Есть люди, в преамбуле к интервью с которыми  не хочется  рассказывать их биографию. Общаясь с такими  людьми, понимаешь, что карьерный рост – это всего лишь шлейф,  банальный такой прицеп. А тянут этот прицеп опыт и мудрость.

Андрей Цаплиенко,  автор проектов   телеканала «Интер» «N километр», «Спецкорреспондент»,   известность которому принесли, прежде всего, репортажи из «горячих точек»  – один из немногих украинских журналистов, которых называют «бесстрашными».  Впрочем, страхи у него есть – поверьте. Просто желания показать людям именно то, что других заставляет бояться, у него больше, чем  собственного страха.  «Детектор медіа» теперь  знает об этом больше. 

- Андрей! С чем было связано рождение вашего нового – после программы «N километр» - расследовательского проекта?

- То, что я делаю сейчас, называется «специальный репортаж с элементами журналистского расследования».  Занимаюсь  острыми темами, которые стали актуальными в результате резонансных событий внутри страны. И связаны эти темы с переделом собственности, с  угрозами безопасности Украины, с несправедливостью, которая существует по отношению к отдельным объектам и субъектам этой страны. По сути дела, мы занимаемся тем же, чем мы занимались в программе "N километр", только делаем это на более высоком уровне, да и «копаем» достаточно глубоко, порой задевая интересы весьма могущественных людей.

 - Что собой представляет ваша команда?

 - У меня есть небольшая группа людей, с которой я работаю. Но сказать, что это команда в том смысле, который вкладывает в это слово руководство отечественных каналов, я не могу. С лета 2002 года я работаю с одним и тем же оператором. Его зовут Вадим Ревун. Остальные коллеги, с которыми меня свела судьба, работают с нами относительно недавно. К тому же, мы достаточно часто имеем дело с людьми, которые сотрудничают с нашей программой нерегулярно, от случая к случаю. Я вообще-то, по складу своему, не могу назвать себя командным человеком. Я индивидуалист и в жизни, и в работе. Предпочитаю все делать сам и самостоятельно разбираться в том, о чем я рассказываю. Хотя с некоторых пор я могу немного перевести дух, переложив часть обязанностей на хрупкие плечи Кати Шеян, молодой журналистки. Ей чуть больше 20-ти лет.  Работает она  неплохо. Я считаю, что у нее очень большие перспективы. Самое главное, что она очень честный и болеющий душой  человек. Болеющий за дело, которое делает. Есть еще и режиссерская группа – Виктория Максимовская (мы вместе тоже достаточно давно), а также Ирина Орловская. Вот, собственно, и вся команда.

 - А что делает Катя?

 - Она помогает мне в сборе материалов и репортажной съемке. Берет на себя часть съёмок интервью, работы с героями программы и документами. Есть еще группа людей, которых я не хотел бы называть, потому что они работают за пределами канала «Интер»  – они также очень помогают создавать продукт, который называется программа «Спецкор». Их помощь не выражается в финансовом участии или организации съемок. Она выражается, прежде всего,  в консультациях, в предоставлении нам некоторых документов. Я не хочу их называть, но очень благодарен им. Остается радоваться, что в нашей стране, в различных государственных структурах, которые существуют, люди еще не потеряли совесть и для них денежные знаки значат еще далеко не все в этой жизни.
 
- Как строится ваше взаимодействие с  телеоператором? 

 - Оператор - это соавтор. Отношения с оператором, с которым работаешь много лет подряд, перерастают в некое подобие семейных. Год за годом ты видишь его чаще, чем собственную жену; ешь с ним из одной миски; спишь, иногда укрываясь одним одеялом; удираешь от повстанцев в одной и той же машине…  После вместе пережитого взаимоотношения приобретают другое качество, поднимаются на другой уровень.

Сложно тогда, когда Вадим – а такое бывает - настолько увлекается процессом, что уже сам начинает задавать вопросы интервьюируемому или диктовать драматургию программы.  Иногда оператору вдруг кажется, что он лучше тебя понимает, что нужно снимать…  Ведь он человек, вовлеченный в процесс, и это на самом деле  так. Однако очень часто на этой почве возникают конфликты, которые, впрочем,  довольно быстро разрешаются, поскольку редко они бывают продуктивными и оправданными. Но в них есть один положительный момент, одно положительное свойство - в конечном итоге наступает критической переоценка того, что сам делаешь и что сам из себя представляешь. Так что, во внутренних конфликтах тоже есть определенная польза.

Что касается совместной жизни журналиста и оператора в дальних странах, то это только отсюда многое кажется романтичным, а на самом деле - это тяжелые будни с ранними подъемами, приготовлением пищи,  экономией денег, решением вопросов, связанных с твоей личной безопасностью: как добраться в опасный район, как оттуда уходить и так далее. Ощущение романтики возникает здесь, когда ты сидишь за столом (мы действительно сидели в одном уютном ресторанчике  -  К.У.) и травишь байки о своих бравых приключениях.

Между тем о приключениях, честно говоря, рассказывать как-то не очень хочется, я уже настолько много рассказывал о них, что мне самому кажется это не очень интересным. Как-будто, не с тобой происходило.  Мне кажется, все наши рассказы, - благодаря различным телешоу, поучаствовать в которых нас приглашали, изданиям, которые о нас писали, - имеют больший вес, чем те материалы, которые мы снимали. Но на самом деле -  это не так. Так не должно быть. Все твои личные переживания, личные проблемы, связанные с добыванием материалов - они вторичны. А первичен твой материал, программа, которую ты привозишь из «горячих точек» - тот результат, ради которого ты туда отправился.

Просто, на мой взгляд, Украина сама по себе такая. Долгое время она была провинциальной страной, вернее, страной с провинциальным уровнем общественного сознания. И долгое время казалось, что послать журналиста в некую дальнюю страну, особенно, если там идет война -  это очень сложно. На самом деле, в этом ничего сложного нет. В самом процессе отправки журналиста куда бы то ни было. Просто до 2001 года, до того момента, когда моя группа стала достаточно активно ездить по «горячим точкам», Украине вообще не нужна была информация о чужих войнах. Мы жили в своем мире - замкнутом. Жили собственными проблемами - проблемами собственного желудка, невыплаченной зарплаты и холодных батарей – в общем, выживания. И нам совершенно не были нужны переживания не-украинцев, да еще и рассказанные на непонятных языках. Ну а сейчас, после 2001 года, оказалось, что Украина вовлечена в некий глобальный процесс. И все вдруг заинтересовались: "А что же там, за нашими границами, происходит? Почему американцы решили ударить ракетами по Афганистану? Почему морпехи поехали в Ирак? Что они там забыли? А что  же происходит в Колумбии на кокаиновых плантациях? Почему американцы одной рукой сливают дефолианты на плантации, а другой зарабатывают большие деньги на торговле кокаином?"... Все это стало интересным - вот мы и поехали, вслед за морпехами.

Но на самом деле в этом нет большого подвига или даже особой сложности - поехать в «горячую  точку» и снять репортаж. Ты профессионал, и должен снимать везде. Лучше ли, хуже – это уже детали. Я считаю, если ты можешь это снимать - ты снимаешь. Если тебе нравится это снимать - ты снимаешь. Если не нравится, то не снимаешь. В глубине души, мне было немного забавно, когда нас активно начали приглашать в какие-то телевизионные программы, которые изучали судьбу журналистов в горячих точках, и нас приглашали стать героями этих программ, в которых главное повествование было о том, как тяжело, мрачно и героически все это происходило. В действительности, иногда бывает тяжело и мрачно… Но само внимание! Как-будто я с Вадимом экспонаты  кунсткамеры. В «горячих точках» работают порядка 300-400 журналистов из американских медиа, но американскому зрителю как-то не очень интересны душевные переживания всех 400 журналистов. Тем более,  что они примерно однотипны. Когда от Великобритании работает примерно 100-150 журналистов, то, я думаю, компании Би Би Си как-то не очень интересно рассказывать о личных драмах и победах этой сотни, они ведь тоже похожи. А от Украины, так получилось, журналистов, которые работают в горячих точках, 1-2 человека. Может быть, пять, не больше. Наверное, поэтому возник какой-то интерес лично к нам. Но в этом есть какой-то провинциализм, мне кажется. Провинциализм сознания. Мы же не приглашаем в студию шахтеров, чтобы они рассказали, как они работают в шахте, как на них валятся тонны угля и как они из-под него выбираются... Хотя стоило бы их послушать. Ведь их работа,  может быть,  более сложна и опасна, чем работа журналиста в «горячих точках».

 - Расскажите про бюджет и материальную базу программы "Спецкор". 

 - Знаете, я не продюсер программы, поэтому говорить о бюджете я просто не хочу. Скажу только, что эта программа не относится к разряду самых дорогих на телеканале  «Интер». Бюджет примерно такой же, как и у любой другой программы такой же тематики, уровня и качества на любом другом, конкурирующем с нами,  канале.

Материальная база...У нас постоянно работает одна камера, плюс мы, в случае необходимости, берем дополнительную. Еще у нас есть передвижная телестудия, так называемая ПТС.  Это микроавтобус, который стоит миллион долларов. В него очень много упаковано всевозможной техники, поэтому «интеровскую» ПТС использует как минимум десяток цикловых проектов канала.
 
 - Сюжетом программы занимаетесь вы персонально?

 - У нас есть определенный план на темы. Но  если в стране возникает некая опасная или горячая ситуация, то, конечно же, мы вносим коррективы в этот план, действуя в зависимости от того, насколько высок интерес людей к тем или иным событиям. Надо быть очень мобильным, потому что программа занимается журналистскими расследованиями. Это как-то само собой получилось. Любой репортаж на горячую тему, он, как правило, остается довольно поверхностным и его появление редко приводит к каким-то последствиям, если в этом репортаже не затрагиваются проблемы конфликтующих сторон. Журналистика - это конфликт,  прежде всего. Изучение конфликта. А когда ты начинаешь затрагивать интересы сторон, начинаешь глубоко изучать ситуацию, то,  рано или поздно, начинаешь понимать, что уже занимаешься журналистским расследованием.

 - А вас пытались переманить на конкурирующие каналы?

 - В Украине?

 - Да.

 - Да.  Практически все ведущие каналы предлагали работать с ними, скажем так. 

 - Почему не ушли?

 - А почему я пришел именно на «Интер»? Почему небо голубое? Риторический вопрос. Таков и ответ: так получилось. Даже не хочу анализировать. Вот приглашают работать на другой канал, и что, скажите, дальше я должен делать? Сразу же уходить?

 - Если предлагают, скажем, больше, чем сейчас получаете?

 - Больше денег? И что, надо все бросить обязательно? Ну хорошо, предлагали российские каналы, и не один. И больше денег предлагали.

 - А какие  именно каналы?

 - «Первый канал» предлагал, РТР предлагал, «Евроньюс». Честно говоря, у меня были достаточно серьёзные намерения уйти на Первый Российский. Не ушел, наверное, потому,  что в России власть начала предпринимать какие-то странные шаги в отношении людей, работающих в сфере журналистики и в информации. Тогда это еще не было цензурой в том виде, в котором она сейчас существует в России, но это была некая попытка направить работу в некое  «верное и нужное» идеологическое русло. Опять же, я человек не командный, а очень индивидуалистичный. Ежели мне что-то не нравится, то я сразу же чувствую угрозу своей внутренней свободе. Наверное, это тоже сыграло свою роль. Хотя, наши программы выходили на Первом канале – это был 2002 или 2003 год. Мы – говорю не о себе, говорю об  «Интере», потому что все взаимоотношения с другими каналами строились на базе «Интера». Я ведь  вел переговоры не от себя, а от «Интера». Мы предложили двухсерийный документальный фильм об Израиле и Палестине, Первый канал согласился, и они его приняли. Потом последовали предложения о работе. Но  когда тебе говорят: «Старик, вот эту тему не трогай, и вот эту тему не трогай. А вот это имя ты вообще не называй, потому что на то есть веские причины…» Конечно же, в 2002 году такого в России еще не было, но к этому все шло. Не знаю, хорошо или плохо – пусть россияне сами разбираются, - ну, а я предпочитаю «разбираться» в своей стране.

 - А были такие программы, которые не вышли в эфир в Украине?

 - Был не так давно случай, когда одна из наших программ – уже отснятая, правда, еще не смонтированная, - не попала в эфир. Но связано это было не с какими-то идеологическими моментами, а с тем, что близился Новый год, и руководство канала посчитало, что очередное упоминание об Ираке, из которого мы только вернулись, – совершенно ни к чему людям накануне праздника. Может быть,  какое-то зерно здравого смысла здесь и было.

 - А по идеологическим причинам?

 - Такого не было.

 - Как вы готовите программу?

 - Обычно я снимаю программу сам. Предпочитаю сам разбираться в ситуации, о которой рассказываю. Очень сложно говорить о том, чего ты не знаешь, не видел и не почувствовал. Обычно в понедельник мы уезжаем в командировку. В четверг или в пятницу возвращаемся, параллельно - занимаемся обработкой материалов. Приезжаем в пятницу – окончательно просматриваем материал, я пишу текст, мне помогает или наша журналистка Катя Шеян,  или я обращаюсь к региональным корреспондентам, которые есть на канале  «Интер». И в пятницу ночью мы уже монтируем программу – такие вот мы «ночные ребята», в основном, работаем по ночам. В субботу – запись ведущего. В воскресенье – окончательная обработка программы. А во вторник она в эфире. Иногда во время съемок корректируем технологическую цепочку... Это связано с теми моментами, когда тема - в развитии. Да, я забыл очень существенный момент – мы очень часто опираемся на помощь региональных корреспондентов. Они для нас либо снимают какую-то часть материала, либо готовят почву для нашего приезда: находят людей, документы и так далее. Честно говоря, если бы не их помощь, работать бы мне было в два раза сложнее.

 - Есть ли ограничения в программе: темы, лица, символика,  табу?

 - Нет. Конечно, все темы обсуждаются с руководителем информационно-аналитической службы канала, Максимом Карижским. Но  иногда это обсуждение носит достаточно краткий характер. Потому что речь идет о каких-то технологических моментах, связанных с программой, а не с идеологией. Я должен сказать, что у нас никогда не было проблем -  ни с прежним руководством канала, ни с нынешним  - относительно выбора темы.
 
- Как вы оцениваете свою собственную работу? 

 - По-разному. Иногда хорошо, иногда плохо.

 - По каким критериям?

 - Канал, как коммерческая структура, оценивает по рейтингам. Хотя, на самом деле, это, наверное, не совсем правильная и полная оценка. Я думаю, что можно добиться гораздо более высокого рейтинга, показывая в то время, когда идет наша программа, - с учетом, опять же, украинской аудитории, - какое-нибудь эротическое, экзотическое шоу. Такова судьба любой "программы влияния", которые есть во все мире. Но канал делает свой выбор, понимая, что, скажем, чемпионат по стриптизу будет иметь высокий рейтинг  и совершенно нулевой общественный резонанс... Вообще, что такое "программы влияния"? Это программы, которые влияет на ситуацию в стране или в отдельных её регионах. К сожалению, таких программ  на нашем ТВ не очень много. Нашу передачу я отношу именно к таким программам. Об этом косвенно говорит количество претензий и судебных исков, которые нам предъявляются со стороны некоторых власть имущих - не самых бедных наших сограждан.

 - А как вы  разрешаете эти проблемы – с претензиями?

 - В судебном порядке.

 - Проигрывали?

 - Пока еще нет (стучит по столу три раза). Но о чем-либо рано говорить. К примеру, к нам предъявил претензию некий народный депутат, который входит в блок Литвина. Он пытается защитить свою честь и достоинство после того, как вышла программа о причастности его структур к гибели украинских летчиков за границей. Происходило это непредумышленно, просто компании недобросовестно вели авиабизнес. Были моменты, связанные с контрабандой оружия. Конечно, ему  надо бороться за себя: если он не выиграет у нас суд, то вряд ли попадет в парламент. А если он не попадет в парламент, это будет означать, что он лишится депутатской неприкосновенности.

- Журналист часто сталкивается с возможностью быть обвиненным  в  заангажированности своего расследования: мол, почему вот даже именно об этом кандидате в депутаты вы рассказали именно сейчас, во время выборной кампании?

 - Это Вам я рассказал во время предвыборной кампании, а сама программа вышла в мае 2005 года. Исключительно из этических соображений не называю его имя.

-  Не «навели» ли вас на него конкуренты-оппоненты? И так далее. Как вы решаете для себя эту диллему: что есть честным журналистским расследованием, а что – медиа киллерством?

- В данном случае, материал был подсказан летчиками, летавшими за гроши на его «убитых» самолетах.

- Думаете  ли когда-нибудь о том, как «слово отзовется», о целесообразности того или иного журналистского материала именно сейчас?

- Как слово отзовется, думаю. Но целесообразность или нецелесообразность с этим ничего общего не имеют. Это категории, скорее, из области манипуляции, а не информации.

 - А все-таки, какие критерии оценки своей работы, если не рейтинг, то ваши собственные?

 - Опять же, если я беру какую-то тему, то считаю, что должен отразить её максимально объективно и тем самым я выполняю долг перед теми людьми, которые соглашаются появиться у нас в программе. А критерии, наверное, те, которые каждый журналист предъявляет любому своему проблемному материалу. Если что-либо меняется, если организации, причастные к той ситуации, о которой ты рассказываешь, начинают вдруг закатывать, засучивать рукава и опять разбираться с ней, как врачи начинают разбираться с запущенным клиническим случаем, то, значит, мы сделали своей программой что-то хорошее – мы повлияли на ситуацию, что бывает достаточно часто. Пару недель назад мне сообщили, что после нашей программы о торговле неучтенными нефтепродуктами вновь открыли дела в налоговой милиции. Если ты правильно выбрал направление и достаточно полно рассказал о той или иной ситуации, показал, как она влияет на состояние дел в обществе -  значит, общество реагирует.

 - Сколько стоят командировки в горячие точки?

 - Дорого. По-разному. Назовите страну, и я вам расскажу. Мы не были только в Чечне, на Филиппинах и в Индонезии.

 - Может, Ирак?

 - Давайте бумажечку вашу. Будем писать.
(пишет):
Ирак на двоих (две недели)
105*14=1470 - суточные
100*14=1400 - гостиница
100*14=1400 - атвомобиль
1000 - связь
800+2400 - авиабилеты
=
8470$

То есть, двухнедельная командировка на двоих в Ирак стоит приблизительно 8470$. В Африку тоже достаточно дорогого ездить. Если мы, например, решаем вопрос с доставкой с помощью военно-транспортной авиации, то выходит дешевле. Больше всего тратишь на дорогу, как правило.

 - Вопрос пафосный, но все же: какой самый щекотливый, опасный момент в карьере у вас был?

 - Самый страшный момент карьеры – надеюсь, он еще не наступил. Самый страшный момент карьеры приходит, когда тебе приходится изменять самому себе, когда ты чувствуешь, что в силу сложившейся ситуации  ты вынужден  говорить или делать не то, что думаешь. А это как болезнь. Когда ты говоришь или делаешь не то, что думаешь, ты упаковываешь свою советь в некий такой шарик. Он сидит у тебя внутри, и разбухает. Но однажды он прорывает. И прорывает так, как прорывает фурункул – очень болезненно и неприятно. Вот это самый страшный момент в карьере, я считаю. А если этого не происходит, значит, у человека просто нет этого шарика, нет совести.

 - А мысль о том, что не успел чего-то сделать, она не страшна? Например, вот сын и дочь растет – сыну всего 7 месяцев – еще и мальчишкой не стал, а я здесь торчу…

 - Таких мыслей, опять же, немножко пафосных, не возникало. Меня другая мысль,  на самом деле, иногда мучила. Я не скажу, что мучила – было такое вот легкое жжение. Особенно вот в горячих точках такое бывает. Ты принимаешь решение – ну все, здесь уже все закончено – поеду я от греха подальше. И там, откуда ты только что уехал, то место, обычно становится ареной еще более интересных событий. И вот тогда у тебя возникает чувство охотника, который пропустил свою дичь. Ну, казалось бы, день бы побыли еще – два.

 Наверное, подобное чувство у меня возникает и по отношению к любой ситуации. Вот, допустим, у меня сейчас группа находится в Херсоне. Звонят ребята: «Андрей, вот такая ситуация, или мы сейчас попытаемся снять завод, интересующий нас, но шансов снять его мало, или мы снимаем интервью с  сотрудником СБУ, который много расскажет о ситуации». И я уже принял решение: "Все,  ребята, сворачивайтесь и едьте, снимайте того товарища". А сам про себя думаю: «А правильно ли я сделал? А вдруг они бы прорвались на завод?».  Решение уже принято, но сомнения в том, является ли твое решение правильным…

 А по поводу того, что сделал - не сделал... Не знаю, может быть,  на смертном одре, когда, как пишут  писатели, перед тобой начинает пробегать вся прожитая жизнь,  может быть, тогда я о таком и подумаю. Лет 5 назад мы снимали во Вьетнаме документальный фильм об этой стране. Одна из серий была посвящена войнам, которые были во Вьетнаме в 20 веке, и которые вели с Вьетнамом западные  государства. И,  знаете, я просто задумался над тем, что эту страну никто не смог никогда победить,  даже при всем высокомерном к ней отношении со стороны западных стран. А секрет очень простой. Основа философии людей, которые живут в этой стране, такова: все, что ты не успел сделать в этой жизни, сделают твои дети, а если не сделают твои дети, то сделают дети твоих детей... С одной стороны, это позволяет сбросить с себя тот груз неудовлетворенности, переполненный неудачами, а с другой стороны - думать, что на самом деле нет ничего невозможного. И задачи делятся не на возможные и невозможные, а на задачи, которые выполнишь ты или выполнят после тебя.

 - В одном из своих интервью  вы говорили следующее «Мы свободны от каких-либо политических пристрастий и всегда отказываемся от лестных финансовых вложений, если они сулят только личную выгоду». Поясните. 

 - Знаете, могу назвать массу примеров, когда нам предлагали деньги за то, чтобы мы определенным образом освещали те или иные проблемы. Вы понимаете, Костя, в чем подлость ситуации. Не подлость вашего вопроса, а возможная подлость моего ответа. Обычно, предлагая деньги, ищут подходы к тебе: находят твоих знакомых, друзей. И обычно предлагают деньги не те люди, которые пытаются тобой манипулировать, а предлагают их  вот эти, в сущности, неплохие люди – знакомые и друзья. Поэтому, если я сейчас назову те ситуации, в которых нам предлагались денежные суммы, я тем самым нанесу удар по людям, жизнь которых я не хочу пустить под откос.

 - А структуры, которые инициировали сам процесс, вы можете назвать?

 - Ну, это тоже с Вашей стороны не совсем корректно. Скажем так, медицинские компании, крупные заводы. Кстати, не так давно к нам по почте пришли видеоматериалы, записанные в кабинете городского головы одного из украинских городов. Там  идет речь о том, что мне заплатили 25 тысяч долларов за программу-расследование в сфере нелегальной торговли землей. Мэр беседовал с кем-то из силовиков по телефону и обвинил Цаплиенко в том, что вот он, мол,  «взял 25 тысяч за программу». По его мнению, такова цена журналистских услуг. Я подумал про себя, очень неплохо, наверное, если бы украинскому журналисту платили 25 тысяч долларов хотя бы раз в неделю! Ну, а далее в материалах шла речь о попытках установить контроль над телеканалом  «Интер», над людьми, которые противостоят земельному «беспределу». Забавно было наблюдать, когда этот товарищ, серьёзный такой, пришедший в мэрию на волне демократизации и омоложения власти, разговаривает  с некими молодыми людьми криминальной внешности, и в разговоре сообщает о проблеме с журналистом. И эту проблему «надо решить».

Как только речь идет о деньгах, я сразу обрубаю разговор. Я не веду переговоры.  Деньги, полученные за проданную совесть, - они еще никого счастливым не сделали. А по поводу всевозможных угроз, я просто хочу сказать, что в Украине порой работать не менее сложно, чем за ее пределами. Если ты погружаешься в бездонную яму конфликтов, связанных с переделом собственности,  то ты рано или поздно становишься объектом угроз. Если угрожают тебе в-открытую, то, как правило, это ничем не заканчивается. Ну, а если в кабинете некоего начальника некой структуры, в данном случае, градоначальника, происходит разговор с просьбой решить проблемную ситуацию, то это наводит на некие мысли и заставляет подумать о собственной безопасности.

 - А как вы решаете это вопрос?

 - А как я решаю – я не скажу. Для моей же безопасности. Мы решаем эти вопросы, но…в том случае, если существует прямая и реальная угроза.

 - "Мы" или канал  «Интер»?

 - Мы - наша группа. Я не считаю, что я вправе обременять канал  «Интер»  такими моментами. Я такой же журналист, как и все остальные. Охранника к каждому журналисту канал не приставит. Безопасность обеспечивает не человек, который ходит рядом с тобой с дубинкой или с пистолетом, и который контролирует, чтобы к тебе никто не подошел и не ударил палкой по голове или не выстрелил в тебя из пистолета. Вопросы безопасности решаются на гораздо более дальних подходах.

 - На каких именно?

 - Информационная и юридическая защищенность. Отчасти даже знание о том, что хотят предпринять в отношении журналиста. Если ты решаешь проблему безопасности «на дальних подходах», то надобности в охране не возникает. 

 -  У вас есть программы-конкуренты, по-вашему мнению?

 - Наверное,  есть. Я не хочу рассматривать программы, которые выходят в том же жанре, как конкурентов. Не хочу ни гоняться за кем-то, ни соревноваться.

 - Как вы оцениваете то, что последнего террориста из Беслана -  Нурпаши Кулаева -  хотят казнить матери Беслана? И вообще, как вы оцениваете суд над ним?

 - Я должен сказать хорошо это или плохо? Не знаю, это, безусловно, выражение отчаяния бесланских матерей, которые уже не могут дотянуться до убийц, и не могут достать организаторов преступления. Вся их ненависть и жажда мести концентрируется в одном человеке. Считаю, что этого человека должны судить и принять то решение, которое справедливо в этой ситуации. Обсуждать это решение не хочу. Просто не считаю, что Кулаев является главной фигурой во всей этой истории. Безусловно, судя даже по его психологическому типажу, это был,  скорее,  помощник или подручный организаторов. Возможно, он сам даже не угрожал и не брал оружия в руки. Очень все на это похоже...

 Но я не хотел бы ставить себя на место этих матерей. Надо знать кавказскую психологию вообще и надо знать психологию осетин, как единственного, по сути, православного народа на Кавказе. Надо знать ситуацию, которая там сложилась. Надо знать также традиции отмщения, которые существуют на Кавказе, потому что для кавказцев акт мести это часть философии. И  когда 3 сентября 2004 года начался спонтанный штурм школы в Беслане, то, Вы знаете, после его окончания силовики просто дали толпе растерзать троих террористов. Просто дали растерзать. Они могли остановить людей, но не остановили. Потому что это были какказцы. Потому что и эти силовики были осетинами, кровь от крови, плоть от плоти древнего кавказского народа. А,  с другой стороны, Вы - молодой человек, попробуйте-ка поставить себя на место тех людей, которые, растив своих детей…Это очень сложно. Я не  берусь судить  о справедливости  или несправедливости слов и поступков бесланских матерей. Этот человек должен быть осужден.

 - Ощущаете ли вы  в себе нехватку каких-либо внутренних качеств?

 - Ощущаю. Я считаю своим слабым качеством неспособность быстро принять решение. Даже в экстремальных ситуациях я трачу какие-то лишние секунды на то, что взвешиваю и обдумываю, следовательно – трачу время.
Это довольно сложно изменить. Для любого человека, особенно для мужчины, очень важно быстро принимать решение. И не сожалеть о его принятии…

 Что-то глубже? -  Индивидуализм, я считаю. Иногда это сильная сторона, но зачастую это слабая сторона натуры. Иногда мой оператор упрекает меня в том, что я воспринимаю людей, которых снимаю, как героев программы, и не более. То есть программа заканчивается, они, по его мнению, перестают для меня существовать. Не знаю, не совсем я с ним согласен.  Хотя, может,  и есть доля правды в том, что он говорит.

 - Как вы воспитываете  своих детей?

 - Я стараюсь никогда не повышать голос на детей и никогда их не ругать. И тем более не занимаюсь рукоприкладством. Я всегда придерживался той точки зрения, как Карл Маркс сказал,  что "Свобода – это осознанная необходимость", и стараюсь, скажем так, направлять своих детей, оставляя за ними выбор в любой ситуации. Когда мой семимесячный сын выбирает, чем ему играть, я не корректирую его выбор, хотя мама и бабушки говорят:  вот, ему сейчас нужно осваивать не эту погремушку, а эту – мелкую моторику  (смеется). Я никогда не ограничиваю детей. Но, ежели сын ползет туда, куда,  я считаю,  ему совершенно не нужно ползти, то я его просто ловлю, возвращаю на исходную позицию и отпускаю опять. Так продолжается достаточно долго, у него ведь тоже много упрямства. У него – чтобы ползти туда, куда ему хочется, а у меня – не выходить из себя и продолжать его останавливать.

У меня есть и дочь – ей 10 лет. Красивая и сообразительная барышня. Я считаю, что свободу детей в смысле выбора не нужно ограничивать – они всегда должны знать, что у них есть выбор. Ну а поднимать руку на детей - это вообще уже последнее дело. Этим ты развиваешь их страхи и комплексы. Я сам достаточно многого в детстве всего боялся, и вся моя жизнь, начиная с позднеподросткового возраста до сегодняшнего дня, это борьба с собственными страхами и фобиями.

 - Когда много видишь, какие вещи теряют свое значение?

 - Гигиена теряет свое значение - в «горячих точках».  Вся наша жизнь  построена на стереотипах. Когда же  ты стремишься только к двум понятиям: жизни или смерти -  только тогда стереотипы уходят. Но ненадолго. Другое дело, что стереотипы – это не духовные ценности – это просто форма поведения. Человек, к сожалению, в большинстве случаев ведет себя так, как будто он играет себя, а не проживает свою жизнь. Он ведет себя так, как будто бы наблюдает за собой со стороны, как за актером на сцене.

 - Сколько у вас друзей?

- У меня есть друзья,  но они все разбросаны по дальним странам. По крайней мере, тех, кто сейчас в Украине, очень мало. Если посчитать их на пальцах одной руки, то пальцы  останутся лишние.

 - Как вы общаетесь с женой накануне командировки?

 - Иногда жена отпускает, иногда не отпускает. Это зависит от степени опасности. Бывают ситуации, когда в Киеве не менее опасно работать, чем в Ираке, и жена это понимает. А как я себя чувствую? Ничего не чувствую – еду и все. Не  чувствую ни сожаления, ни раскаивания. Чувствую азарт.

 - Когда приезжаете  после сложных и тягостных событий, шлейф остается? Как вы абстрагируетесь?

 - Не избавляюсь от шлейфа. Он даже вот по сей день остается. Я прекрасно помню то, что меня впечатлило. Иногда думаю об этом. Иногда мне это даже снится. Таких снов и воспоминаний много, они как-то хранятся на нижних ярусах сознания, и ты к ним обращаешься, когда у тебя есть на то желание. А образы – они никогда не исчезают. Они и не должны исчезать, потому что когда это происходит, ты все забываешь, – стираешь из памяти, выбрасываешь. Тогда ты просто теряешь какую-то долю человечности, у тебя пропадает такое чувство, как сострадание, допустим. А сострадание – это очень важное качество для журналиста. Конечно же, я свое сострадание не показываю и не демонстрирую. Иногда могу даже цинично пошутить по поводу той или иной ситуации, в которой оказался, но этот цинизм сравним с цинизмом доктора, который оперирует больного. Этот цинизм как раз и позволяет твоей руке со скальпелем не дрогнуть.

 - На уровне восприятия: был ли такой этап, когда вы просто начали по-другому смотреть на людей?

 - В глобальном смысле я, честно говоря, избегаю делить мир на хороших и плохих парней, потому что переходы, транзакции человека из одного состояния в другое происходят совершенно неожиданным образом. До нашей первой командировки в Индию  я был совершенно убежден, что индусы замечательные, добрые люди, граждане миролюбивой страны. А столкнувшись с тем, как они проводят антитеррористические операции в штате Кашмир, и какие средства воздействия на людей, которых они подозревают в терроризме, применяют, я понял, что немного заблуждался. Многое меня и возмущало, и удивляло, и шокировало. Теперь я не возмущаюсь, не удивляюсь и не испытываю шок. Не испытываю состояние шока по той причине, что неизвестно, как бы я себя повел, оказавшись на месте индусов.

Скажем так, столкнулся с тем, что сотрудники индийских спецслужб использовали почти что средневековые пытки. Заставляли подследственных мочиться на оголенный электрический провод под напряжением. Обливали людей бензином на солнце (когда бензин испаряется, человек может просто замерзнуть от разницы температур). Или такое вот приспособление, устройство: подследственному на темечко падает вода по капле – совершенно жуткая пытка, которая просто сводит людей с ума. Конечно, мне потом объясняли, мол: "Старик, ты же понимаешь, идет война. Есть угроза территориальной целостности, безопасности страны". В общем, бывает. Меня это поначалу возмущало – теперь не особо. Я понимаю, что люди могут вести себя еще и не так. Каждый человек. Осознаю это.