А вот есть уроки, которые не пошли впрок отечественной журналистике, да и политической элите в целом.

Урок 1. Мы не умеем использовать скандалы в позитивном ключе. Ну что из того, что были скандалы? Никто так и не смог проанализировать их значение для страны в целом и для ее будущего. В стране по-прежнему отсутствует публицистика как явление. Если вы предлагаете публицистическую статью в газету, ее не берут не потому, что она плоха, а потому, что «не формат». В одной «не формат», в другой, потом автор просто плюет и перестает писать.

Если в стране только 2-3 авторам «разрешено» писать на публицистические темы, то это походит на времена застоя, когда только некоторым разрешались вольности и малая толика диссидентства.

Урок 2. Отсутствие практики привлечения независимых экспертов. К комментариям «кассетных скандалов» не привлекаются независимые эксперты. А если привлекаются, то, как правило, в целях манипуляции в том или ином направлении, как это было на многих телеканалах. Ни телевидение, на газеты не привлекали независимых экспертов для прояснения специальных вопросов и проблем, возникавших в ходе скандалов. В данном случае независимым является эксперт, который, проясняя проблему, принципиально не становится в скандале ни на одну сторону. То есть, выступая как эксперт, он не имеет права на обнародование своей гражданской позиции, хотя таковая у него, конечно же, есть. Гражданская позиция эксперта может быть высказана им как гражданином в другом месте, но не тогда, когда его просят оценить вопрос как эксперта. К тому же экспертная база телеканалов, газет и журналов одна и та же, не пополняется, не развивается, принципы отбора экспертов не публикуются. Надоело слушать одних и тех же, к тому же подобранных явно тенденциозно.

Урок 3. До сих пор зверствует цензура. Почему в политическом конфликте времен первого «кассетного скандала» не было разумных альтернатив? Потому что не было дано не то что многих ответов, но не было поставлено и многих вопросов. Мне пришлось на собственном опыте столкнуться с реальной цензурой в период первого «кассетного скандала». В основном тогда существовали лишь аналитика интриг и хроника противостояния. Скажем, является ли немногочисленность участников тогдашних митингов протеста доказательством того, что народ поддерживает власть? Где были оценки социологов, и где были заказчики на такие исследования? Являлось ли доверие к факту производства записей основанием для вывода о доверии к Президенту со стороны опрашиваемых социологами? То есть как бы без прослушивания записей, мы не знали, что происходит в стране: не знали, что страну уже давно и бессовестно дерибанят несколько кланов? Как вам такой вопросик: «верите ли вы в то, что Президент говорил то, что якобы записано на пленках майора Мельниченко?». Это очень сильно напоминает известный в логике парадокс Мура: «Идет дождь, но я так не считаю».

Урок 4. Из-за того, что не привлекаются эксперты-правоведы, до сих пор по страницам газет и журналов гуляют расхожие аргументы морали: дескать, негоже подслушивать частные разговоры политиков на работе. На самом деле все разговоры служебных лиц со служебными лицами на рабочем месте не являются частными разговорами, и, в принципе, могут подлежать их опубликованию. Извините, чиновники сидят на зарплате, которую им платят с наших налогов. И если они превращают политические и должностные разговоры в частные, то их нужно срочно увольнять с работы, потому что они спутали государственные интересы с частными. А если они ведут политические разговоры о делах, которые касаются всего общества, то это не их личное дело. Другое дело, что подслушивать - это нехорошо. Но в этом случае нужно судить не тех, кто сумел подслушать или предать гласности, а те службы, которые по своему роду деятельности не должны были этого допустить, но допустили.

Урок 5. Урок псевдоморальности. Является ли преступником майор Мельниченко, если он действительно делал записи в кабинете Президента, являются ли публикаторы кем-то записанных записей несущими ответственность в судебном порядке? Вот какова судебная практика на этот счет. Во-первых, разговоры должностного лица с должностными лицами на рабочем месте, как мы уже говорили, не являются частными разговорами. Поэтому их разглашение не может считаться вмешательством в личную жизнь. Во-вторых, разговоры должностного лица на рабочем месте не всегда содержат государственную тайну. Факт содержания государственной тайны в служебных разговорах должен быть доказан в судебном порядке и только тогда запись этих разговоров можно преследоваться в качестве государственной измены. Разглашение служебной тайны является, насколько я понимаю, должностным преступлением и наказывается в административном порядке, если не влечет за собой значительных последствий. В данном случае с записями майора Мельниченко мы имеем дело с должностным преступлением, повлекшим за собой негативные последствия для самой системы государственного управления, то есть, чисто политические последствия.

Но мне интересны переживания майора Мельниченко. Что должен чувствовать человек, делая моральный выбор: совершить или не совершить должностное преступление? Представьте себя на его месте. Если бы вы узнали (как говорит он), что высшее должностное лицо отдает преступные приказы, и у вас был выбор стать соучастником его преступлений или совершить должностное преступление, как бы вы поступили? Лично я, даже если бы ответил на этот вопрос сразу, то с самим поступком не торопился бы. Как, наверное, и большинство людей. Но ведь точно также поступил майор Мельниченко. Да, его поступок выглядит не вполне корректным. Но давайте подумаем о другом варианте выбора. Этот другой выбор — лучше? Проблема.

Урок 6. Прецедент для правовой системы в целом. Насколько корректно в качестве доказательств рассматривать записи, полученные незаконным путем? В суде записи, полученные незаконным путем, не могут выступать доказательством. Однако, здесь допустима оговорка — если сами записи не приобрели широкого общественного резонанса до того, как они появились в суде, или если те, кто их представляет в суде, сами не причастны к подслушиванию, а записи попали к ним не по их воле.

В чем тут дело, с чем связано ограничение на использование доказательств, добытых незаконным путем? Суд выступает на стороне обвиняемого, охраняя его право на приватную жизнь и запрещая обвинителю действовать неправовым путем. Однако если записи уже стали достоянием общественности, а сам обвинитель непричастен к производству записей незаконным путем, то исчезает мотив, ограничивающий право суда на использование записей, добытых незаконным путем, в качестве доказательств. В этом случае лица, добывшие записи незаконным путем, несут наказание, а записи могут рассматриваться в суде в качестве доказательств. Такова мировая юридическая практика.

Однако почему я, не такой уже большой специалист в юриспруденции, должен публично над этим размышлять, а не те, кому это положено? Вот в чем вопрос. Вот какие уроки…