На рубеже 1970–80 годов с фильмом о любви в совкино начинают происходить некие мутации. Да, в 1980-м ещё выходит изящная кинопритча петербуржца Виктора Титова «Адам женится на Еве», где некоторая театральность стилистики уравновешивается блистательной операторской работой Георгия Рерберга, снявшего «Зеркало» Тарковского. В том же 1980-м советские дамы за 40 (как некогда тридцатилетние были осчастливлены Женей Лукашиным из «Иронии судьбы») получают в подарок невозможно идеальный киногибрид – слесаря-интеллигента Гошу с мужской харизмой Алексея Баталова из «Москва слезам не верит». А в 1981-м все юные советские девы в свою очередь поголовно влюбляются в шестнадцатилетнего школьника Ромку из «Вам и не снилось…» с хрупким обликом современного Ромео, но с чувством долга и способностью любить, которой едва ли обладало большинство взрослых мужчин Советского Союза (на редкость трогательно сыгравший эту роль одарённый питерский мальчик Никита Михайловский начинал ещё в «Объяснении в любви» Авербаха, а незадолго до своей трагически безвременной смерти снялся в ещё одной знаковой картине о любви 80-х – «Зонтике для новобрачных» Нахапетова). 

 

 

 

 

Александр Збруев и Олег Янковский 

 

 

Однако очередной шлягер всех времен «Москва слезам не верит» Владимира Меньшова – всё-таки не столько фильм о любви, сколько о борьбе женщины за человеческое место под солнцем и за право быть любимой, а если копнуть глубже – о борьбе женщины и… мужчины за новые и старые роли в обществе и семье. Именно пафосом этой борьбы, а не поэзией и прелестными странностями самого великого чувства, ощутимо окрашены почти все фильмы о любви начала 80-х годов, которые вернее можно определить как фильмы о разводе или об одиночестве – это и «Опасный возраст», и «Давай поженимся», и «Не сошлись характерами». Ощущение невозможности гармонии между мужчиной и женщиной, её распада, открытое в «Жена ушла» Асановой в конце 70-х, только нарастает до середины 80-х в период полураспада империи под названием СССР.

 

 

 

 

 

Но вот в 1986-м, чернобыльском году на студии имени Александра Довженко киевский режиссер Роман Балаян выпускает свой фильм «Храни меня, мой талисман» – и в нём как бы в последний раз и с новой силой звучит пронзительная высота и сложность любовной темы, достигнутая режиссёрами двух прошлых десятилетий. Уже уникальная для 80-х поэтическая тональность этого фильма была обусловлена тонким постмодернистским сюжетом сценариста Рустама Ибрагимбекова, поместившего его героев не только в живые декорации пушкинского Болдино, но и в любовную ситуацию, подобную трагическим перипетиям последнего года жизни Пушкина. А ещё – гениальной киноатмосферой, присущей исключительно балаяновскому кинематографу: когда человеческие чувства и отношения буквально на наших глазах как бы ткутся из дрожи листвы, проблесков солнца в тумане, дождевых струй, звуков и запахов, незначительных слов и случайных жестов и даже радиопомех и идиотских телесюжетов. 

 

 

 

 

 

 

 

 

Открытый и отточенный Балаяном в его шедевре «Полёты во сне и наяву», этот стиль сиюминутного и как бы необязательного «кинохеппенинга», за которым, тем не менее, маячит больная и очень своевременная мысль, в «Храни меня, мой талисман» достигает нового уровня. Его герои, сорокалетний журналист Дмитрий (Олег Янковский) и его молодая жена Таня (Татьяна Друбич), поначалу кажутся персонажами документальной ленты о пушкинском празднике в Болдино, где среди статистов – народных сказительниц и студентов-мимов – мелькают такие знаковые фигуры эпохи «шестидесятничества» и пост-, как Булат Окуджава и Михаил Казаков. И только с появлением случайного гостя заповедника, стройного красавца Климова (с обликом главного романтика-донжуана совкино Александра Абдулова) в благостной атмосфере всеобщей любви к Пушкину и друг к другу возникает некий диссонанс. Поражённый подлинностью и естественностью взаимного чувства двоих, к тому же явно интеллигентных людей – Дмитрия и Тани – Климов отчасти из зависти, отчасти от подлости и скуки решает его разрушить. И почти преуспевает в этом – сначала преследуя пару дискуссиями не столько о Пушкине, сколько о Дантесе, а затем – застав героиню в её комнате одну и в халате, где после пылкого объяснения их в свою очередь застаёт муж. 

И тут на наших глазах не только начинает таять поэтически томная атмосфера прогулок и поцелуев героев в болдинских березовых аллеях и высокоинтеллектуальных дружеских чаепитий со спорами о природе гения, но и рушатся сами представления главного героя-интеллигента Мити о себе, о природе любви, дружбы и ненависти. Грубо реальная ситуация адюльтера начисто выбивает героя Янковского из колеи: он затевает нелепую дуэль с обидчиком, и снова не совладав с ситуацией – упав в обморок прямо с ружьём в руках – зачем-то постфактум терзает жену и своего друга, директора заповедника, уверениями, что убил своего врага. Может быть, в третий раз в своей киносудьбе (после ранней роли в фильме «Поворот» Вадима Абдарашитова и «Поцелуя» у того же Балаяна) недосягаемый интеллектуальный супермен совкино Олег Янковский предстает в финале «Талисмана» каким-то болезненно невыразительным, потерянным и буквально, словно ластиком, стёртым чужой подлостью человеком. Артист, как никто играющий любовь одним прищуром своих умных глаз и резким изломом брови – в «Обыкновенном чуде» и «Мюнхаузене» Захарова, в блестящей комедии 80-х «Влюблён по собственному желанию» – Янковский также убедителен и хорош в лирических сценах «Талисмана», когда его герой, к примеру, любуется лицом спящей возлюбленной, лаская его лишь тенью своей руки. Тем разительнее выглядит его духовный слом, почти катастрофа в финале – хотя и жена, и друг остаются рядом и, в общем-то, на высоте – извечная катастрофа «русского человека на рандеву» – на очной ставке не столько с женщиной, сколько с самой жизнью.

 

Но если в середине 80-х годов прошлого века зритель мог вполне сочувствовать поведению и положению героя, который, равняясь на пушкинский кодекс чести полуторавековой давности, хоть и не вполне, но остаётся достойным наследником нравственных и духовных заветов интеллигенции прошлого, то сегодня в картине Романа Балаяна брезжит иной, более печальный для нас смысл. Почему герой Янковского даже не допускает мысли о том, что его жена, молодая женщина, может на одну или даже две минуты испытать чувственное влечение к красивому мужчине, независимо от его моральных качеств? И откуда в нас эта вечная инфантильная потребность в нравственном авторитете, духовном кумире (пусть это даже гениальный поэт), без оглядки на которого мы не можем внятно реагировать на вызовы жизни? До каких пор Россия, да и Украина тоже, будут оставаться «литературоцентричными», то есть мифологическими нациями – если не по внешним атрибутам, то по ментальной сути? Ведь наша духовная элита, – до сих пор не научившись отделять творческое от человеческого в художнике, идеологию от политики, историю от мифа, реальность от литературы – остаётся не способной воспринимать действительность во всей её диалектической не только чёрно-белой, но и серой сложности и адекватно на неё реагировать, что отнюдь не отменяет ни моральных законов, ни гражданской позиции, но делает их моментом личного экзистенциального выбора…