17 декабря в программе «Киселёв. Авторское» на «Прямом канале» побывал российский литератор и пламенный оппозиционер Дмитрий Быков. Тот самый, который под конец эфира заявил, что Украина и Россия — «мы будем одно». Правда, он не знает, как это произойдёт, но обязательно произойдёт, и никуда Украина от такой судьбы не денется.

И дело в данном случае не в Быкове. Он — далеко не первый и даже не десятый пламенно-оппозиционный руссо туристо, который, только лишь заходит речь об Украине, тут же во весь рост показывает своё облико морале. В этом нет ничего нового и ничего удивительного. Нет никакой информации: это обычная, привычная, обыденная история, которая уже не вызывает ни обиды, ни злости, ни раздражения, ни недоумения — вообще ничего, никаких эмоций. Верит господин Быков в межгалактическое предназначение России — привет ему с поцелуем, и на этом точка: неинтересно.

Дело в хозяине студии, Евгении Киселёве. Он, безусловно, досконально знал о взглядах своего визави — да, собственно, он сам же в этом и признался. Он, вне всякого сомнения, прочитал статью Быкова в «Новой газете», тезисами из которой тот, собственно, и сыпал.

И, тем не менее, поставил вопрос об Украине под самый занавес выпуска — и это для украинской аудитории! Заведомо зная, что развить тему, подискутировать с гостем уже не получится. Заведомо зная, что за Быковым останется последнее слово, которое станет финалом, кульминацией, развязкой всего более чем часового эфира.

Нелишне будет напомнить: идёт информационная война. И Евгений Киселёв, коль уж взялся работать на украинском телевидении — с украинской стороны информационного фронта. По крайней мере, должен был бы быть. По крайней мере, этого от него ожидают зрители. Рано или поздно эпоха Путина в России закончится. И украинцам вовсе не безразлично, что будет потом. Как тогда будет настроено российское общество по отношению к Украине — и, в частности, как будут настроены российские так называемые лидеры мнений. Не начнётся ли «жуй мочало — начинай сначала»: «братья-славяне», «один народ», «да что нам делить», «теперь, после Путина, мы уж точно воссоединимся в экстазе»? Иными словами, не увидим ли мы новых драконов — таких же самых, как и нынешние.

У Евгения Киселёва была блестящая возможность побудить хотя бы одного российского лидера мнений задуматься над трескучими штампами и стереотипами, которые прочно засели у него в голове. Или, по крайней мере, публично попытаться это сделать. Он эту возможность изящно проигнорировал.

А ещё он проигнорировал блестящую сугубо телевизионную возможность. Дискуссия, когда мысли рождаются просто на экране, в режиме живого времени — это всегда интереснее, чем заунывное произнесение монологов. Именно такую дискуссию, по идее, и должны были бы дарить зрителям ток-шоу — если бы не превратились в площадки для зачитывания тех самых монологов. Было бы не то что интересно — просто захватывающе наблюдать, как Киселёв загонял бы Быкова в ловушки его собственных противоречий. Возможно, получая порой и сдачу в ответ! Это было бы здорово, это был бы интеллектуальный триллер! А вышла манная каша — и хорошо ещё, если интеллектуальная. Нет, нельзя сказать, чтобы Киселёв вовсе не возражал. Вот, например: «А вы разве не имперец?» — вальяжно спросил он. «Нет, я не имперец», — ответил Быков и продолжил свои гремучие тезисы. Интересная дискуссия вышла, не правда ли?       

Впрочем, очень многие высказывания киселёвского гостя студии строились по принципу «чтоб да, так нет» не только касательно Украины; иногда даже казалось, что это — намеренно выбранная поза, а конечный смысл сказанного (точнее, несколько диаметрально противоположных смыслов в одной реплике) не имеет ни малейшего значения. «Вот такой вот я, Быков, уникальный и ни на кого не похожий» — вот это и был весь смысл. Вполне подкреплявшийся неумеренно самодовольным видом гостя.

Быков: «Ну клянусь вам: что в Штатах, что в Киеве процент людей, смотрящих российское телевидение, практически одинаков — он невелик. Ну, это процентов 15–20». Каждый пятый американец смотрит российское телевидение, да? «Все тогдашние оппоненты (1990-х годов. — Б.Б.) сейчас более или менее в одной лодке, и это приятно». Ну, 86 % поддержки Путина тоже много кому приятны — но это совсем не повод делиться такой большой радостью с украинской аудиторией.

«А что — в Европе лучше, в Америке лучше?». Весь мир идёт в ногу с Россией. В 1917 году Россию посетил Христос, в России был великий духовный подъём (тот, который там и до сих пор принято именовать великой октябрьской соцреволюцией), и теперь весь мир доживает в постапокалиптическом гниении. Русская революция 1917 года была высшей точкой мирового проекта, а после него — ничего. Вот так всё просто: революция как процесс, как некий подъём, а что в результате — неважно, главное — сам процесс. Простите за весь вышенаписанный шизофренизм, но это — лишь краткое изложение услышанного. Киселёв не то чтобы никак не реагировал: время от времени он задавал вопросы — краткие, а по содержанию либо уточняющие, либо требующие ответа «да» или «нет». Пусть даже в интонациях иногда звучало лёгкое несогласие, но волю ему ведущий не давал. То есть, получается, в студии у Киселёва можно гнать какую угодно пургу, а он, аки джентльмен, только и будет демонстрировать, как ревностно он блюдёт чувство собственного достоинства.

И — об Украине. Вот спросил бы Киселёв, что вообще Быков знает об Украине — о её истории, культуре, в том числе бытовой, о её традициях. На основании чего он громыхает своими выводами? Нет, правда: было бы очень интересно услышать ответ. «Я много раз бывал в Киеве», — это не ответ: увы, в советские годы все советские города строились одинаково. И даже в северных российских нефтеградах не найти поправок на суровый климат — те же холодные даже на вид огромные бетонные коробки, те же прямые и широкие, работающие по принципу аэродинамической трубы, проспекты, те же открытые пространства.

Быков: «Я в Америке чувствую себя, как нога в сапоге — в очень комфортном, но сапоге (замечательный образ — красивый, но совершенно непонятный. — Б.Б.), а в Украине — нет». Вот бы спросить: а что, кроме Америки, Украины и России в мире и стран других совсем не осталось? Почему нужно сравнивать непременно с Америкой? Вон, в Японии вообще левостороннее движение — так, может, давайте сравнивать с Японией: если там даже машины ездят не так, то Украина — уж точно часть России? Логика — та же самая, но в данном случае была бы очевидной её абсурдность. Вон, мой донбасский знакомый недавно побывал в Польше и делился впечатлениями: «Я даже не ощущал, что я в другой стране, там всё, как у нас, только богаче», — но ему почему-то и в голову не пришло мечтать об «Украине от моря до моря». Может, в этом вся и разница между украинцами и русскими — в том, что украинцы не считают, что за границей всё должно быть не так, там трава синяя, а небо зелёное, а если нет — значит, «мы — один народ»?

А, между прочим, сравнение с Америкой и именно с ней подсказал сам Киселёв: «А Америка — чужой мир?» Нет, оно понятно: мир же бинарный, есть Россия, и есть Америка, и если Украина не похожа на Америку, значит, она — уж точно Россия. Создалось впечатление, что именно к этому подсказка Киселёва и сводилась.

А ведь у Быкова был отличный момент: он сказал об Украине, что «Украина — другая страна», а минуты через полторы — что «здесь я — на родине». Ну, разве тут же не напрашивался вопрос: так всё-таки, первое или второе? Так и не напросился...

Когда Быков разглагольствовал о том, что «чем мы ближе, тем нам лучше», Киселёв не спросил: а чем, собственно, лучше, в чём это будет выражаться? Зато спросил, ссылаясь на Францию и Германию: «Что значит — вместе?». Быков стал распространяться о том, как Франция и Германия враждовали и враждовали, а теперь не разлей вода. Но разве Киселёв не понимал: говоря об Украине и России, Быков имел в виду совсем не такую близость: «Мы будем одно»? Конечно же, понимал. Оба дружно сделали вид, что съехали с темы. Вот только что дозволено гостю (вернее, что ведущий дозволяет гостю), не дозволено самому ведущему.

В конце концов, он мог бы просто сказать: Украина придёт к членству в ЕС — так давайте вот там и встретимся, пусть Россия тоже идёт туда же?

Когда Быков сказал, что хотел бы вернуть Советский Союз... Ну вот представьте себе: некий немецкий социал-демократ, до ужаса недовольный политикой Ангелы Меркель, заявил бы (да ещё и иностранной аудитории), что хотел бы вернуть Третий Рейх, потому что национал-социализм его социалистической душе ближе. Вот как вы думаете: ведущий так и сидел бы, бесстрастный, словно Будда? И когда Быков вещал: мол, в советские времена «ни до Донецка, ни до Иловайска дело не дошло, и в страшном сне не могло присниться» — разве не мог... нет, разве не должен был Киселёв напомнить: а вот до Будапешта дошло, и до Праги дошло, и до Кабула дошло? Что вот оно — продолжение того же самого, только в условиях новых границ?

Разве не должен был напомнить: война с Украиной стала возможной именно потому, что все другие способы добиться, чтобы «мы были одно», успеха не принесли, и у России остался только этот, крайний выход?

Разве не должен был Киселёв напомнить общеизвестную (но не в России) вещь: внутренние репрессии и несвобода граждан в России очень во многом стали прямым следствием реваншистской и агрессивной внешней политики РФ? И что иначе и быть не может, ибо не может государство, делающее ставку на силу и только на неё во внешней политике, быть свободным и миролюбивым во внутренней политике? Разве не ОБЯЗАН был Киселёв это сказать — поскольку без этой фразы тема в любом случае осталась бы нераскрытой? Что существует определённая матрица, которая вынуждает либо придерживаться её целиком, либо целиком же её отвергнуть, без изъятий и исключений?

Что же касается России нынешней, Быков, в общем-то, не сказал ничего нового — того, что не было уже разжёвано и обговорено сотни раз.

Вот здесь и возникает главный вопрос: зачем? Зачем украинским зрителям были нужны все эти сказки дремучего леса? Простите великодушно, но зачем нам все эти откровения? Россиянам они, возможно, были бы интересны — как одна из альтернативных точек зрения на Россию, её перспективы, на её великое и ужасное предназначение. Но нам всем это зачем?

Более десяти лет назад один случайный интернетовский собеседник — россиянин — с удивлением спросил: «Как, вы не знаете, кто такой Герман Греф?» А я и не обязан знать всех вип-персон всех стран мира, и Россия в их ряду — не исключение. Евгений Киселёв, судя по всему, полагает, что исключение. Похоже, он действительно верит, что мы должны их знать, ценить, и таким образом — вольно или невольно — он тоже внушает нам: «мы — один народ», «мы — одно», «мы должны быть вместе». Потому что ни в каком другом случае во всём этом нет никакой логики.