Илья Красильщик, российский журналист, редактор и издатель, говорит, что в Украину ездить любит. Пару раз в год его приглашают стать участником лектория той или иной школы для журналистов, а также проводимых в Украине международных медиамероприятий.

На шестом Львовском медиафоруме он рассказал о показателях развития «Мезузы», о принципах эффективного присутствия издания в интернете, о продуктах, которые делают «Медузу» «Медузой», заметив, что даже реклама на ее сайте обязана рассказывать интересные истории.

Появление издания почти четыре года назад само по себе — удивительная история.

Meduza — последователь легендарной Lenta.ru, которую возглавляла Галина Тимченко. Когда в марте 2014 года она была уволена с должности главного редактора, вместе с ней ушло большинство журналистов. А уже осенью стартовал новый медиапроект. Но не в России, а в Латвии. В первую очередь, чтобы избежать дополнительных рисков. На регистрации нового СМИ на территории одной из стран — членов Евросоюза настаивал Михаил Ходорковский, который после увольнения Тимченко предлагал ей профинансировать новое СМИ (позднее сделка с Ходорковским сорвалась и были найдены новые инвесторы). Да и сама экс-главред «Ленты.ру» понимала, что в России «нужный» закон могут принять ради давления на одно-единственное СМИ.

Вместе с тем, при выборе страны для регистрации «Медузы» учитывались и другие факторы: удобный часовой пояс с прицелом на главную аудиторию — Россию, прозрачное и удобное миграционное законодательство (по словам Ильи Красильщика, за 2,5 месяца нужно было перевезти 19 сотрудников), приемлемую стоимость жизни в сравнении с другими странами-кандидатами, знание русского языка местными жителями.

Почему новое СМИ назвали «Медузой»? Как ответило читателям само издание — случайность вышла: «Придумали, что издание должно называться как древнегреческое чудовище, которому отрубали голову, а оно все равно оживало. Назвали Медузой, а потом вспомнили, что это гидра была — но было поздно». Таким же почти случайным оказался экзотический домен в имени сайта: «В .ru регистрироваться не хотелось, в .lv странно, в .com — 25  тыс. долларов. Решили потратить деньги с большим умом и выбрать первое, что придет в голову. Зато теперь мы в Индийском океане и все спрашивают, почему у нас доменная зона .io».

Наверное, с момента основания нового СМИ его «экзотикой» был и корреспондент Илья Азар, который до этого несколько лет работал корреспондентом «Ленты.ру». Объясняя на одной из первых презентаций «Медузы» в Украине, почему Meduza — не только агрегатор, Илья Красильщик выделял этот факт в отдельный подпункт: «Потому что у нас есть Азар!». Два года назад журналист прекратил сотрудничество с «Медузой», но редакции на память осталась единица измерения текстов: 1 азар = 35 тысяч знаков. Большие тексты изначально были «фишкой» Азара: журналист пытался раскрыть тему максимально полно и со всех сторон, привозя часто из командировок 20 часов диктофонных записей.

Илья Красильщик не единственный, кто пришел в «Медузу» не из Lenta.ru. До этого он был главным редактором и директором по продуктам журнала «Афиша». Добрая половина его нынешних коллег — журналисты, дизайнеры, программисты — работали на радиостанции «Эхо Москвы», в журналах Esquire, Forbes и «Большой город», в газетах «Ведомости» и «Коммерсантъ», на сайте Lookatme, в компаниях Bookmate и «Ценципер», на телеканале «Дождь» и т. д.

… Во Львове издатель «Медузы» Илья Красильщик — впервые за 12 лет. После публичного выступления на Lviv Media Forum он дал интервью «Детектору медиа». Говорили о людях, ценностях и философии «Медузы», а также о том настоящем, которое, по мнению нашего собеседника, предопределит будущее мировой журналистики.

— Илья, «Медуза» существует в интернет-пространстве, а ваша должность — издатель. Почему именно «издатель»?

— Издатель — это самая выдуманная должность. Есть редакция, которая рассказывает истории, и задача редакции — сделать так, чтобы эти истории имели смысл, меняли мир, влияли, были интересны, развлекали, производили впечатление. Моя задача как издателя — сделать так, чтобы эти истории ложились правильным образом в правильные места, чтобы каналы, по которым они распространяются, работали. Чтоб истории превращались в некий продукт, понятный аудитории не только в смысле буковок. Чтобы люди отождествляли их с «Медузой» и понимали, как издание работает.

Кто такой издатель книжки? Автор написал книжку. Задача издателя — сделать так, чтобы эту книжку хотелось купить, хотелось читать, чтобы она соответствовала своему содержанию, дошла до своей аудитории, заработала денег. В интернете это набор разных дел, не обязательно больший, но другой. А суть этой работы идентичная: сделать так, чтобы все, что делается, соответствовало задаче.

— «Медуза» изначально задумывалась как бизнес-проект?

— Не думаю, что на наших пространствах кто-то в здравом уме придумывает медиа для того, чтобы сразу начать зарабатывать деньги. Чтобы делать деньги, есть способы гораздо лучшие, чем медиа. Естественно, «Медуза» изначально задумывалось как издание, в котором мы могли бы делать нашу работу, как мы хотим, и чтобы никто нам не мешал. Потому что мы были уверены, что знаем, как это делать. Как показала практика, мы что-то знали, чего-то не знали, но так или иначе хотели сделать все так, как считаем нужным.

Медиа — это тоже бизнес, хоть мы и знаем, что это плохой бизнес. Но считаем, что издание должно стараться окупать себя само, и мы к этому стремимся. Это сложная задача, но мы видим довольно сильный положительный вектор. Я не скажу, какой процент мы покрываем на данный момент за счет рекламы, но он весьма существенный.

— Через полторы недели после старта вы говорили, что на 71 % аудитория «Медузы» — российская. Прошло три с половиной года. Как изменилась ваша аудитория?

— В смысле географии — никак. Аудитория выросла везде, более того — как-то изменилась, но никаких радикальных изменений не произошло. Радикально изменилось то, на каких устройствах нас читают. Если в 2014 году «Медуза» была изданием, которое, помимо приложений, читается с компьютеров и, скорее всего, на работе, то теперь мы издание, которое читают повсюду и прежде всего с телефонов. А география изменилась не очень сильно.

— На каких платформах вы сегодня существуете?

— Важнейшей платформой является наш сайт — meduza.io. Все-таки это наша основная аудитория. В марте текущего года было 19 миллионов уникальных посетителей. Апрель показал 13 миллионов, и это падение связано с тем, что март у нас был просто чудовищным месяцем. Не хотелось бы таких рекордов — это аудитория, заработанная не от хорошей жизни (имеется в виду пожар в Кемерово).

Гугловская платформа AMP (accelerated mobile pages) не является самостоятельной, но суперважна для «Медузы», потому что из Google приходит множество людей, а у платформы большие перспективы.

Очень важны для нас социальные сети. Прежде всего Facebook, «ВКонтакте», а также Twitter, который уже все похоронили, а он вдруг «восстал». Еще Instagram. Важен для нас YouTube, но пока мы не нашли к нему подход. Хотя понимаем, что там очень много нашей аудитории, с которой, делая свое дело, нужно разговаривать на ее языке.

Для нас важны приложения для Android. Это намного меньшая аудитория, чем в web, — порядка 250–300 тысяч уникальных посетителей в месяц. Но эти 250–300 тысяч делают нам такое количество просмотров экранов, как 13 млн уникальных посетителей сайта. Это суперлояльная аудитория.

Мы очень любим подкасты. Я не очень верил в эту штуку еще в прошлом году. Но энтузиазм людей, которые хотели создавать подкасты, был настолько велик, что они пробили все заслоны. Я оказался неправ: у нас два миллиона прослушиваний в месяц. Надо понимать, что прослушивание подкаста — это когда вы надели наушники, пошли куда-то и 40 минут слушаете людей, которые что-то рассказывают. Такого контакта, как в подкастах, нет ни на одной другой платформе. Это невероятная штука.

— На Lviv Media Forum вы заметили, что подкаст — это не радио. Почему?

— Подкаст — это слушание on demand, то есть человек специально включил конкретно эту вещь. Это более интимный способ потребления. Радио, как правило, слушается в фоне: ты включил, скажем, в машине, и из эфира что-то звучит.

Разговорные радиостанции ближе к подкастам. Тем не менее, в подкастах уровень взаимного доверия между слушателем и ведущими невероятный. Мы видим, какие письма нам приходят от слушателей на наши пять подкастов: «Как жить», «“Медуза” в курсе», «Два по цене одного», «Дело случая», «Тест недели».

Галина Тимченко, Лика Кремер, Катя Кронгауз – ведущие подкаста «Как жить»

Самый популярный подкаст «Как жить», в котором трое моих коллег — все женщины — отвечают на вопросы наших слушателей: наш генеральный директор Галина Тимченко, глава видео- и аудиоотдела Лика Кремер и редактор отдела игр Катя Кронгауз, кстати, моя жена. Важная вещь в подкастах заключается в том, что у ведущих ни в коем случае нет намерения сказать, что «мы все знаем и все вам сейчас расскажем». Они не проповедники, не мудрецы и не суперспециалисты. Это живой разговор реальных людей, у которых есть свои достоинства и свои недостатки, они что-то знают, а чего-то не знают. Это не книга «10 способов стать другим человеком», это просто возможность «подумать о живых людях». Это воображаемые друзья. Ты можешь включить телефон, надеть наушники и просто оказаться внутри живого человеческого разговора.

— На старте проекта вы сказали, что не сомневаетесь в аудитории: «Она нас ждет». Откуда взялась такая уверенность?

— Понимаете, это не про цифры, не про исследования, не про науку. Это про химию, которая возникает в тот момент, когда ты что-то делаешь, и либо чувствуешь полет, либо нет. Это существует на уровне интуиции. И дальше либо подтверждается, либо нет. Ты можешь полететь, но окажется, что летишь посреди пустыни. А можешь лететь и понимать, что чувствуешь отклик.

Отклик состоит из многих вещей: из того, что тебе пишут, из того, как реагируют на это твои друзья, и, конечно, из тех цифр, которые ты получаешь. Но ты чувствуешь: либо оно резонирует как-то на людей, либо нет. Даже когда лекцию читаешь и видишь, что зал все время ржет, ты понимаешь, что это контакт. Бывает, не ржет, но ты все равно чувствуешь контакт. А бывает, говоришь в пустоту — и все мимо. Для этого не обязательно, чтобы в тебя кидали тухлые помидоры и говорили: «Вон отсюда!». Ты просто чувствуешь: что-то идет не так. Так же в интернете.

— Ваше издание в первую очередь общественно-политическое. Как вам удается привлечь молодую аудиторию?

— Да, в нашей аудитории много школьников и студентов. Главная причина в том, что мы делаем то, что нам интересно. Дальше оказывается, что это интересно людям, похожим на нас, например, возрастом.

Темы, которые мы затрагиваем, сейчас интересны прежде всего молодым людям. Но и читателей старше 45 лет у нас очень много. Только на сайте это 25 % аудитории.

Важно, чтобы издание делали разные люди. Единомышленники в чем-то, но им должны быть интересны разные вещи. Есть люди, которым интересны компьютерные игры. Есть люди, которым интересна коррупция в московской мэрии. Есть те, кому интересно поговорить об этике. Это совершенно разные темы, на которые будут заходить разные люди. А есть люди, которым интересно сделать так, чтобы это все имело интерактивный вид.

Редакция признается в любви утомленному издателю

— Как бы вы сформулировали философский кристалл «Медузы»?

— Какая основная мысль, которую мы несем? Я думаю, для разных людей, которые у нас работают, она разная. Для меня это мысль, что мы сильнее всего того, что происходит вокруг нас: мы можем смотреть на это выше, относиться к этому с иронией, мы умнее.

— Иногда говорят, что «Медуза» — это издание в изгнании. Насколько вы себя так ощущаете?

— Это смешное и странное изгнание, при котором я неделю в месяц провожу в Москве. И мы зарабатываем миллионы евро в год на российских рекламодателях, среди которых «Сбербанк России» и «Газпром Нефть», например.

Что такое изгнание? Когда ты вынужден уехать из страны. Да, мы считаем, что мы были вынуждены уехать из страны, чтобы делать ту работу, которую хотим делать. Многие с нами не согласятся: «Вы могли делать это в России». Вероятно, в каком-то виде могли, но это не была бы «Медуза», это было бы что-то совсем другое. В том числе интонационно. Мы действительно по многим причинам считаем, что это лучше делать не из России. Поэтому в реальности это изгнание, но не эмиграция.

— Вы можете сказать, что находитесь в оппозиции к нынешней власти в России?

— Как человек лично я нахожусь в оппозиции к власти. Но мы как издание — нет: мы в оппозиции к коррупции, глупости, подлости и так далее. Мы не считаем себя оппозиционным изданием. Нечасто, но бывает, власть делает вполне разумные вещи. Хотя по огромному количеству вопросов мы с властью не согласны.

Но не только с властью. В принципе, медиа, как правило, не согласны. Наша задача — смотреть на мир критически. Мир состоит не только из власти. Мы много к чему оппозиционны.

— Российский политтехнолог Марат Гельман с 2014 года живет в Черногории: «Я гражданин РФ. Когда началась крымская эпопея, то я сразу сказал, что уезжаю, потому что не хочу участвовать в этой войне на стороне России. Это был сознательный выход из ситуации, потому что в противном случае существует два выхода: либо суицид, либо предательство». А как «Медуза» себя ощущает и позиционирует по отношению к украино-российскому конфликту?

— Ну как я отношусь к войне? Любая война — зло. Это все страшная трагедия, те, кто это все начал, пусть горят в аду. Это что касается моей личной точки зрения. С точки зрения работы — ответ довольно простой. Мы освещаем ситуацию. Как в любой войне, тут есть заводилы, те, на ком основная вина. Но когда начинается война, в ней очень редко бывают правые. У тебя как у журналиста очень тяжелая задача — ловить на вранье всех. А в войне врут все — так устроено.

Поэтому наша задача — дистанцироваться и смотреть на это, как бы забыв, что мы граждане России. Смотреть с точки зрения каждой из сторон. Важно, чтобы термины, которыми мы описываем конфликт, не были оценочными. Это классическая история о том, как называть воюющих. Слова «боевик», «террорист», «ополченец», безусловно, оценочные. Поэтому мы выбираем формальный термин, который говорит, кто они: они — сепаратисты, потому что хотят отделения.

— А как вы называете российские войска, которые присутствуют на территории Украины?

— Российские войска, которые присутствуют на территории Украины, мы называем российскими войсками, потому что это российские войска. Если у нас есть доказательства, а они были не раз, того, что там есть российские войска, безусловно, мы их так и называем. И дальше уже сам читатель способен додумать и сделать вывод: что это такое, если на территории иностранного государства без приглашения присутствует армия другого государства и воюет там.

— У вас есть корреспонденты в горячих точках мира, в том числе на Донбассе и в Крыму?

— У «Медузы» есть два вида работы: первый — это когда мы отправляем своих куда-то, второй вариант — когда нужно срочно, мы находим кого-то на месте. А так, чтобы человек сидел все время где-то как специальный корреспондент, — такое мы не практикуем.

— А как вы получаете информацию из оккупированных территорий Донбасса и аннексированного Крыма?

— Новости мы получаем с помощью мониторинга интернета. Это и агентства, и газеты, и соцсети — и так далее. А если мы хотели что-то написать, то наши корреспонденты бывали и на Донбассе, и в Крыму, и в Киеве, и в Одессе — где угодно.

Другое дело, когда, например, происходило Дебальцево, я не то чтобы специалист в этом, я же не работаю в редакции, но… Ты пытаешься, но у тебя нет никакой физической возможности понять, что происходит. И у тебя просто нет этой информации. Если бы у тебя там были люди, тебе бы это тоже не помогло, потому что территория — гигантская. Стоит человек в одном месте, он что-то видит, ему что-то кто-то сказал. Верифицировать это невозможно. Насколько это адекватно происходящему, непонятно. Поэтому бывают ситуации, когда новости есть, но их никто не знает физически.

И часто бывает, когда на вопрос читателей «Что происходит?», приходится отвечать: «Мы не знаем». Часто люди, которые не работают в медиа, а может, и некоторые медийщики, живут обязательным ощущением, что всегда есть кто-то, кто знает ответ на вопрос. Но есть много случаев, когда никто не знает ответа.

— Как вы полагаете, насколько хорошо в мире осознают, что происходит между Украиной и Россией в Крыму и на Донбассе? И в первую очередь, как осведомлены жители наших с вами стран?

— Думаю, что в России подавляющее большинство не знает, что происходит. Сейчас российской аудитории неинтересно, что происходит, и они не знают об этом. Думаю, что украинская аудитория информирована гораздо лучше. Но очень, скажем так, только с одной стороны. Я сейчас говорю осторожно и безоценочно: любой человек, любое общество, которое является стороной конфликта, смотрит на него с одной стороны. Естественно, это национальная травма, естественно, это жуткая трагедия, и тут ничего не сделаешь.

А остальному миру, я думаю, абсолютно насрать. И он ничего не знает. Им просто неинтересно. Вы думаете о конфликте северного и южного Кипра? Если вы походите и поспрашиваете, то выясните, что это никому не интересно. Много ли людей знают, что происходит в Косово сейчас? Или в Кашмире? Как устроена граница Северной и Южной Кореи? В мире много страшных вещей, непонятных границ — и очень мало тех, кому это интересно. И так будет долго. Может быть, всегда.

Первый офис «Медузы»

— У «Медузы» кроме новостей, которые она проверяет и собирает как агрегатор, есть собственные материалы — предмет вашей гордости: репортажи, истории. Бывают проблемы с аккредитацией корреспондентов в России?

— В большинстве случаев чтобы работать, тебе никакая аккредитация не нужна. Важно, что наши авторы являются гражданами России, имеют право находиться в России, сколько считают нужным, и в большинство мест имеют право ездить столько раз, сколько считают нужным.

В «Медузе» есть журналист Иван Голунов, который следит за московскими тендерами очень внимательно и знает, как отличить подозрительный от нормального. Если тендер подозрительный, у Ивана загораются глаза и он включается в дело. Так вот он обнаружил некий очень странный тендер. А если государственный тендер больше какой-то суммы, назначаются общественные слушания. Он пришел на эти слушания один — других слушателей не было. Задал несколько вопросов. Ему сказали: «Мы объявляем перерыв на несколько дней». Через несколько дней Иван возвращается на общественные слушания, а ему говорят: «Знаете, тендер отменен». Так Иван Голунов сэкономил какие-то очередные миллиарды рублей госбюджета. Для этого не нужна была аккредитация. Казалось бы: он сотрудник латвийского издания. Но все работает.

Даже на пресс-конференцию Путина не нужна аккредитация СМИ. Наши корреспонденты туда приходят. Они не задали ни разу ни одного вопроса и, честно говоря, нет особого смысла эти вопросы задавать.

Издатель «Медузы» Илья Красильщик, главный редактор Иван Колпаков, основатель проекта Галина Тимченко

— Сколько в «Медузе» сегодня от Lenta.ru?

— Много, но это уже совсем не Lenta.ru. Ну и я не из Lenta.ru — у меня ее не было. Сейчас это совершенно другое издание. Когда мы задумывали «Медузу», мы договорились, что не делаем «вторую Lenta.ru» или «вторую “Афишу”». В 2014 году нам выдался шанс сделать издание таким, каким мы его хотели видеть в 2014 году. Lenta.ru появилась в 1999-м, «Афиша» — тоже. Это была своя история. Не надо пытаться повторять то, что было. Может быть, мы тоже устареем: наверное, такое случится, к сожалению.

— Нет ли у «Медузы» паники от засилья фейков, дезинформации, других манипуляций в СМИ?

— Я вообще по этому поводу не переживаю.

Короткий ответ: есть куча фейков, задача профессиональных медиа — как раз отличать их от не-фейков, выстраивать доверие с читателем, рассказывать свои истории интересно. Фейк — очень расплывчатый термин: иногда это специальная дезинформация, иногда просто случайная, иногда какая-то дискуссия в Фейсбуке, которая не имеет смысла. В работе журналиста это мало что меняет.

Длинный ответ: есть более глобальная штука, связанная не только с журналистикой. Интернет последовательно уничтожает или перерабатывает все классические институты: музыку, книги, кино, газеты, журналы. Была у нас техническая революция — сейчас революция информационная, меняющая цивилизацию, в которой мы живем. И, к сожалению, как во время любых революций, цивилизация базово оказывается неготовой к стремительным изменениям. То, как за последний десяток лет изменился мир, в котором мы живем, невероятно. Вот этого не было (показывает на смартфон) — а это изменило все.

Поэтому, когда цивилизация не готова к изменениям, это может закончиться довольно плохо в краткосрочной перспективе. Дошло до ломки государств — политику корежит во всем мире. Денежные системы тоже начинают ломаться с помощью криптовалют.

— Как говорит наш украинский коллега Павел Казарин: «У нас уже не будет передышек и перерывов. Реальность вокруг нас будет меняться каждые 5–10 лет. Конкурентоспособность человека будет определяться его способностью адаптироваться к изменениям. Бессмысленно ждать перемен. Надо учиться в них жить». Вы рассуждаете как продвинутый пользователь, опережающий свое время человек. Это ваш опыт или компиляция опыта чужого, на основании которого вы генерируете идеи для «Медузы»?

— Ничего я, конечно, не опережаю. Я сейчас размышляю о настоящем, а не о будущем. Другое дело, что настоящее и будущее — весьма абстрактные понятия. Более того, мы одновременно живем в настоящем, будущем и прошлом. Даже если мы возьмем какое-то американское издание, скажем, Now This или Vox, и газету из Владивостока — между ними целая эпоха: 20, 25, иногда 30 лет. Одно издание в прошлом, а другое — в будущем относительно друг друга.

В настоящем мы смотрим вот сюда (показывает на смартфон). Но индустрия развивается непоследовательно. Это как в игре «Цивилизация»: в ней может быть одна страна, в которой самолеты летают, а у другой будет катапульта. Медиа сосуществуют не в едином пространстве.

То, что мы запаздываем, для нас является большим плюсом, потому что мы можем видеть будущее в ежедневном режиме, например, в Америке. Это удобно.

— Насколько оправдали себя ваши карточки — объяснительная журналистика? Дочитывают ли их до конца? На одном из выступлений на Львовском медиафоруме прозвучало: не дочитывают не то что 140 знаков в Twitter, — не читают 14 знаков заголовка…

— Это полная чушь. Вот за это я ненавижу теоретиков медиа. Дискуссии о том, читают ли длинные тексты, уже много лет, и она как была абсурдной, так и осталась. У нас крутые лонгриды собирают по 200–300 тысяч просмотров. Просто потому, что они интересны и хорошо сделаны.

В медиа главное — как ты рассказываешь истории. Либо твоей аудитории интересно, либо неинтересно. Бывает, что ты написал 140 знаков в Twitter — и их никто не прочитает, бывает, что ты написал 30–50 тысяч знаков репортажа, который будет дочитан до конца.

В «Медузе» среднее время пребывания на статье — семь минут. Значит, их читают. Дочитывают ли их до конца, очень сложно посчитать. Когда-то дочитывают, когда-то — нет, когда-то — возвращаются и дочитывают.

А карточки себя супер как оправдали, потому что узнаваемая штука получилась. Они оправдали себя и как явление, и как способ рассказывать истории, и в смысле найденного языка, которым мы объясняем сложные вещи, и в смысле коммерческом, потому что карточки — один из самых успешных форматов, в которых мы делаем партнерские материалы.

Конференции «Шторм» – продукт «Медузы»

— Есть ли у вас платный контент?

— За который нужно платить аудитории? Нет. Разве что наши конференции, на которые нужно прийти ногами. У нас никогда не будет платного контента. Могу обещать это. Потому что мы знаем, что российская аудитория не будет массово платить за контент. Мы знаем, что, сделав платный контент, мы сократим нашу аудиторию в разы. Мы считаем, что наша задача — сделать так, чтобы наше слово отзывалось в максимальном количестве ушей и глаз. Уехать в Латвию и ограничить нашу аудиторию кажется довольно странным решением.

Нам важна бесплатность информации. Когда ты начинаешь у людей просить деньги, это несколько другой способ отношений с аудиторией. Мы хотим быть независимыми, хотим чувствовать, что дарим людям радость и ничего за это не берем. Это приятное ощущение.

— А рекламодатели не диктуют условия?

— Нет. Но у нас бывают ситуации, когда какие-то активные проекты снимаются из-за того, что у нас вышел редакционный материал. У нас есть куча рекламодателей, которые говорят: «Ребята, мы знаем, что у вас разделена редакция и рекламный отдел. Мы все понимаем. Без обид». Но есть рекламодатели, которые говорят: «Мы прочитали ваш материал — к сожалению, мы не можем с вами больше работать».

— Рекламодатели, которые разрывают отношения после публикации, российские?

— У нас все рекламодатели российские. Или почти все. Потому что какой-нибудь Volkswagen — это тоже российский рекламодатель, он же работает через российское представительство.

— А инвесторы?

— У нас нет инвесторов, и это очень упрощает жизнь.

— Откуда же деньги?

— Мы не распространяемся об источниках финансирования. Мы могли бы это делать в идеальной ситуации. В неидеальной, в которой находятся российские русскоязычные издания, не хотим.

Думаю, одна из главных причин того, что у нас получилось, то, что мы сами решаем, как мы хотим жить. Внутри редакции — взаимоуважение и система принятия решений. Внешние силы не влияют на эти решения. Мы можем ошибаться, но это будут наши ошибки.

— Томас Вулф, который недавно ушел из жизни, придумал новую журналистику. «Медуза» написала о нем историю. Есть ли сегодня такой человек в профессии? Какое явление вы считаете новой журналистикой нашего времени?

— Томаса Вулфа, наверное, в нынешней реальности нет. Что не отменяет того, что вокруг огромное количество великих журналистов, откапывающих невероятные истории и виртуозно их рассказывающие. Мне кажется, главное явление нынешней журналистики — это умение работать с данными. Не в смысле, что журналистика тут прорыв совершила, а в смысле того, что у нас появился доступ к этим данным, прежде всего благодаря интернету и цифровизации всего. Я думаю, главные прорывы в будущем, главные расследования, которые происходят в мире сегодня, построены на правильной обработке огромного массива данных. Учитывая, что все интернетизируется, каждый документ становится электронным, все становится интернетом вещей. Все связано. Теперь вопрос в том, что за данные ты возьмешь и что ты с ними сделаешь. При этом человеческое в журналистике всегда будет суперважным. Всегда будут важны интонации, всегда будет важна история. Это все ручной труд, который никогда нельзя будет поручить роботам.

— При этом обращение с данными, которых уйма сейчас, должно быть корректным, иначе неизбежна постправда…

— Пример — «панамские архивы». Это огромный массив данных, полученный и обработанный огромным коллективом журналистов в разных странах. И эта обработка не предполагает постправды. Постправду предполагает реакция на все это. Постправда — это когда российские издания сообщают, что у вице-премьера России Рогозина есть племянник на госслужбе и там конфликт интересов как минимум, доказывая это фактами, а Рогозин говорит: «У меня нет племянника». И ничего не происходит.

В том, что мы называем журналистикой, ничего нового нет и быть не должно. Она всегда работает с тем, чтобы найти информацию, обработать ее и подать таким образом, чтобы это было интересно читать. Будет разное понимание интересности, будет разное отношение к важности данных, но сама суть никогда не изменится.

Вулф придумал, как добавлять к этому душу. Личность каждого журналиста, наверное, будет значить меньше. Просто потому, что роль журналистики в мире снизилась. Журналисты конкурируют со всеми, у кого есть доступ к месту, где можно нажать кнопку «Отправить» или «Опубликовать». Но, тем не менее, как показывает практика последних лет, журналисты очень меняют реальность вокруг нас.

Фото: Facebook Meduza, Facebook Илья Красильщик, Instagram meduzapro, Марина Верещака