Глобальная инфовойна строится на расширенной аудитории, выходящей за пределы одной страны, отдельные сегменты которой автономны и имеют свои собственные интересы. Это требует трансформации сообщения под разные точки уязвимости, под разные аргументы, под разные результаты.

 

Интенсификация такого воздействия связана с разной «энергетикой» входа и выхода информационного потока, поскольку происходит активное подключение энергетики самой аудитории. Российско-украинская газовая война является ярким примером такой активации. Если в сходной ситуации 2006 г. Европа находилась на положении наблюдателя, то уже в 2009 г. европейская аудитория (вслед за украинской, которая всегда была на этой позиции) сместилась на позиции участника, поскольку телевизионная информация оказывалась «работающей» в каждой квартире. Она перестала быть информацией, став бытовым фактом жизнедеятельности как на уровне отдельного гражданина, так и на уровне организаций, поскольку падает температура в квартире и перестают работать заводы не только в Украине, но и по всей Европе. В этом случае, следуя пирамиде Маслоу, на первое место выходят чисто физиологические аргументы, а не рассуждения о демократии.

 

Примерами глобальных инфовойн последнего времени являются:

 

- американская война в Ираке, поскольку она требует поддержки других стран по всему миру, обеспечения союзников, а также нейтрализации самого иракского населения,

 

- продвижение демократии со стороны США и Европейского Союза, примером реализации чего можно считать современные варианты цветных революций,

 

- трансформация традиционного мусульманского общества в рамках войны с террором,

 

- российско-украинская газовая война 2009 года, которая носит наиболее локальный характер среди всех данных примеров.

 

Глобальная инфовойна отличается еще тем, что она с неизбежностью сталкивается с чужими ценностями. По этой причине в ней будут присутствовать не только краткосрочные объекты/цели, но и долгосрочные. Вариант холодной войны I, который велся до распада СССР, был такой ценностной войной, в результате чего произошла смена ценностной парадигмы. Холодная война II, которая сегодня присутствует и развивается в отношениях России и США, является на порядок спокойнее как на уровне политики, так и массовой культуры, поскольку ценностное столкновение в ней минимизировано.

 

 

Большее ценностное столкновение есть также и в конфликте с мусульманскими странами, что также можно обозначить как «холодная война III», которая развивается под маркой войны с террором. Ислам как религия более сильно входит в мирскую жизнь арабских стран, поэтому там возникает болезненная реакция на любые проявления вестернизации, которые имеют место. Это тот же тип реакции, который во времена Петра Первого испытывало русское общество и по той же причине: русское общество той поры имело более существенное включение религии в свою структуру. И именно религия ощущает более серьезное ценностное столкновение такого порядка.

 

Холодная война IV разворачивается на постсоветском пространстве, примерами чего могут быть информационные войны между Россией и Эстонией, Латвией, Литвой, Грузией и Украиной. Даже Беларусь в роли вечного союзника России все равно время от времени получает информационные удары, которые достаточно часто метят в фигуру президента Лукашенко. Россия во всех этих случаях находится в положении более сильного игрока, поскольку единственная ведет не просто телевизионное вещание на сопредельные территории, но и имеет частично общее культурное пространство и модель мира, идущую от советского времени. Единое прошлое, но не единое будущее и создает конфликтность в информационном и виртуальном пространствах.

 

На глобальные войны мы можем также посмотреть с точки зрения того, что это войны за тот или иной вариант альтернативного будущего. Даже любое элементарное воздействие облегчается, когда есть опора на имеющиеся представления о будущем развитии событий у стороны, которая подвергается воздействию. Учет этих воззрений позволяет строить более эффективное воздействие. Сложность глобальных инфовойн как раз и состоит в том, что в них делается попытка поменять имеющийся или предполагаемый тренд развития. Украинская оранжевая революция как раз и является примером смены такого тренда.

 

Россия имеет потенциальный тренд развития в виде евразийского вектора. Евразийство как философский подход дает России возможность сформулировать свой собственный глобальный проект (по этому поводу интересно почитать «Континент Евразия» Савицкого, «Основы геополитики. Геополитическое будущее России. Мыслить пространством» Дугина, «Евразийскую цивилизацию» Орловой). Евразийские идеи будут присутствовать потенциально в экспертной среде до их востребованности более широкими массами населения и политиками. То есть игра «за» или «против» этих идей явно и неявно будет реализовываться во внутренней и внешней политике России.

 

По сходной модели определенные мифологические структуры из прошлого находят свою реализацию в той структуре общества, которую выстроил Гитлер (см. работы Пленкова «Мифы нации против мифов демократии: немецкая политическая традиция и нацизм, Кунца «Совесть нацистов», Гудрика-Кларка «Оккультные корни нацизма»). Это дало право Лаборатории Сандиа (США) начать работы по мониторингу интернета, чтобы обнаружить разного рода дестабилизирующие идеи будущего, поскольку и Ленин, и Гитлер сначала изложили свои идеи на бумаге и лишь через десяток лет после этого начали воплощать их в жизнь.

 

По этой модели, трансформации физического пространства предшествует трансформация информационного и виртуального пространств. Мы упоминаем здесь и виртуальное пространство наряду с информационным, поскольку такого рода идеи революционного порядка как раз и должны нести в себе изменения каких-то параметров модели мира. Например, революция 1917 г. строилась на лозунге «кто был никем, тот станет всем», то есть модель мира подвергалась принципиальной трансформации.

 

Глобальная инфовойна наиболее часто является столкновением более сильного и менее сильного оппонента. В прошлом это мог быть конфликт между империей и колонией, всегда усложненный тем, что империя создавала и удерживала весь символический продукт, тем самым затрудняя формулировку протестных целей на имперском варианте языка.

 

Шмуэль Эйзенштадт увидел в прошлой российской империи модель, при которой центр создавал принудительное разобщение между властными политическими элитами, когда доступ таких элит друг к другу и особенно к центру был ограничен центральной политической элитой (см. его работу «Революция и преобразование обществ. Сравнительное изучение цивилизаций»). То есть удерживаемая сознательно война между элитами в то же время являлась наиболее удобной моделью управления для центра.

 

Интересно, что русские философы и мыслители (среди них, например, такие, как Лев Карсавин в работе «О сущности православия» и Николай Бердяев в книге «Истоки и смыслы русского коммунизма») видели определенную преемственность в том, что делали большевики. Карсавин в этом плане, говоря о русском максимализме, подчеркивает «большевизм Петра Великого». Бердяев пишет, что идеология анархизма является созданием слоя высшего барства, а русский анархизм в лице Бакунина, Кропоткина и Льва Толстого приобретает общеевропейское значение. Отсюда мы можем сделать важный вывод: даже существенно трансформируясь, социальная система все равно сохраняет свои принципиальные параметры.

 

Петр Ершов сформулировал правила коммуникации на сцене, от которых мы можем отталкиваться, выстраивая информационные стратегии в глобальных и локальных конфликтах. Приведем наиболее интересные примеры (из книги «Режиссура как практическая психология»):

 

- «Враг предпочитает не выдавать, а добывать информацию, а поскольку ему приходится выдавать – он выдает ту, которая неприятна партнеру»,

 

- «Сильный слабому скупо выдает информацию, поскольку не видит оснований излишне утруждать себя»,

 

- «Выдавая информацию в деловой борьбе, сильный склонен вдалбливать ее в голову партнера, считая последнего если не глупым, то все же и не слишком сообразительным, хотя, может быть, старательным и исполнительным»,

 

- «Слабый, чтобы противодействовать сильному, вынужден информировать партнера о сложной и трудной ситуации, которая вынуждает его бороться – настаивать на своем. Хотя в наступлении слабому нужно добыть информацию, практически его слабость обнаруживается в том, что он обильно выдает ее»,

 

- «Чтобы добиться дружественности, нужны непринужденность и щедрость в выдачах информации».

 

То есть типы информационного поведения подчиняются вполне конкретным моделям, которые, как получается, опираются на социальный статус игроков.

 

Российско-украинская газовая война оказывается сложной для анализа, поскольку в ней смещены реальные акценты. Она только на поверхности является политической, на самом деле в рамках нее решаются конкретные экономические интересы как самого «Газпрома», так и ряда конкретных личностей, работающих на этом поле.

 

При этом суть происходящего в такой постановке вопроса ведь не так важна, поскольку значимой является не реальность (ворует/ не ворует Украина газ), а то, кто убедительнее об этом расскажет. То есть для информационной технологии все равно, каково содержание, ее волнует именно технологический аспект усиления достоверности своего сообщения. Это можно сформулировать как принцип не так важен факт, как рассказ о факте. В результате убедительность рассказывания побеждает убедительность любого факта.

 

Одновременно следует признать, что точное определение цели всей этой кампании, если это в принципе возможно, дает и соответствующий инструментарий, определяющий поведение двух сторон.

 

- приватизация газотранспортной системы Украины Россией,

 

- протестные выступления против власти восточных регионов Украины,

 

- помощь Тимошенко в ее движении к будущему президентству,

 

- сохранение посредника «РосУкрЭнерго»,

 

- отсутствие необходимых объемов газа у России,

 

- борьба против «оранжевой» власти Украины.

 

Как правило, цель глобального порядка вообще никогда не упоминается. Идя от противного, следует тогда признать, что и цена на газ для Украины, и транзит газа в Европу, о которых трубят на всех перекрестках, выпадают из такого определения главной цели. Это цели второстепенные и вспомогательные. Однако этим отнюдь не отменяется их важность. На роль главной цели, определяющей поведение планировщиков кампании претендует газопровод по дну Балтийского моря и все сопутствующие ему обстоятельства.

 

Вот мнение по этому поводу посла Чехии в Украине Ярослава Башты, который достаточно четко заявляет: «Надо признать, что 11 дней без газа – это самый большой аргумент для сторонников строительства газопроводов "Северный поток" и "Южный поток". Боюсь, теперь у России не будет проблем в переговорах, например с замерзающими Балканами, о строительстве нового газопровода в обход Украины. Кстати, хочу отметить, что Россия была подготовлена к информационной войне, которая велась 11 дней в странах – потребителях российского газа, гораздо лучше, чем Украина. Притом что в 2006 году Украина лучше выглядела на информационном фронте».

 

Информационные атаки следуют одна за другой. Все действующие лица не сходят с экрана. Естественно, что атакующие всегда будут представлены в большем объеме, чем обороняющиеся. Они не только подготовились, но и проигрывают определенный сюжет, поскольку такие большие кампании всегда будут опираться на определенного рода драматургию.

 

При этом никого не интересуют нестыковки. Так, по сообщению радиостанции «Эхо Москвы», тот же Александр Медведев из «Газпрома» называл в качестве средней цены на газ 260 – 300 долларов. Но только возникла иная цель, как цена сразу взлетела до 450. То есть коммуникативная правда и реальная не совпадают.

 

Причем есть четкая зависимость от аудитории, в рамках которой мы определяем достоверность аргументов и выигрыш/ проигрыш в войне. Причем два эти фактора могут и не совпасть: признаваемые достоверными аргументы все равно могут привести к проигрышу в войне. Вот результат российско-грузинской войны глазами известного историка Александра Янова: «Каковы бы ни были российские военные успехи в “грузинской войне” 2008 года, психологическую, пропагандистскую войну, как говорится, за умы и сердца мирового сообщества Россия проиграла. На протяжении одного месяца число европейцев, считающих ее главной угрозой миру, выросло в четыре раза, американцев – в шесть».

 

Разные аудитории заставляют пропагандистов изымать/ вставлять разные куски в единый текст. Для примера возьмем статью Виталия Иванова «На пути к газовому миру», напечатанную в «Известия в Украине» (12.01.2009) и в оригинальных московских «Известиях». Украинский вариант лишился следующих красноречивых пассажей: «Украина проиграла "газовую войну" 2005-2006 гг., при том что тогда она ходила у Запада в "любимых женах", а мы, в свою очередь, воздержались от радикальных мер (ну, почти воздержались)». Далее: «Естественно, Украина все равно надеялась, что Запад, как в прошлый раз, прикроет ее воровство и объявит Россию во всем виноватой». Или: «Сам Запад напоролся на то, за что боролся. Кто помогал Ющенко со товарищи захватить власть? Кто всеми силами лепил из них видных "демократов", "реформаторов" и "европейцев"? Пусть жнут посеянное. Это очень похоже на историю с Саакашвили, крепко подставившего своих благодетелей. Развязал войну, проиграл ее вчистую, причем проигравшими по факту оказались и США с Евросоюзом, которым пришлось в конце концов проглотить признание Южной Осетии и Абхазии».

 

То есть в данном случае российский газетный бизнес спокойно закрывает глаза на нюансы редактирования, а бизнес-интересы оказываются выше политических. Кстати, и в этом случае явственно проявляется проблема следующего порядка: структура одного плана (информационная), функционируя по иным правилам, разрушает свою исходную структурность. Все как бы замолкают по поводу свободы слова и демократии, когда это мешает финансовым потокам. Информационные потоки не должны пересекаться с потоками финансовыми, чтобы не потерять себя и свою сущность.

 

В ситуации подобного глобального информационного конфликта, а он именно глобальный из-за задействованности множества стран, происходит следующее: включается множество факторов, которые начинают оказывать противоречащее один другому воздействие, что с неизбежностью ведет к хаосу. Возникает хаос в управлении, хаос в аргументации, хаос в массовом сознании, когда уже трудно понять, кто прав, а кто виноват.

 

Хаос еще можно определить как разрешенность противоположных интерпретаций и противоречащих друг другу фактов. Это синхронное существование противоположностей и создает неадекватно функционирующее массовое сознание. Стрессовые ситуации обучают только тогда, когда мы можем ими управлять. Когда же они достигают уровня выше наших возможностей, в нас могут быть имплантированы неверные выводы. Все происходящее можно трактовать как использование шокового инструментария, задачей которого обычно является невозможность для социальной системы вернуться в прежнее состояние.

 

Моносистема под влиянием такого воздействия распадается на множество подсистем, которые вступают друг с другом в конфликтные отношения. Как следствие, внешнее информационное давление оказывается дополненным внутренним. Именно за счет этого возникает дополнительная энергетика конфликта, которая может привести к разрушению социальной системы. Это как в теории хаоса, когда малое воздействие может нести непредсказуемо большие последствия.

 

Одной из важных составляющих газового конфликта является то, что внешний конфликт сразу же начинает использоваться для решения внутренних задач и достижения собственных целей. Сильный внешний конфликт начинает служить подспорьем во внутренней борьбе. Так, на своей пресс-конференции 14 января 2009 г. премьер-министр Украины Юлия Тимошенко назвала ответственными за срыв переговоров с Россией Дмитрия Фирташа и депутатов Партии регионов Юрия Бойко и Сергея Левочкина, то есть представителей противоположной ей политической силы, хотя при этом ушла от ответа на вопрос, каким же образом представители оппозиции могут влиять на переговоры властных структур.

 

Российско-украинский газовый конфликт демонстрирует неадекватное функционирование власти в информационной сфере. Главным недостатком украинского реагирования является отсутствие 24-часового цикла в действиях властей. В конфликте уже нельзя функционировать с девяти до восемнадцати часов нахождения на работе. Круглосуточный цикл другой стороны все время оставлял «неотреагированные» информационные атаки, провисшие вопросы, недоумение по поводу обвинений. Все это еще наложилось на новогодние каникулы, в которые пропали все – и власть, и газеты. Только телевидение изредка баловало население своими новостями. То есть телевизионный канал был заполнен... отсутствием информации от власти.

 

Ситуация выглядела бы совсем по-другому, если бы информационное пространство было работающим по системным, а не случайным принципам, что можно было сделать следующим образом:

 

- найти аналог бытового российского нарратива, примерами которого были высказывания «Украина ворует газ», «ничтожный документ»,

 

- увеличить многоточечность показа, которое было характерным для российского телевидения, против «говорящих голов» украинского; сформулируем это правило так: говорение в студии не может победить говорение в реальных контекстах,

 

- ускорить реагирование на информацию, доведя его до реального времени,

 

- создавать и активировать свое собственное лобби как в Европе, так и в России.

 

Ускоренное реагирование возможно в том случае, если идет игра на опережение. До тех пор пока будет идти игра в ответ, всегда будет реализовываться тот или иной вариант запаздывания в реагировании. То есть выигрыш лежит в руках у того, кто сам ведет активные действия. Сформулируем это правило так: ведущий имеет преимущества перед ведомым.

 

Ускоренное реагирование является только одним, хотя и важным инструментом. Вторым и не менее важным является визуальная сторона дела, что вытекает из преобладания влияния телевизионного освещения на принятие решений. Телевизионные интерпретации идут впереди по следующему набору причин:

 

- наиболее массовый охват аудитории,

 

- наиболее быстрое попадание в информационный поток, в идеале это может быть даже одновременное появление события в физической реальности и его освещения в реальности информационной,

 

- визуальная информация лучше воспринимается и дольше хранится в памяти, чем вербальная.

 

Эти три параметра делают принципиальным именно визуальную картинку действительности. При этом сцепки между событиями могут быть вербальными. Когда Россия показывает замерзающих школьников в Венгрии, болгар – укладывающих поленья дров, поляков – с углем, то все эти шокирующие картинки могут быть связаны воедино любым комментарием, поскольку массовое сознание уведено в эмоции.

 

Сформулируем это правило так: визуальность побеждает вербальность. Карл Роув в устном интервью одному из исследователей говорит: «Думаю, что в эру после 1980 г. мы все следуем за М. Дивером, который сказал: “Выключите в телевизоре звук и вы получите то, на базе чего люди решают, выиграли вы день или проиграли его, – качество картинки”». То есть усиление визуальности влияет на аудиторию сильнее, чем порождение аргументации.

 

В одном из меморандумов эпохи избрания Ричарда Никсона было четко сформулировано: «Постоянно надо держать в голове, что играет роль не то, что мы говорим, а то, что слышит слушатель; не то, что мы подаем, а то, как получатель формирует свое впечатление». Этот феномен мы можем сформулировать так: акцент на слушателе, а не на говорящем. Френк Лунц даже вынес в подзаголовок своей книги: «Важно не то, что вы говорите, важно, что люди слышат». То есть недостаточно просто говорить разумные с точки зрения коммуникатора вещи, они должны быть «упакованы» в такие формы, которые смогут пройти сквозь фильтры слушателей.

 

Глобальные информационные конфликты в ситуации, когда они связаны с ценностными изменениями, длятся бесконечно долго. Инерция виртуальных систем не позволяет осуществлять резких изменений. Более того, такие изменения возможны исключительно на базе сохранения определенных параметров трансформируемой системы неизменными. Это нужно, чтобы делать изменения одних параметров, опираясь на другие, поскольку даже кардинальные изменения должны быть системными.