В «ЛНР» Машу считали особо опасным преступником. Некоторые представители «ЛНР» даже утверждали, что она координатор «Правого сектора» во всей Луганской области — только за то, что в ее телефоне была фото в бандане с символикой «ПС», сделанное в шутку. За весь этот срок плена она только раз говорила с отцом по телефону и около суток в общей сложности была на улице.

Третьего марта Машу освободили, обменяв на гражданскую и военного. Как заявлялось — благодаря личному влиянию Петра Порошенко. 16 марта НСЖУ и НМПУ провели заседание пресс-клуба, где коллеги могли задать ей любые вопросы. И задавали — а она отвечала. Улыбалась и благодарила Украину и всех людей, причастных к ее освобождению: «Там меня называли предателем родины и убийцей — причем массовым, а здесь все любят. Я благодарна за поддержку, которую чувствую».

Журналистка не впервые рассказывала о том, что пережила. До этого Маша уже дала несколько больших интервью. Но на этой встрече Маша рассказала, как шифровалась, работая в оккупированном Луганске — с наклейкой «ЛНР» на телефоне, георгиевской ленточкой на куртке и «правильной» страницей «вКонтакте». Напомню, сообщалось, что косвенно к задержанию Маши причастен журналист Юрий Асеев, который попросил ее сделать несколько фотографий в Луганске, но их версии о произошедшем отличаются.

Отправляясь в НСЖУ, мне было интересно не только услышать о деталях пребывания Маши в плену, но и составить представление о ней как о человеке, который пережил такое жизненное испытание.

Машины стойкость и оптимизм поражают. После допросов и угроз (иногда под дулом оружия), содержания в тюрьме — либо в «одиночке», либо с уголовными преступницами, она говорит о своем патриотизме. Нарядная — с новой прической и красивым маникюром, стойко выдерживает все то внимание, которое получает после освобождения. Рассказывает, что решила стать блондинкой еще в плену — ведь там, по ее словам, критически важно строить планы на будущее, мечтать. От маленького до большего.

Там

«Сначала меня содержали в подвале главного управления МВД Луганска — это было абсолютно грязное помещение. Я спала только на своей курточке, и старалась ни к чему не прикасаться — ведь за 5 минут ты весь там становишься черным. Для девушки это ужасно», — вспоминает Маша и добавляет, что в следующем подвале условия стали лучше.

Она отмечает, что и подумать не могла, что о ней столько пишут украинские СМИ. Ведь даже ее родители узнали о том, что она не просто пропала, а в плену, только через месяц. Отец увидел информацию по телевизору. Машины родители живут за границей — папа в России, за 100 километров от Луганска, а мама — в Израиле. «Они всегда придерживались пророссийских взглядов, что киевская власть убивает Донбасс, что причина войны — это Америка, а не то, что люди захватили административные здания и повесили российские флаги. Они пытались меня переубедить. И мой плен не изменил их мнения», — говорит Маша.

Отец раз в неделю приезжал из России с передачей, но встречу им не разрешили. Только раз Маша увидела его издалека. По словам журналистки, родители всячески пытались помочь ее освобождению. За время плена она только раз говорила с отцом по телефону о продуктах для передач. «Хотя другие пленные иногда могли общаться по телефону, пользоваться интернетом. Я — нет, как особо опасная», — рассказала она.

Один офицер — «ЛНРовец», который поначалу Машу очень не любил, прочитав в украинских изданиях, что Маша принимала участие в благотворительных проектах, стал относиться к ней хорошо. Он спешил рассказать, что о ней пишут, став таким образом ее главным (и по сути единственным) источником информации.

Машу не пытали и сильно не били — пожалели из-за худенькой комплекции. Но все же побои она получала и ей активно угрожали, а один из тех, кто это делал, на следующий день извинялся и угощал коньяком. Ей удалось избежать изнасилования или других проявлений «внимания» тюремщиков к женщине. «И тут мне повезло. О любви рассказывали, пытались, что называется, покорить мое сердце. А применения насилия не было. Но если человек с автоматом тебе говорит, что сделает что-то, твое “не хочу” его не переубедит», — отмечает Маша.

Маша смогла построить нормальные отношениями как с надзирателями и следователями, так и с сокамерницами. На вопрос о том — как, она отвечает, что, наверное, нужно просто быть добрым, избегать конфликтов, не вступать в активные споры. Следователям показать, что ты не «болен идеей убивать Донбасс», а сокамерникам — помогать. Маше пришлось сидеть вместе и с наркозависимой женщиной с пятью судимостями и с ярой россиянкой-ополченкой.

«Я понимала, что все они люди вне зависимости от их взглядов и искала с ними что-то общее. С ополченкой договорились, что она не будет рассказывать о “русской весне”, а я — ставить желтый стаканчик возле голубого. Мы нашли общий язык. С ней было больше общего, чем с другими: она патриот России, а я Украины», — говорит Маша.

Сокамерницы с зоновскими понятиями убеждали Машу, что строить планы — бессмысленно: ведь ей могли дать от 8 до 15 лет тюрьмы. «Представлять, что я выйду отсюда в 38 лет, было очень тяжело. Это очень давило», — признается Маша и голос ее дрожит.

Она отмечает, что главное — не расклеиваться, а все время чем-то себя занимать. Маша много читала: требовала у конвоиров книги, угрожая, что будет буйствовать, а некоторые передавал отец. Также Маша совершенствовала свой французский и итальянский, вязала.

В другом подвале ей сложнее всего было выдержать тишину: когда ты знаешь, что за весь день абсолютно ничего не произойдет. Невероятно трудно также было ждать освобождения: «Ты ждешь и ждешь, просыпаешься утром и думаешь — а может, сегодня, ну пожалуйста, пусть сегодня или завтра. Вначале после задержания считаешь минуты, потом часы, потом недели, а потом месяцы… Есть такая фраза, что в тюрьме не нужны часы, ведь время измеряется календарями. Самое тяжелое, наверное, не ждать, а жить», — говорит Маша. Обмен срывался множество раз, в том числе и 26 февраля — в тот день Машу даже снимал «Первый канал» России, но не освободили.

Много сил, по словам Маши, ей давали вера в Бога и чтение Библии.

Тут

Маша держится уверенно и рассуждает очень «по-журналистки». Отвечает и на вопросы о будущем «республик», и на очень личные. Сбивается только, когда задают сразу два развернутых вопроса — так же, как нередко и любой другой спикер. А когда волнуется или припоминает что-то — немного запрокидывает голову назад. Шутит, даже говоря о собственном задержании, и вставляет украинские слова и поговорки в русскую речь.

А еще она говорит, что по возможности попытается помочь людям, которые и сейчас сидят в этих подвалах. На вопрос — не хочется ли ей в Луганск, при условии, что он станет мирным, отвечает уверенным «нет»: «Я сейчас не могу себя представить в Луганске, он у меня ассоциируется только с пленом, как и у других военнопленных луганчан, с которыми я говорила».

Маша признается, что ей непривычно так много общаться. «Всюду шум, люди куда-то спешат, все мне звонят и пишут. Я не могу к этому привыкнуть пока. Так же, как и к элементарным вещам — зайдя в метро медленно соображаю, что нужно купить жетон. И еще сложно привыкнуть, что кушать дают не только гречку», — говорит Маша.

Она также утверждает, что как не понимала, так и не понимает, что означают призывы услышать Донбасс. Он, по ее словами, не притеснялся больше, чем другие области. «Все они одинаково страдают от коррупционных схем. В плане языка я никогда не чувствовала проблем», — говорит Маша. Она выросла в Луганске, но несколько лет до плена жила в Киеве.

Маша считает, что даже если силой вернуть потерянные территории Донецкой и Луганской областей, люди там все равно будут считать себя притесненными, не полюбят Украину и во всех бедах будут винить «киевскую хунту». Но диалог, по ее мнению, нужно вести — в первую очередь, объективно сообщая в СМИ о происходящем. Однако журналистка не уверена, что даже в таком случае это поколение луганчан сможет изменить свои взгляды — возможно, только следующее. «Я встречала там вполне умных людей, которые всерьез говорили, что после вступления Украины в ЕС мужчин будут заставлять жениться на мужчинах», — отмечает Маша.

Журналистка говорит, что не ощущает серьезных симптомов посттравматического синдрома, разве что во сне. «Когда я находилась там, просыпаясь и слыша какие-то звуки в коридоре, думала, что я, наверное, в поезде. Что в вагоне ходят люди, а вокруг мир и покой. Открываешь глаза — и видишь, что опять тюрьма. А сейчас мне снится, что я в подвале, меня допрашивают, у меня нет свободы передвижения», — говорит Маша.

Во время бодрствования, по словам Маши, ей кажется, что плен в параллельной реальности: «Все мне говорят — забудь, забудь об этом. И я почти верю, что всего этого не было. Когда тут встречаю военнопленных, которых видела там, я их не узнаю, и не понимаю, откуда им быть здесь».

… Очень хочется, чтобы красивая девушка Маша Варфоломеева действительно смогла все это забыть и жить, как все 30-летние: ходить на работу — журналистскую или другую, гулять, общаться в друзьями и родителями, путешествовать. И видеть хорошие сны.

17 марта Маша опубликовала в Facebook номер личной карты, на которую желающие могут перечислить ей материальную помощь. Приватбанк: 5168 7556 2757 1702.

Фото — rbc.ua