Музыкальный продюсер Михаил Козырев – создатель радиостанций «Наше Радио», «Ультра», музыкальных фестивалей «Максидром» и «Нашествие», новогодних телевизионных проектов «Неголубой огонек» и «Первая ночь с Олегом Меньшиковым». Если резюмировать, то это было сделано демократично и остроумно. Впору выразить сожаление, что на российском телевидении таким проектам уже нет места, а на украинском – еще нет. Следует отметить, что приход Михаила Козырева оказался революционным и для российского кино, – в качестве саунд-продюсера фильма «Брат-2». В числе его проектов - русская версия анимационного музыкального фильма Тима Бартона «Мертвая невеста». Успехи признаны медиасообществом: «ТЭФИ», «Триумф», «Овация», «Медиаменеджер года». Список достижений и наград можно продолжить, главное другое – опыт создания альтернативной зоны культуры, не вписывающейся в мейнстрим.

– Я продолжаю с ним общаться. Правда, это носит не системный характер, но периодически из каких-то творческих обсуждений, дискуссий, даже рождаются проекты. Положительно вспоминаю все, что связано с работой: я руководил средствами массовой информации, а точнее – его радиоактивами. С точки зрения отношений топ-менеджера и владельца я был доволен, потому что вне зависимости от моего приятия или неприятия его политической позиции, он всегда придерживался системы принципов, которые были нами приняты. То есть мы изначально оговорили, для чего будут использованы те или иные медиаактивы.

С самого начала я обозначил, что не хочу заниматься политикой, и что у нас должна быть абсолютная ясность: музыкальное радио не будет использовано как политическое средство. Мы с ним долго на эту тему спорили и остановились на том, что действительно это будет только бизнес. Так оно и было. И никогда за те пять лет, которые мы работали вместе, он не позволил себе позвонить и сказать, что вот эту песню нужно поставить, а эту новость провести, а эту песню нужно снять, а об этом нельзя говорить. И в этом плане я отношусь к нему, как к человеку слова.

Не оценивая его политическую роль в истории страны или в тех событиях, которые происходят сейчас, я должен сказать, что у него есть одно фундаментальное отличие от большинства людей, которые сейчас у власти в России. Есть принципиальный, ключевой вопрос, и человек должен себе ответить на него, если его деятельность сопряжена с чем-то большим, чем нематериальный объект. Вопрос: что главное – система или человек? Для Березовского всегда было очевидно, что личность, конкретная личность каждого конкретного человека, интереснее, чем все остальное. Он увлекается людьми, влюбляется в людей, разочаровывается.  В то время как у людей, которые вышли из системы государственной, особенно из государственной тайной разведки, заложено в крови, в матрице, в генотипе: система важнее всего. Они уверены, что ради интересов системы они могут совершенно спокойно закрывать глаза на отдельную человеческую личность. Мне это категорически не нравится.

– Что касается цензуры и самоцензуры. Как вы этот вопрос для себя решили?

– У нашей службы новостей не было никакой доминирующей политической линии. Мы старались так же, как и «КоммерсантЪ», заработать кредит доверия тем, что преподносим информацию нейтрально, без какой бы то ни было оценки – положительной или отрицательной.

Вопрос «ставить в эфир или нет» возникал по поводу отдельных попадавших на станции песен. Я отвел этой теме целую часть своей книги «Мой Rock-n-Roll»  – раздел «13 провокаций». Это история 13-ти самых потенциально взрывоопасных песен, которые попадались мне в руки.  Например, в 1995 году группа «Чугунный скороход» прислала песню «Шамиль Басаев», и нужно было решать: ставить ее или нет. В тот момент образ Басаева был не таким, каким он стал после террористических трагедий, в которых он участвовал. Рефреном песни было «I want my freedom, I want my freedom, freedom for my people». Я решил – ставить. Эта песня продержалась ровно один день, потому что назавтра позвонили из офиса генерала Лебедя, попросили ее немедленно предоставить и объяснить, откуда она взялась. Мы вынуждены были сразу её снять. Санкций не последовало.

Решение по постановке какой-то песни, выбивающейся из обычного ряда, для меня никогда не было случайным. Это всегда был результат размышлений, взвешиваний. В большинстве случаев я не сожалею о тех решениях, которые принимал. За редким исключением. Ошибки есть у каждого, ведь не ошибается тот, кто ничего не делает.

– Если говорить о конкретных группах, то с одной стороны есть группа «Ленинград». А с другой – был период, когда водители Киева в массовом порядке слушали радио «Шансон»…

– Во-первых, существует оговоренный законом перечень слов, которые нельзя произносить в эфире. И на радио есть возможность их избежать – путем пиканья-пшиканья. Не надо тешить себя иллюзией, что молодое, неокрепшее поколение впервые услышит ненормативную лексику из радиоэфира – они слышат ее из уст людей, которые произносят эти слова куда более вульгарно и отвратительно. Во-вторых, самое главное: «Ленинград» – это не про мат.

Я убежден в том, что язык – это только инструмент. Мозг и душу зрителя или слушателя разрушает не язык, а некая внутренняя культурная матрица, которую несет в себе артист. Поэтому я убеждён, что группа «Ленинград» по степени вреда и порока и близко не стоит рядом с певицами Машей Распутиной или Викой Цыгановой. Их появление в телевизионном эфире для меня большая трагедия, чем если бы тысячу раз там появилась группа «Ленинград». И ущерб эти эстрадные «дивы» наносят несравнимо больший.

В чём смысл группы «Ленинград»?  В доказательстве простой вещи: все равно лучше быть личностью. Чтобы существовать и творить, жить весело и не быть рабом, вовсе не нужно подстраиваться под какие-то схемы и каноны. Мэрилин Мэнсон выходит на стадион и говорит: «Смотрите! Я – квазимодо, я – урод. Но зато я – это я! Я ни на кого не похож, я не «встраиваюсь в систему, но я отвечаю за все, что я делаю, и не боюсь сказать то, что думаю.  К чёрту нормы, схемы, стандарты! Я счастлив быть самим собой!

Так и группа «Ленинград». Судя по тому, что я увидел за сегодняшний день в Киеве по музыкальным каналам, тут – наверное, даже в большей степени, чем сейчас в России, – тиражируемость и слащавая «пластмассовость» становится основной ценностью. Любое появление группы «Ленинград» в эфире канала или радиостанции в такой атмосфере – это глоток свежего воздуха.

– А почему закрылось радио «Ультра»?

– Оно закрылось в связи с тем, что концепция таких «нишевых», узкоформатных станций могла стать экономически успешной, если бы был достаточный спектр форматов. Чтобы прийти к рекламодателям и сказать: вы можете разместить свое рекламное послание на волне «Русского радио» – лидера рынка, но мы вам предлагаем выбрать из наших 5-6 станций именно тех, кто вам нужен. Станция, играющая русскую рок- и поп-музыку, принесет такое-то количество, у станции, играющей альтернативную, будет столько, у станции с этнической музыкой – вот столько и т. д. И вы можете, сделав основную ставку на один из этих форматов, добрать за счет какого-то количества рекламных сообщений на других – это вам и деньги сэкономит (вы не будете стрелять из пушки по воробьям), и направленно даст именно ту аудиторию, которой вы добиваетесь. Вот если бы так случилось, тогда бы этот холдинг выжил. Но, к сожалению, в какой-то момент все ресурсы на приобретение частот по неподвластным нам причинам закончились. Получилось так, что «Наше радио» с какого-то момента стало зарабатывать деньги, которые тратились на него и на «Ультру». Тогда стало понятно, что «Ультру» надо закрывать – чтобы всем вместе не загнуться. Расставание для меня было болезненным, потому что это радио было очень долгожданным и дорогим детищем. В свое время, попав в Америку, я влюбился в радиостанцию KROQ, которая играла «грандж» – жесткую альтернативную музыку. Слушал ее и мечтал сделать станцию с таким же уровнем свободы, с таким духом: «мы с тобой – одной крови!». Такой была «Ультра».

– Я слышала от музыкальных критиков, что «Наше радио» сыграло негативную роль, сформировав стереотипы у молодых музыкантов. Что скажете?

– Это самая распространенная критика. В книжке «Мой Rock-n-Roll» я посвятил этому несколько глав, причем дал возможность высказаться людям, которые очень негативно относятся к тому, что я сделал. В определенном смысле я несу вину за то, что так произошло. Но это парадоксальная вещь: я старался убежать от каких-то стандартов, неукоснительных правил, но чем дальше бежал, тем больше они меня догоняли. Получалось так, что единственный способ помочь группам и молодым музыкантам – это твоя радиостанция, хотя вокруг тебя есть еще 20 станций, которым эти музыканты не нужны. И вот, ты сутками сидишь, слушаешь колоссальное количество материала, а музыканты тем временем приходят к выводу, что нужно делать что-то такое, что обязательно возьмут – только так можно наверняка и быстро попасть в эфир.

Именно это и оказалось губительным – музыканты стали уходить от своей индивидуальности, особенности, начали подстраиваться под станцию. В результате получился поток продукции среднего качества, которая вроде бы все равно очень отличается от остальной массы. Вот так постепенно вымывалось талантливое зерно, ощущение жизненных ценностей, чувство свободы, – все то, что непременно должно быть. И ты, сам того не желая, порождаешь новый стандарт.

– Если обобщить, на ваш взгляд, у большинства слушателей плохой вкус? Или это политика радиостанций?

– Это вещь, которая с трудом поддается точному анализу. Но я думаю, что тут сыграли свою роль обе причины. Я не склонен придерживаться точки зрения, что народ у нас «хавает» то, что ему скармливают. Мы находимся только на заре вхождения в пространство, в котором есть свобода выбора. Так что в ситуации, когда спектр настолько ограничен, как у нас, без определенных шагов руководства медиаканалов ситуация точно не изменится.

Каждый человек ощущает, что для него самое важное и зачем он за это дело взялся. И если человек делает большую часть принципиально важных жизненных шагов не из желания побольше заработать любой ценой, то он будет задавать себе вопрос: «На что я трачу свою жизнь? Зачем я это делаю?». Но, к сожалению, это скорее исключение из правил, потому что деньги – это гигантский соблазн и в иерархии ценностей они, как правило, выходят на первое место. Иначе чем можно объяснить, что Константин Эрнст много лет назад вел прекрасную телепрограмму «Матадор», а сегодня пичкает страну Петросяном? Как объяснить то, что талантливые люди тратят свою жизнь на второсортный и третьесортный продукт?

И тем не менее ситуация свидетельствует, что со вкусом у народа не так безнадежно: Земфира ведь становится популярной?! Не благодаря раскрутке или каким-то продюсерским шагам, а потому что это невероятный талант. И я убежден, что песни Константина Меладзе популярны не из-за того, что их выжимают ротациями на телевидении и радио, – они изначально сделаны талантливым композитором.

Несложно понять разницу между песней «Притяжения больше нет» и песней, которую поет девушка по имени Алена Винницкая («Звездочет… через тернии к звездам» – там такая третьесортная байда, которая и снята, и звучит убого). В обоих случаях это - поп-песни, но первая сделана талантливо, а вторая – отвратительно. На длинной дистанции невозможно тиражировать ерунду, хорошее неизбежно выживает за счет таланта. Я не могу понять, почему Украина не показывает у себя в эфире группу «Вопли Видоплясова», а группу «Океан Эльзы» можно увидеть по телевизору реже, чем тот отстой, который показывают. Как такое возможно?

– Я помню ваш очень веселый проект «Неголубой огонек». Такой телевизионный продукт сейчас возможен на российском телевидении?

– Это крайне маловероятно. И причин тому много, одна из них – изменение масштабов свободного пространства. Мы стремительными шагами возвращаемся в прошлое. Первые лица страны могут даже не иметь в виду какие-то ограничения, но из-за того, что они как-то так двинули бровью или как-то так сформулировали фразу, все остальные их уже «правильно» поняли: отстроились и выгнали неверных. Это одна сторона. С другой стороны, приток свежей крови и свежих идей крайне ограничен, да и вся телеиндустрия является достаточно косной системой.

– Почему?

– Сейчас не могу с уверенностью назвать причину. Я верю, что нет ничего лучшего, чем общество, в котором у человека достаточно опций для выбора. Можно называть это демократией, хотя сейчас это очень опошленное и ругательное слово, можно называть это свободным, либеральным, западным обществом. Смысл в том, что человечество выживает, когда есть выбор. И поэтому нужно время, чтобы накопить какое-то количество возможностей выбора. Как торговые ларьки прошли стадию, когда в одном месте можно было купить сапоги, чулки, ликер «Амаретто» и видеокассеты – и ни у кого не возникало вопросов. Потом вдруг появились специализированные ларьки для видеокассет, специализированные - для одежды, для прессы, для напитков. Так и здесь. Мы очень долго были изолированы от того, что происходило в мире, от волн истории, от культурных явлений. Это очень напоминает фильм Феллини: изредка мимо городка проплывает гигантский океанский лайнер, и люди выходят в море на утлых лодочках, чтобы посмотреть на него. Мы точно так же: цивилизация плыла мимо нас, и мы, очертя голову, кинулись сначала в одну крайность, потом в другую. Должно пройти время, чтобы накопилось хоть какое-нибудь количество опций в каждой из культурных сфер.

Порой мне кажется, что мы - точно зверь, которого из клетки выпустили, он никогда не видел дикой природы, вокруг все цветёт, пахнет и движется, а он, запуганный, обратно в клетку ломится.

– Вы работаете сейчас над кинопроектами?

– Фильм «День выборов» (режиссер Олег Фомин), который мы сняли, если все благополучно сложится, будет идти и в кино, и в виде сериала по телевидению.

Еще есть проект «Мое племя», основанный на этнике. Он мне очень дорог, я его долго вынашивал. Проект родился из музыки: было огромное количество пластинок с современным фольклором, и я попробовал на основе этого сделать сборник музыки разных народов бывшего СССР. Я его не издал, потому что не хотел издавать для небольшого количества людей. Чтобы он стал бомбой, нужно было запустить очень мощный механизм. Станции такого формата не было, и я показал проект нескольким теле- и кинопродюсерам. И, тьфу-тьфу, мы вроде бы заручились поддержкой канала РТР. Это вырастает в масштабный кинопроект: новеллы режиссеров разных народов, объединенных одной идеей: «Мое племя. Небо на всех одно». Мы все выросли на одном дворе, потом нас расшвыряло, и мы все остались чуть-чуть неприкаянные, а двор этот там где-то все равно есть.

Фото Сергея Бечко