порядком, резко усиливала чувство внешней угрозы, укоренившееся в общественном сознании еще со времен татаро-монгольского ига и подтвержденное полустолетием неудачных войн. Социалистические идеи, империалистическое стремление расширить сферу влияния, и ксенофобия нашли друг друга и вместе создали в обществе психологический и идеологический климат для проведения бесчеловечной хозяйственной политики».

И еще: «С конца 2О-х годов вплоть до начала перестройки военное соперничество с внешним миром было важнейшим фактором, определявшим бытие социалистического общества. Именно достижения и провалы в военно-стратегическом соревновании с наибольшей силой воздействовали на принятие решений в экономике. Отсутствие сливочного масла в Воронеже было для руководства страны малозначимой проблемой по сравнению с отсутствием советского аналога американского оружия какого-либо типа «Х». Через имперскую военную мощь, направленную вовне и внутрь страны, происходила легитимизация власти. Военная гонка служила главным акселератором нововведений в советской экономике и, как мы увидим впоследствии, была одной из причин ее гибели. Новые технологии, необходимые для производства вооружений, должны были входить в хозяйственный обиход, даже если их применение противоречило логике экономической системы и разрушало сложившиеся формы планового управления».

Но такова была модель мира, под которую подгонялась и политика, и экономика, и военное дело. Не было другого представления о мире, поэтому ничего другого нельзя было себе представить, а значит, и реализовать. Перестройка запустила другую модель мира, и оказалось, что ничего страшного не происходит. Даже люди могут ездить за границу и возвращаться. И, оказалось, что не надо даже глушить чужие радиоголоса.

Люди постсоветского пространства, точнее их разные поколения по-разному видят ситуации взаимоотношений. Психологи попросили представителей двух поколений Х и У (1967—1984 и 1985—2000 годов рождения) посмотреть фильм о Поттере и фильм о Штирлице. Они должны были описать взаимоотношения героев. Психологи, анализируя ответы, искали в них индикаторы кооперации (например, слова дружба, помогает, спасает, совместная цель, придут на помощь, союзники и т. д.) и конкуренции (например, слова враг, вражда, конфликт, противостояние, борьба, интриги, охотится, мстить и др.).

Самым поразительным оказалось то, что одно и то же культурное содержание два поколения интерпретировали по-разному. Для своего описания поколение Х наиболее часто использовали слова категории «конкуренция», а поколение Y — «кооперация».

Поколение Х так описывало ситуации борьбы героев в фильме «Семнадцать мгновений весны» : «борьба интеллектов на высочайшем уровне»; «Штирлиц собирает разведданные, Мюллер пытается разоблачить Штирлица»; «Штирлиц – советский разведчик, играющий на поле врага»; «герои фильма двуличны: говорят одно, думают другое и пытаются подловить на этом оппонентов» и т.д.).

Поколение Y акцентировало союзников Штирлица: «Штирлиц помогает кому-нибудь выйти за пределы войны»; «Главный герой поддерживает внешние хорошие отношения с немецкими сослуживцами и соседями, по-человечески хорошо относится к своей соседке, возит ее посмотреть на весенний лес. При этом выполняет свою работу – шпионит для своей страны. Параллельно пытается помогать нескольким хорошим людям»; «помог радистке»; «он остается человеком и любыми путями стремится избежать жертв, даже вытаскивает радистку из плена»; «он сотрудничает с несколькими людьми, чтобы передавать информацию на родину» и т.д.).

Высказывания поколения «X» о взаимоотношениях героев в фильмах о Гарри Поттере были высказываниями о противостоянии Гарри Поттера и Волан-Де-Морта (например: «Волдеморт пытается восстать и убить Поттера, Поттер пытается убить Волдеморта»; «у него была суперзадача – отомстить за родителей, ну и на протяжении всего фильма он этим и занимался – мстил»; «борьба со сверхзлом»;

«Гарри крут – ему повезло – он остался жив и выживает во всех фильмах и книгах, несмотря на происки Вольдеморта» и т.д.).

В высказываниях поколения «Y» лидирует тема дружеских отношений и отношений взаимопомощи между Гарри Поттером и другими «положительными» персонажами фильма: «Гарри, Гермиона, Рон – преданные друзья, в любое время суток придут на помощь»; «еще у них много союзников: Полумна, Хагрид»; «они лучшие друзья, учатся на одном факультете, практически все всегда делают вместе, помогают друг другу…»; «у них совместная цель» и т.д.).

Если идти по этому пути до логического конца, то придется признать, что государства имеют возможность очень эффективно удерживать фальшивые, или не совсем достоверные картины мира в головах. То есть внутри страны (СССР или Северная Корея как пример), обладающей сильным уровнем закрытости от внешнего мира, вообще не возникает никаких противоречий. Более того, «враг» лишь «облегчает» как управление, так и экономические процессы, поскольку на «врага» можно списать все, не теряя достоверности картины мира. При этом враг разной степени опасности есть и сегодня у любой страны.

Естественно, что такой обязательный элемент системы, как враг, предопределял в довоенное время в СССР все: от политики и экономики до детской литературы. Враг хорош и для политики, и для детской литературы еще и тем, что ему можно придать любые формы и виды. Он подходит для объяснения и обоснования любых действий. Враг еще может быть невидим и коварен, что открывает для него невиданные сюжетные возможности.

Детская литература с точки зрения советского государства должна производить тот продукт, который нужен государству, и лишь затем — детям. СССР — производственный гигант, который в результате выдавал на-гора и трактора, и Врагов, и детскую литературу.

М. Елизаров подчеркивает особый статус Гайдара: «Из современных писателей вряд ли кто-то сможет повлиять на молодое поколение так, как повлиял когда-то на наше поколение Гайдар. СССР и современная Россия — принципиально разные парадигмы. Гайдар — представитель «красного» проекта марксистской парадигмы, которая ушла в прошлое. Мы сейчас существуем в другой реальности. Тогда существовала иная система ценностей, иные приоритеты. Его поэтика имела свою специфику. Гайдар словно «притворился» детским писателем, на самом деле он говорил о вещах больших, важных. Он создавал советскую метафизику. Но Гайдар — автор прошлого. Использовать его сейчас очень сложно. Красный проект современным детям не очень интересен. Жизнь тогда не отличалась комфортом и достатком, но была перспектива. Сейчас в жизни отсутствует какая-либо футурология, перспектива… Изменилось и качество подвига современного подростка».

О своем опыте чтения Гайдара он вспоминает тот результат, который появился в его душе: «И пока я был ребенком, над смыслом жизни не бился. Он был как на ладони ― смысл. Меня потрясло мое открытие ― для чего нужны дети, зачем существую лично я! Ребенок ― не тот, кто не любит манную кашу! Не плакса, не старушечий баловень, не зритель мультиков. Ребенок — это военная элита, духовный спецназ, воин часа Икс. Когда ночью постучит обессилевший гонец, я должен подняться с кровати, чтобы пойти и погибнуть за Родину. А за это она насыплет надо мной зеленый курган у Синей Реки и водрузит красный флаг. И полетят самолеты, побегут паровозы, поплывут пароходы, промаршируют пионеры ― отдать герою последние почести. И, представьте себе, представьте себе, нет ничего лучше такого вот конца…».

Сегодня такой результат выглядит вроде как чистая пропаганда. Но, по сути, это была игра на другом инструменте, который, возможно, также приводил к пропагандистскому результату. Но это был искренний текст, который пробуждал такие же искренние чувства у читателя. Если пропаганда такие чувства может сконструировать и выстроить, то Гайдар их просто пробуждал в душе ребенка. Если это и пропаганда, то пропаганда, не пришедшая извне, а пропаганда, идущая изнутри, не навязанная, а пробужденная.

Гайдар говорит с детьми о том, о чем не говорим мы. Это еще одна особенность его воздействия. Но перед детьми при этом возникают не новые объекты материального мира, это мир человеческой психологии. Это тот мир, ради которого и живет человек.

Елизаров говорит о смерти у Гайдара: «Взрослые частенько пускают Смерть на самотек ― подрастешь, сам во всем разберешься… А если нет?! Гайдар лучше многих понимал, что именно трусость, в ядре которой заложен изначальный людской страх перед смертью, трусость как душевный недуг способна навсегда извратить личность. Выродить человека до существа. Трус в понимании Гайдара ― опасный калека. […] Можно перевоспитать вора, усовестить душегуба, но не вылечить сердца, пораженного спорами страха. Вот он ― горький писательский вывод. Не случайно, многие гайдаровские герои проходят через инициацию выбора. Для мальчишки, что едва держится на воде, испытанием станет широкая река Кальва. Судьба барабанщика из одноименной повести ― встать из спасительной травы под шпионские пули. У каждого «своя дорога, свой позор и своя слава». Но они входили в реку, поднимались под пули ― его герои. И тогда страх терял над ними власть».

При чтении Гайдара возникает даже какая-то крамольная мысль, что мы, современные люди, даже как-то недостойны жить той более чистой жизнью, созданной в воображении писателя. Мы потеряли чистоту помыслов. Это даже не просто погружение современного общества в пучину материального, это «запломбированная» душа современного человека. Гайдар эту душу открывал.

В споре с Пелевиным Елизаров напишет: «Гайдар действительно был дидактическим «суперфосфатом», идеологическим опиумом советского Храма, благодаря которому тысячи школьников просыпались утром счастливыми от мысли, что родились в СССР».

Последняя фраза самая главная, с идеи советского счастья, мы и хотели начать наше повествование. Да, Советский Союз создавал счастье виртуальное, оно было полностью оторванным от материальных трудностей, которые не уходили никогда. Но они были логически обоснованными наличием врагов, которые мешали нам жить.

Мир ужасен и жесток. В нем может быть больше плохого, чем хорошего. Но ребенок у Гайдара счастлив потому, что он не стал плохим, что он всегда на стороне хорошего и справедливого. Кстати, Гайдар первым упомянул репрессии в своих текстах, о чем нам напомнили М. Елизаров и Г. Хазагеров.

Г. Иванкина обратила внимание на еще одну характеристику: «Ещё интересный момент — Гайдар никогда не упоминает в своих книгах товарища Сталина. Ворошилов, Будённый, Чапаев, но не Сталин. Вы думаете, что это имя оказалось вымарано хрущёвской цензурой? Но в моей домашней библиотеке имеется громоздкий послевоенный том 1949 года «Избранное» — мне есть, с чем сравнивать. Тем не менее, вождь, учитель, советский Король-Солнце ни разу не фигурирует в повествовании. Почему? Гайдар ненавидел Сталина? А, быть может, не хотел «просто так» поминать это имя? Ведь Культура-2 насквозь пронизана ритуальными смыслами…».

Д. Быков считает Гайдара великим стилистом русской прозы тридцатых, среди таких имен, как Добычин, Платонов, Житков, считая его ошибочно вписанным в ряды детских писателей. Он также констатирует следующее: «Почему я говорю о том, что СССР — это страна, придуманная Гайдаром? Потому что он придумал три её основных составляющих, три основных составляющих советской мифологии, которые мы впитывали с молоком матери. Первое: у нас очень большая и очень добрая страна, которая непрерывно о нас заботится. Разумеется, она подбрасывает нам разные испытания, но она всё время зорким отеческим глазом за нами следит и в критическую минуту спасёт».

Другие две составляющие мира, сконструированного Гайдаром, таковы:

— Гайдар любит книжного, романтического ребенка, который не приспособлен к жизни, но приспособлен к войне, где он гибнет за правое дело,

— гайдаровский мир полон добра, абсолютно щедрого добра.

Все писатели, режиссеры, художники конструируют мир. У одних он получается цельным и системным, у других — нет. У одних проступают литературные стропила, у других — нет. Писатель всегда сохраняет связь со своим временем, каким бы ужасным оно ни казалось его потомкам.

Гайдар совместил в определенной степени мир ребенка и мир взрослых. У кого еще может быть или подготовка ребенка к войне, или подготовка к смерти. Но Гайдар сделал это на достаточно качественном уровне. И даже в подобных темах он остается художником, а не публицистом. Подобная тематика «сломала» бы любого, но он делает ее и детской, и правильной с точки зрения взрослого.

Детскому писателю тяжело писать на настоящие взрослые темы. Особенно это тяжело было это делать в тот довоенный период, когда даже будущие корифеи Маршак или Чуковский ходили по струнке. Кстати, они, условно говоря, «прятались» в детскую литературу, чтобы не откликаться на взрослые темы. Гайдар же, наоборот, откликался на них именно в детской литературе.

Советское время в первые десятилетия серьезно приоткрыло творческие возможности людей. Они двигались вперед к счастливому будущему. Да, одновременно звучало «если завтра война», но движение вперед было очень четким и понятным. Тем более это было временем появления новых медиа — радио и кино как пример, которые сразу стали новыми средствами пропаганды.

Киновед Евгений Марголит говорит о сегодняшнем дне: «Самое страшное сейчас (и почему я ненавижу нынешнее кино) состоит в том, что мы впервые за три столетия опять лишились образа будущего. Не самого будущего, конечно, — мы существуем в истории, история, время так или иначе идут вперед — но мы лишились именно образа будущего. Мы не можем себе представить иной мир. Мы ощущаем себя в этом вечном квазинастоящем как в тюрьме. Это комплекс человека, сидящего в замкнутом пространстве. Причем, когда его убедили, что ничего за пределами этих стен уже нет. И это так давит на мозги, так разрушает личность. Нет ничего нынешнего, есть еще какие-то тени в окне, которые нам выдают за наше прошлое, будущее, но это же тени, в них никто не верит. И мы обречены общаться с сокамерниками — и только! В чем альтернатива? Ощущение истории».

Он также говорит, что кино назначало человека героем, а реально это делало государство, а не кино: «Делало человека исполняющим обязанности героя. Вот это ужасно, «когда страна прикажет быть героем, у нас героем становится любой». То есть «прикажет», а твой личный выбор здесь уже не нужен, немыслим, предосудителен».

И это уже есть пропаганда, поскольку именно таким искусственным путем формировались типы поведения людей. Понятно, что это идеальные типы, под которые подгоняется действительность. Это те шаблоны поведения, которые прописывает государство или общество для индивидуального человека.

Герой является существенной частью мифологии, поскольку он должен проявляться в мифологических событиях, а они лежат в основе любой национальной матрицы. Л. Гудков говорит, что за последние десятилетия растет роль войны в российской мифологии: «На протяжении тридцати лет, почти тридцать лет, осенью будет тридцать лет, мы видим, как это все растет, вытесняя другие события. Ушла революция вместе с распадом СССР как основное конститутивное событие советской власти, советского государства. А на ее место приходит Победа как символ торжества, моральной оправданности России в мире и права диктовать, соответственно, свою волю другим странам. Именно от этого».

Вход победы в качестве новой точки отсчета относят к юбилею 1965 года, произошедшего на следующий год после снятия Хрущева. До этого СССР так не праздновал день победы. То есть наполнение символизаций тех или иных событий прошлого создают новые траектории истории. Сталинский вариант истории опирался на революционные точки в прошлом, например, декабристы были хорошими, поскольку выступили против царя.  Соответственно менялись и герои как образцы для подражания. При этом интересно, как можно было удерживать революционеров в качестве героев? То есть это также может быть причиной нужды существования мощного репрессивного аппарата сталинского времени, который, среди прочего, «гасил» революционную модель в головах, чтобы она была «открыта» только в истории. Все революции могли быть вчера, сегодня наступила эра благоденствия.

Какие еще есть способы создания нового поведения? В целом это направление имеет большое развитие на Западе, где изучаются изменения и агенты изменений, где есть отдельный термин социального предпринимателя, который как раз занят введением изменений. Выделено отдельное направление социального маркетинга. Да и методология «подталкивания» Р. Талера лежит в этой же целевой направленности, заставляющей человека поступать так, а не иначе.

При этом нас интересуют скрытые пути воздействия, а не прямые, поскольку они не вызывают того уровня сопротивления. Телесериал, например, несет свои переобучающие функции в качестве фона, а не основного сообщения. Поэтому ничто не закрывает от зрителя его развлекательную функцию. Погрузившись в развлечение, человек получает как новую информацию, так и новые правила поведения.

Иные контексты, в которых проходят коммуникации, несут новые возможности для воздействия. Например, были проведены эксперименты по продвижению медицинской информации не в кабинете врача, а в парикмахерской. Кстати, одновременно таким образом удалось охватить людей, которые не посещают врачей. Таким местом была избрана парикмахерская. Было достигнуто снижение уровня давления у пациентов в три раза эффективнее, чем в обычной коммуникации доктор — пациент, когда в роли информирующего выступал парикмахер.

Незаметной с точки зрения воздействия является также игровая реальность типа участия в видеоиграх. Необходимо все время помнить, что перед нами  не чисто ментальные операции, а участие в действиях, которые для человека столь же реальны, как и подлинные.

То есть прибыль стали приносить… даже игры людей. До этого игры пришли из военного дела в политику.

Ф. Джеймисон назвал одной из характеристики постмодернизма стирание границ между высокой и массовой культурами. В книге о постмодернизме он подчеркивает, что в постмодернизме культура стала настоящей второй природой. У него также встречается термин «эстетическое производство», когда он говорит об архитектуре.

По этой причине, наверное, стираются и другие границы, например, между производством и культурой. Уже давно Голливуд давал больше финансов, чем автомобильная промышленность США. Сейчас на эту стезю вышли Нетфликс и Амазон. Производством как бы стало не то, что производит материальные объекты, а то, что производит деньги. По этой причине культура стала подчиняться тем же бизнес-проектам, что и все остальное. Профит побеждает эстетику, что сначала продемонстрировала массовая культура, а потом и все остальные нематериальные сферы, поскольку они тоже должны выходить на нужный уровень прибыли.

Джеймисон пишет: «Сегодняшнее эстетическое производство стало интегрированным в производство товаров: бешеная экономическая необходимость в производстве новых волн и еще более кажущихся новыми товаров (от одежды до самолетов) с еще большими уровнями возвратности все сильнее приписывают сегодня базовую структурную функцию и позицию эстетической инновации и экспериментам. Такая экономическая необходимость находит признание в разных видах институциональной поддержки новейшего искусства от фондов и грантов к музеям и другим формам поддержки. Из всех искусств архитектура наиболее близка к экономике в форме заказов и цены на землю, это виртуально самое непосредственное отношение».

Можно задержать искусственно тот или иной тип поведения. Так, например, пытались помешать выйти на выборы тем избирателям, кто представляет опасность для кандидата. В свое время этот метод был использован на выборах Ельцина, когда в преддверии выборов россиянам-пенсионерам программа Время стала рассказывать об участившихся поджогах дач. И какой-то процент избирателей, бросившись на спасение дач, не попал на выборы. Украинских кандидатов в президенты иногда спасали тем, что распространяли слух среди их противников, что их голос все равно никто не посчитает, поэтому нет смысла идти голосовать. Так происходило и с последним голосованием за Путина, когда избирательные участки в посольствах продемонстрировали ошеломительные процент «за», и это говорит снова о том, что люди не поверили, что их отрицательный голос сработает.

В случае выборов Трампа также была стратегия на уменьшение числа голосующих. Это были такие три группы, в которых Клинтон нуждалась для своей победы: идеалистические белые либералы, молодые женщины и афроамериканцы. Для этого использовались: украденная почта Клинтон из WikiLeaks; выступления молодых женщин, которые говорили, что Билл Клинтон принудил их к связи, а Хиллари им угрожала; ее же высказывание 1996 г., что афроамериканцы мужчины — суперхищники, что должно было убрать их от избирательных участков. Кстати, Х. Клинтон действительно так отозвалась о молодых афроамериканцах. При этом понятно, что убрав контекст, можно любую фразу превратить в убийственный компромат.

Все это примеры незаметного давления на разум, от которого трудно отклониться. Сегодня множество таких способов принесло использования для коммуникации социальных медиа. Вводится даже понятие стелс-медиа, подобному тому, как бомбардировщик стелс не виден для радаров, так и социальные платформы функционируют как стелс-медиа. Собственно говоря, гибридная война — это тоже стелс-война, особенно на своих первых этапах. Придуман термин — Stealth Electioneering, то есть скрытые избирательные механизмы, среди которых называются анонимные группы, кампания по разделяющим ценностям и микротаргетинг. В ходе своего исследования они выделили «подозрительные» группы, 20% которых потом оказались в списке российских троллей.

Есть очень важный и частотный эффект повтора чужого поведения, именуемый эффектом заражения. Например, это является одной из причин стрельбы в американских школах. Ученые увидели возрастание вероятности повтора в течение 13 дней после сообщения об исходном инциденте.

Технологические факторы также переключают нас на новое поведение, не спрашивая нас об этом. Ю. Харари предсказывает даже возможность прихода фашизма из-за концентрации информации в одном месте, которая сегодня становится вполне возможной. Он пишет: «Фашизм и диктаторы могут прийти снова, но они вернутся в новой форме, которая больше подойдет к новым технологическим реалиям двадцать первого столетия. В давние времена земля была главной ценностью в мире. По этой причине политика была борьбой за контроль над землей. В современную эпоху машины стали более важны, чем земля. И политика стала борьбой за контроль над машинами. Диктаторство означает, что слишком много машин концентрируются в руках правительства или небольшой элиты. Сейчас информация заменила землю и машины как наиболее важная ценность. Политика стала борьбой за контроль над потоками данных. И диктаторство сейчас означает, что слишком много данных сконцентрировано в руках правительства или небольшой элиты. Самая большая опасность, которая сейчас стоит перед либеральной элитой, в том, что революция в информационных технологиях может сделать диктаторство более эффективным, чем демократии. В двадцатом столетии демократия и капитализм победили фашизм и коммунизм, потому что демократия  была сильнее в обработке данных и принятии решений. Принимая во внимание технологию двадцатого века, было просто неэффективно пытаться сконцентрировать слишком много информации и слишком много власти в одном месте».

Получается, что Делез давно предупреждал об этом, когда заговорил об обществах контроля, пришедших на смену дисциплинарным обществам. В дисциплинарном обществе были пространства изоляции (школа, тюрьма, больница, производство), теперь пришло общество контроля. Он писал: «В обществах контроля, напротив, важны уже не подпись или номер, но шифр. Шифр — это пароль, тогда как дисциплинарные общества управляются лозунгами (как с точки зрения интеграции, так и сопротивления). Цифровой язык обществ контроля основан на шифре, который допускает вас к информации или отказывает в доступе».

На место завода, по его мнению, приходит корпорация: «Маркетинг становится центром или «душой» корпорации. Нас учат, что у корпораций есть душа, и это является самой страшной мировой новостью. Маркетинг отныне является инструментом социального контроля, именно он формирует бесстыдную расу наших хозяев. Контроль осуществляется через краткосрочные операции и молниеносные прибыли, но вместе с тем он непрерывен и безграничен. Дисциплинарные общества были, напротив, нацелены на долгосрочные проекты, действовавшие периодически. Человек отныне не человек-заключенный, но человек-должник. Справедливо, что капитализм удерживал в крайней нищете три четверти человечества, слишком бедного, чтобы стать должниками, и слишком многочисленного, чтобы находиться в заключении. Поэтому обществу контроля придется столкнуться не только с размыванием границ, но и с социальными взрывами в трущобах и гетто»

Мы начали с книг как средства контроля и хотим вернуться к ним же в конце. В принципе есть тенденция, ведущая свое начало от Сенеки, провозглашающая опасность книг. Но чаще мы признаем великую роль и полезность книг. Вероятно, и человечество стало человечеством под влиянием книг.

 Поэтому продолжим наше рассмотрение,  отталкиваясь от двух текстов. Это сказка «Волшебник страны Оз» Ф. Баума (у нас она более известна как «Волшебник Изумрудного города» А. Волкова) и сказка «Приключения Незнайки и его друзей» Н. Носова. Обе книги, видимо, не случайно стали в центр детского мира — советского и американского. Незнайка — герой отрицательного толка, зато Знайка вроде и положительный, но достаточно скучный, чтобы стать настоящим героем. Кстати, Н. Носов родился в Киеве, в 1927 г.поступил в Киевский художественный институт, потом, правда, перевелся. Первые главы Незнайки также были написаны у нас в Ирпене, в доме отдыха писателей.

 «Волшебник» Баума даже официально входит в список книг, сформировавших Америку. Как демонстрирует биография Баума, он был достаточно неудачен абсолютно во всем, кроме написания этих книг. Он закончил свою первую книгу из 14 об этом путешествии Дороти в 44 года, и было это 9 октября 1899 года [45]. Часто его влияние отслеживают даже не столько от книги, как от фильма 1939 года. Эффекта Гарри Поттера от продаж книги не было, его издатель разорился через два года. Фильм впервые показали по телевидению в 1956 году, и его посмотрело 45 миллионов человек.

Ф. Баум был оккультистом и членом теософического общества, поэтому его и его книгу связывают с известным проектом по контролю над разумом — MKULTRA. Он работает редактором, в 1892 году он и его жена вступают в теософическое общество. Теософия, идущая повсеместно на Западе от Блаватской, тоже родившейся на Украине в Екатеринославле, сегодня — Днепр, характеризуется тем, что в наше время называют «позитивным мышлением», противоположным христианскому учению вины и греха.

Теософские авторы отмечают: «Дальнейшие доказательства пересечения Баума с Теософией можно найти в его детских книгах, особенно в «Волшебнике из ОЗ». Хотя читатели не смотрели на его сказки с точки зрения теософского содержания, важно то, что Баум стал известным автором детских книг после того, как познакомился с Теософией.  Теософскими идеями проникнута его работа, они же вдохновили его на эти сказки. В действительности Волшебник может рассматриваться как Теософская аллегория, наполненная Теософским и идеями от начала до конца. Эта  история пришла Бауму как вдохновение, он воспринял ее как дар извне, а возможно, из глубины самого себя», см. также и целую подборку статей на тему сказки Баума сайте американского теософского общества.

Получается, что мы читаем тексты, особо не задумываясь о тех моделях жизни, которые за ними стоят. Нас интересует тактическое в виде конкретных слов и действий героев, а стратегическое, являющееся источником этих слов и действий, проходит мимо нашего внимания.

Вся эта история Волшебника трактуется как путь души к просветлению, что и означает дорога из желтого кирпича, а в буддизме именуется «золотой тропой». Здесь также видят работу с конфликтующими идеями, подобные мифу, позволяющему порождать в результате противоположные интерпретации. В книге находят также борьбу с популизмом. То есть открыто множество интерпретаций этого классического на сегодня текста. Например, можно насчитать такие:

— политическая сатира: дорога из желтого кирпича представляет золотой стандарт, ведьма — банкиры и промышленники, контролирующие людей,

— религиозная аллегория: здесь много разных интерпретаций, например, песню Дороти «Над радугой» связывают с рассказом о Ное, а Изумрудный город представляют как новый Иерусалим,

— феминистский  манифест: Дороти трактуется как первая феминистская ролевая модель,

— теософская интерпретация: желтая дорога ведет к просветлению, серебряные туфельки соединяют физические тела с астральными, а также такая интерпретация, что Баум предвидел приход новой духовности вместо старых религий, — наркотическое путешествие: сказку рассматривают как описание действия наркотиков на людей, которые никогда до этого не пробовали их, кстати, есть там и маковое поле, где засыпают герои.

При этом сам Баум подчеркивал, что все было написано ради удовольствия детей. И еще: у Баума Дороти носит серебряные туфли, Но создатели фильма поменяли их на красные, поскольку они лучше смотрелись на фоне дороги из желтого кирпича.

Эти интерпретации показывают, что наш и так сложный мир можно усложнить многократно, вводя в него дополнительные виртуальности. Есть и юнгианская интерпретация «Волшебника«, причем интервью с автором этой концепции Дж. Бибом хорошо называется — «Чей миф изберет Америка». В этом интервью 2011 года он говорит: «В «Волшебнике из страны Оз» вы получаете совершенно новый американский миф, в котором в конце концов никто не претендует на то, чтобы быть во главе чего бы то ни было. Люди бегут напуганными, и они не знают, как достичь своих целей. В конце фильма Дороти удается вернуться домой в Канзас и воссоединиться со своим миром реально. В фильме есть прекрасное качество простоты, как будто найденное в маленьком магазинчике. Это характеристика, которую хотелось бы, чтобы нашла Америка — уйти от того, чтобы быть самой великой страной мира и стать достаточно хорошей страной; оставить позади героя и стать просто хорошим гражданином мира».

Об Обаме он говорит, что его не интересует миф героя, поскольку он сам относится к постгероической эпохе. Его интересует архетип хорошего родителя. Он хочет, чтобы все вокруг были хорошими родителями, защищали инфраструктуру и страну.

В Дороти Дж. Биб видит лидера, создавшего успешную команду из всех, кто встретился ей по пути.

Как и в случае с американскими детьми, которые выросли  с «Волшебником из страны Оз», не было ни одного ребенка в СССР, который не знал бы Незнайку.

Из Н. Носова с его Незнайкой исследователи также делают множество выводов. Приведем два из них:

— «Нам не дано помнить прошлые воплощения. Хороший пример вышеизложенного в детской книге Носова «Незнайка в Солнечном городе». Чтобы получить волшебную палочку, Незнайке нужно было сделать подряд три добрых дела, но при этом не думать, что он их делает ради волшебной палочки. И он начал делать добрые дела, но сначала три подряд никак не получались, а потом он не мог не думать, что делает добро ради волшебной палочки, хоть и делал подряд по три добрых дела. И наконец, так привык делать добрые дела, что перестал думать о волшебной палочки и получил её. Приблизительно такой принцип и у Кармы, только вместо волшебной палочки «награда» нравственность-праведность-святость. А в дальнейшем наша сущность переходит от человека в нового носителя, уже не человека (может в ангела) и совершенствуется дальше. Нравственность как раз и есть то, (если конечно человек нравственен) что заставляет нас добровольно держаться в пределах норм и стандартов. Для нравственного человека украсть или соврать так же противно, как извиняюсь нагадить в штаны. Нравственность зависит от количества перевоплощений, чем больше перевоплощений пережила сущность, тем выше нравственность индивида», — «Вспомните Незнайку! Более талантливого порождателя хаоса найти трудно. Практически все персонажи сказки Е. Носова о Незнайке знают о своем предназначении. Винтик- винтит, Пончик- гурманит, Знайка — информирует всех и вся. И только Незнайка создает ситуацию хаоса и тем самым побуждает других выйти за пределы предлагаемых образцов. Потеря веры в успех, выученная беспомощность, отсутствие реальных возможностей для проявления индивидуальности – это лишь некоторые постсоветские реликты, влияющие на поведение в актуальной жизненной ситуации. От этого стремление регламентировать все и всех, прописать процедуры, контролировать ситуацию, страх делегировать полномочия – это лишь некоторые признаки неумения жить в неопределенности».

Если поискать аналогии в традиционных сказках, то Незнайка — это, по сути, современная реинкарнация Иванушки-дурачка. Вряд ли он может подходить под стандартизированные образы соцреализма типа рабочего или коммуниста. Ими Незнайка никогда не станет. Его плюсом является то, что Незнайка находит выход из любого положения в свою пользу. Мир как бы благоволит к нему, хотя он и не самый правильный его представитель.

Носов создает своих коротышек по аналогии с дореволюционной сказкой А. Хвольсон «Царство малюток. Приключения Мурзилки и лесных человечков», которая сама написала их по мотивам канадских комиксов. Но это отнюдь не прямое заимствование, как в «Приключениях Буратино» А. Толстого или «Волшебника Изумрудного города» А. Волкова. У Хвольсон действуют эльфы, и это совсем другая атмосфера.

Незнайка проверяет мир вокруг на прочность. Он вмешивается в жизнь почти каждого из коротышек.  Это потому, что он — трикстер, роль которого по мнению К. Кереньи во внесении беспорядка в упорядоченность: «Беспорядок — неотъемлемая часть жизни, а Трикстер — воплощенный дух этого беспорядка. Его функцией в архаическом обществе вернее, функцией мифологических сюжетов о нем повествующих, является внесение беспорядка в порядок, и таким образом, создание целого, включение в рамки дозволенного опыта недозволенного».

Он еще говорит, что у трикстера хитрость и глупость идут рука об руку, упоминает его как духе беспорядка, врага любых границ. Г. Гусейнов перечисляет многие реальные персонажи современных политиков, играющих эту роль, начиная с В. Жириновского. Он также рассматривает ситуацию в историческом разрезе, говоря: «Трикстерская роль присуща многим историческим персонажам на всем протяжении античности, причем не только собственно мифологической. Но если мы посмотрим и на последние годы романовской, предреволюционной России и вчитаемся в журналы с 1905 по 1912 годы, мы увидим, что это первые годы широкого распространения настоящих масс-медиа, и мы поймем, что и здесь сквозь карикатурность пробивается настоящая новая мифология. Самый знаменитый персонаж тут — Распутин. В «Окаянных днях» Бунина и вовсе революционная Россия целиком предстает как трикстерская страна. А вот более поздние примеры раннего СССР: Тимур и его команда, Воланд и его команда, Левинсон и его команда, Бендер и его команда. Чужак, испытывающий социум на здравомыслие. По-русски трикстерство называется стебом».

И это вполне может быть, поскольку в дореволюционной ситуации создавались и вызревали новые типы поведения, как индивидуальные, так и массовые. Революция как новый тип поведения закладывается в предшествующие эпохи.

Г. Сатаров переносит функцию трикстера на общество в целом, когда говорит следующее: «Любой социальный порядок содержит встроенные в него подструктуры (роли, отношения, институты и т.п.), которые берут на себя функцию расшатывания и преодоления действующего социального порядка. Причем эти подструктуры существуют в обобщенном смысле легитимно, они охраняются обществом наряду с другими компонентами социального порядка, в том числе – отвечающими за его стабильность. Иными словами, любой социальный порядок содержит в себе зародыш своего отрицания. Будем использовать термин «преодоление структуры» для той роли (функции, миссии), которая осуществляется этими подструктурами в рамках социального порядка». Сатаров перечисляет в подобной роли шутов, скоморохов, юродивых.

В принципе Сатаров считает, что хаос легендирован, что он «спрятан» в нашей действительности, например, в гаданиях, в игре, в выборах. Но он нужен, поскольку таким образом общество сохраняет свою способность к изменениям.

Роль Трикстера играет и Буратино А. Толстого. М. Липовецкий пишет об этом: «Тень мифологического трикстера-медитатора, возникающая за плечами Буратино, и придает ему архетипический статус в советской и постсоветской культурах. Семантика этого архетипа значительно шире толстовской утопии свободной марионетки. Буратино оказывается одним из ярчайших примеров медиаторов между советским и несоветским, официальным и неофициальным дискурсами. Но это как раз характерно практически для всех персонажей, обретших архетипический статус, будь то Чапаев или Штирлиц, — характерно и то, что все они так или иначе наделяются чертами трикстера. От этих героев Буратино отличает онтологическая чистота трикстерства — он абсолютный озорник, проказник, нарушитель конвенций, хулиган, наслаждающийся самой игрой превыше ее результатов. Он наиболее безыдейный персонаж советской культуры, никак не связанный ни с какими социальными или идеологическими моделями».

Простые детские сказки оказываются не такими и простыми. Мы — рабы тех моделей мира, которые вкладывают в наши головы. А когда такая модель мира уже есть у нас в голове, мы рассматриваем ее как самую естественную, поэтому любые другие модели откидываем как недостоверные.

Как видим, тексты создают и хранят инструкции по новому поведению поведению, поэтому в них и видят как опасную, так и положительную роль. Погружение в виртуальный мир заставляет читателя или зрителя неосознанно перенимать новые правила, поскольку происходит его ассоциация с героем, и элементы его мышления переходят в чужие головы.

Еще одним примером управления будущим поведением является управление прошлым. Сквозь трансформацию прошлого создаются и обосновываются правила поведения в настоящем. Это известное направление,  именуемое изобретением традиций, связано с именем британского историка-марксиста Э. Хобсбаума. Как оказалось, например, шотландская юбка — килт является таким современным изобретением, искусственно вписанным в прошлое, чтобы отделиться от английских культурных традиций. Танец сиртаки был придуман для фильма «Грек Зорба». Таким же феноменом является придуманная история, которая через определенные промежутки времени начинает трактоваться как фактическая.

Хобсбаум говорит о феномене изобретения традиций, что они встречаются чаще, когда происходит быстрая трансформация общества нарушает социальные модели, для которых были созданы старые традиции. Новое поведение начинают выводить из придуманных традиций, таких же новых, как и само программируемое поведение.

Сегодняшний мир переходит на другие скорости жизни, требует других способов принятия решений. Новые поведенческие роли все время прорываются наружу. Ни общества, ни государства уже не могут выполнять ту роль сдерживающего начала, которая всегда была им свойственна. Старые механизмы поломаны, а новых — нет. И создается ощущение, что их уже и не будет.