В октябре 2016 года в эфир вышла программа «Час с Тимуром Олевским» на новом канале «Настоящее время». Канал этот — совместный проект «Радио Свобода / Свободная Европа» и «Голоса Америки», финансируемый Конгрессом США. Редакция канала расположена в Праге, в ней работают многие журналисты, уехавшие из России. Программа, по сути, является визитной карточкой канала, а его лицом — ведущий Тимур Олевский, в прошлом — корреспондент «Эха Москвы» и журналист «Дождя». Олевский приехал в Украину на презентацию канала и чтобы поработать «в поле» — сделать спецвыпуск программы, полностью посвященный Украине. «Детектор медиа» поговорил с ведущим об эмиграции, журналистском долге, «Голосах», токсичном контенте и — неизбежно — о границах Российской Федерации.

— Тимур, ежедневная часовая программа — непростой проект. Как организована ваша работа?

— У нас два раза в день летучки — после передачи ночью и на следующий день. Кроме «Настоящего времени» на канале выходит пять информационных программ. Перед началом работы мы слушаем шеф-редактора дневной новостной программы, который рассказывает нам о том, какие важные события произошли — и от этой информации мы отталкиваемся.

Помимо этого у нас есть три шеф-редактора, вместе с которыми мы придумываем темы наших будущих репортажей. Сакен Аймурзаев курирует украинские темы и работает с украинскими корреспондентами, — я горжусь тем, что с ним работаю, он прекрасный, много знающий журналист. Кирилл Михайлов занимается российскими темами, он же — шеф программы «Настоящее время», и все решения по выпуску мы принимаем вместе. Российскими корреспондентами занимается мой коллега Ренат Давлетгильдеев — довольно известный в России журналист, мы вместе начинали на «Дожде», где он был моим шефом и многому меня научил. Наконец, репортажи из стран Балтии продюсирует Сергей Хиршфельд, — он сам из Латвии, переехал к нам из Израиля, где работал на 9-м канале.

— Сколько людей работает над программой?

— На мою программу работает 15 человек в офисе и много корреспондентов на местах. У нас есть возможность работать не только со штатными корреспондентами, но и с фрилансерами, которые также являются нашими постоянными авторами.

— Почему на канале есть новостные программы отдельно из Азии, отдельно — из стран Балтии, отдельно — из Америки, но нет отдельно Украины или Украины, объединенной с кем угодно, кроме России?

— Это мой любимый вопрос. Я даже надеюсь, что вы спросите «зачем нам вообще знать российские новости». И я с удовольствием на него отвечу. Я очень хорошо понимаю, что Россия причиняет Украине боль, страдание, ненависть, горе, — и от этого появляется закономерное желание закрыться и ничего не знать об этой стране. Но Россия при этом не перестает влиять на Украину, даже если Украина этого не хочет. При этом Россия делает примерно то же самое, что при Януковиче, но действует сейчас чуть тоньше, — потому что Янукович был человек попроще. Журналисты, которые работали до Майдана, они же не боялись рассказывать про Россию? И благодаря тому, что они об этом рассказывали, Украина знала, что с ней делают, и могла этому противостоять.

Сейчас же в России поменялась политика общения с Украиной, пришло очень много новых людей, которых уже никто не знает здесь, кроме тех, кто следит за новостями. По федеральным каналам в России продолжают рассказывать, какие здесь фашисты, — но это информационный шум, а настоящие дела делаются в тихих кабинетах с помощью вот этих незаметных людей. И если вдруг так случится, что Украина закроет глаза и не захочет знать, как эти люди работают и что они делают, то она проиграет информационную войну — потому что с ней будут делать все втемную. И именно этого они и добиваются, на самом деле.

Вот вам пример. Мне рассказали историю, которую я еще не проверял, поэтому я ее сейчас перескажу, но пока она совсем не имеет отношения к новостям. Говорят, что к проблемам с перевозкой угля из Донбасса оккупированного в неоккупированный может стоять одна очень крупная московская бизнес-группа, которую не хочется называть. Но она настолько крупная, что она работает вполне официально в Украине.

— Вроде «Альфа-групп»?

— Вроде нее. И блокада позволяет уменьшить стоимость активов, которые она собирается приобрести у Ахметова. Может быть, это неправда. А может быть, выяснится, что Порошенко или Гройсман, выступая против блокады, не подыгрывают интересам украинским олигархов, а таким образом защищаются от московского бизнеса, но при этом не могут сказать об этом. Но если мы не будем рассказывать о том, что это происходит прямо сейчас, однажды утром мы проснемся и узнаем, что уже все произошло. И это самый простой пример того, почему важно знать новости о России.

— Я посмотрела энное количество программ, и как мне кажется, в них превалирует повестка из России. Вы все-таки больше ориентированы на российскую аудиторию, делаете канал для стран бывшего СССР или рассчитываете на какую-то другую аудиторию?

— Мы хотим, — и я к этому стремлюсь, — показывать Восточную Европу в целом. Но в разных программах стране уделяется столько места, сколько в ней происходило в этот день. Бывали дни, когда мы делали только новости по Украине. Вот вы говорите, что у нас России много в программе, но у меня все время ощущение, что у нас много Украины. Во-первых, потому что здесь сейчас происходит очень много интересного, а во-вторых, потому что в Украине очень много журналистов, и у них есть о чем рассказывать. В России значительно труднее копать — Россия сейчас очень закрыта. Хотя и украинская власть сейчас тоже закрывается, но не настолько: здесь все-таки можно, хоть и сложно, проследить все принципиальные кадровые перестановки. В России гораздо сложнее работать — нам приходится, используя нашу репутацию, предлагать зрителям информацию, основанную на источниках, которые, по большей части, не хотят раскрывать свое имя.

Мы, конечно, хотим сделать программу, которая могла бы составить картину происходящего во всей Восточной Европе за неделю. Но пока у нас информационные программы разделены на азиатскую, европейскую и прибалтийскую. При этом моя программа — не региональная: это квинтэссенция того, что, на наш взгляд, больше всего повлияло на всех. Верстка программы сейчас состоит из двух блоков: темы, которую мы раскрываем максимально подробно, — и новостей, которые занимают вторую часть программы. К каждой основной теме мы, естественно, готовим большое количество справок, углубляемся в нее, насколько это возможно за полчаса, выясняем историю и т. д.

Например, в разгар блокады, когда Гройсман просил собрать заседание СНБО, мы уже готовили программу на эту тему. В эфире у нас были все стороны, включая представителей ДТЭК. Я, конечно, стараюсь этих людей своими вопросами попытать в эфире — а уж как они отвечают, это на совести спикеров. И хотя пишущие журналисты всегда выше, сильнее телевизионных, в данном случае у меня есть одно-единственное преимущество перед журналистами пишущими: вы можете увидеть, как эти люди отвечают. Иногда это лучше и важнее, чем то, что они говорят.

— Вы настаиваете на том, что «Настоящее время» — не пропаганда, не контрпропаганда, а объективная журналистика. Как далеко можно зайти в соблюдении требования объективности и предоставления слова «другой стороне»? Вот, например, кто-то считает, что Захар Прилепин — как раз «вторая сторона». Его мнение тоже нужно давать в эфире? Вы считаете необходимым предоставлять слово пропагандисту?

— Я, между прочим, Захара Прилепина в эфир звал. И совершенно точно не дал бы ему возможности прочитать в эфире лекцию о русском патриотизме на Донбассе. Он отказался.

— Вы рисковали потерять аудиторию в Украине.

— Конечно, это мой риск. И поэтому, если я зову в эфир людей, которые занимают сторону войны, сторону терроризма, я к этим интервью очень серьезно готовлюсь. Но Захар Прилепин, если бы он появился в эфире, обязательно был бы не один — он разговаривал бы с человеком, который мог ему ответить из Украины. Если бы такой человек не согласился на эфир с Прилепиным, то интервью было бы невозможно.

Да, мы давали в эфире цитаты из Прилепина. Почему мы это сделали? Это очень важно. Это была цитата, один абзац, в котором было информационное сообщение, ради которого Прилепин, как мне кажется, и устроил пиар-акцию с батальоном на Донбассе. Если одним предложением сформулировать его сообщение, то он сказал: «Опять приезжайте на Донбасс». Это все, что нужно узнать зрителям моей программы и в России, и в Украине — на Донбасс опять набирают людей. Можно не думать об этом, можно говорить, что он плохой, — но мы с вами должны понимать, что ситуация обостряется, что воевать с Украиной зовут новых и новых людей, которые будут там одноразово умирать.

Я не знаю, показался ли вам материал оскорбительным для Украины, но, на мой взгляд, он был больше информационного толка. Я понимаю, что такое информация и как ею нужно пользоваться, чтобы спасти себя и страну. И когда мне говорят о том, что мы не можем цитировать таких людей как Прилепин — хотя он занимает в нашей программе очень малое количество времени — я хочу спросить: с каких пор украинцы стали бояться информации? Никогда такого не было и не будет, мне кажется. Я вот не согласен с позицией Президента Украины Петра Порошенко, который говорит о вредоносных сайтах, которые нужно запретить. Потому что запрещать будет он и выбирать будет он. Это очень удобно.

И мы будем очень внимательно следить за этим процессом. Будем смотреть, когда этот механизм заработает, какие сайты закрываются, каая информация на них была, и будем, анализируя, рассказывать об этом. Мне кажется, украинцы должны понимать, что останется у них за спиной, и что делается для того, чтобы они об этом не узнали.

— Мы тоже будем следить. Но ваше замечание о том, что украинцы боятся информации, несколько некорректно. Проблема не в информации, а в фактах и пропаганде. Призыв Прилепина донесут на FM-волнах и телеканалах России безо всяких купюр. Так что транслировать этот призыв еще и у вас несколько странно.

— А мы не покажем его призыв. Мы его перескажем в двух строках, очистив от токсичной пропагандистской составляющей. Прилепин сделал заявление, похожее на выступление политработника на фронте, на пять страниц — из которых новость содержится только в одном предложении: он хочет, чтобы люди снова приехали туда воевать. И это ровно то, что у нас было в программе. А что, в Украине в новостях об этом не сообщали?

— Конечно, сообщали. Вопрос в подаче. И, конечно, у нас сообщают новости из России — проблема в том, что сейчас не только сообщения российских писателей нужно очищать от токсичной составляющей, но и сообщения официальных органов РФ. Например, недавно появилась новость о том, что МИД России завел у себя страницу на сайте, где будет «разоблачать фейки западных СМИ». Такую новость нельзя дать в СМИ без огромной аналитической справки о том, сколько фейков, полуправды и манипуляций МИД РФ сам запустил в информационное пространство.

— Да, это очень важно. Поэтому я бы, например, эту новость вообще не давал, если бы мы не разворачивали ее в большую тему. Просто, так сказать, бросить ее в эфир и уйти мы не можем. У меня есть коллега Виктор Кульганек — это наш главный режиссер, но мы с ним во многом работаем как соавторы, он очень талантливый в телевидении человек. Он меня всегда одергивает вот в чем: он считает, что мы не можем говорить вещи, которые кажутся нам понятными, очевидными, не проговаривая для зрителя всю историю. Он также считает, что если мы не можем объяснить все в двух абзацах, надо либо делать большую тему, либо не делать новость совсем. Он прав, конечно, и мы стараемся так и поступать. Другой вопрос, что есть новости — и есть не новости. И вот то, что МИД РФ будет бороться с фейками на своей странице, — это вообще не новость. Это вообще ничего. Если мы с вами предполагаем, что сайт МИДа РФ не является СМИ и источником информации.

— Источником является — по факту своего официального статуса.

— Да, но на самом деле меня как журналиста должно интересовать на сайте министерства иностранных дел только то, что касается работы МИДа. А разоблачение фейков не является функцией МИДА. Но они, конечно, хотят быть не просто сайтом, где освещается деятельность ведомства, а быть СМИ. Как и многие другие ведомства РФ — Следственный комитет хочет быть газетой, МИД тоже, ФСБ тоже очень хочет быть СМИ, но пока выступает в роли анонимных источников — по роду службы они СМИ быть не могут.

— Ваша Администрация президента тоже, судя по всему, стремится стать информагентством.

— АП наша уже фактически СМИ. Они все хотят быть газетами. Но нас интересует, что они делают, а не то, что они говорят. Кстати, это к вопросу о том, как мы выбираем темы: мы часто делаем темы позже всех, потому что для нас важно предоставить полную картину. И мы не спешим.

— В одном выпуске вы три минуты уделили пресс-конференции НАСА по поводу обнаружения экзопланет. И пятнадцать минут — отъезду из России Аркадия Бабченко. При всем уважении к Бабченко, все-таки космос как-то большее число людей интересует. И можно сделать хоть часовую программу с объяснениями, графиками, полотно об инопланетянах и Копернике.

— Это была не моя программа, но я понимаю логику людей, которые ее делали, пока меня не было в Праге. Открытие трех экзопланет в 42 световых годах от Земли никак не влияет на жизнь людей сегодня. Но, конечно, хотя бы из уважения к научному поиску не указать это в начале программы не могли. И, кстати, новость о найденных трех планетах с моей точки зрения не заслуживает часовой программы. На самом деле ведь ничего не нашли!

— Но все были взволнованы. И можно было рассказать обо всем, включая Коперника, кротовые норы и перспективы колонизации Марса.

— Да, были. И мне радостно, что человечество тратит деньги не только на плохие вещи, но и на поиск других планет или запуск телескопов. И мне хотелось бы, чтобы оно делало это чаще. Но если бы я делал программу об этом, то развернул бы ее в тему о том, как наука помогает сделать людей лучше. Но найденные три планеты — новость на три минуты.

А вот отъезд Бабченко — этот тема. Его отъезд важен, потому что интересно, за что в России поступают угрозы. Почему это важно понимать? На первый взгляд кажется, что он получает угрозы за то, что считает Крым не Россией, а Украиной. Но причина не в этом. Мне кажется, Аркадию досталось за то, что он затрагивает темы, которые люди считают для себя сакральными, но удивительно, что сакральность эта распространяется на какие-то очень бытовые вещи, которые этого не предполагают. Интересно, что Бабченко (после постов о смерти Чуркина и гибели самолета Минобороны РФ. — ДМ) и других нескольких моих знакомых буквально облили ненавистью весьма критично относящиеся к Путину люди. И это — очень важная вещь, произошедшая с российским обществом: оно отделило в себе родину от Путина, но при этом приняло родину со всем путинизмом, который в ней есть. И такую родину они готовы защищать даже от сомнений, не то что от критики, так, как это не свойственно XXI веку. Я знаю, почему это произошло. Это произошло, конечно же, потому, что невозможно жить в стране — и каждый день понимать, что она не права.

— Конечно, нельзя стыдиться бесконечно.

— Да. И, конечно же, ты начинаешь принимать ситуацию и болезненно ее защищать — причем так, как раньше ты бы не сделал никогда.

— У нас, мне кажется, тоже возникает подобная ситуация.

— Конечно. И именно эти изменения очень важно понимать. Я постоянно читаю закрытые блоги в «Телеграмме», — в России очень популярен этот мессенджер, — и многие там рассуждают, в том числе, о России. В этих рассуждениях четко видно, например, что люди, которые совершенно точно хотели бы как можно скорейшей смены власти, воспринимают санкции как личную проблему, и у них вызывают раздражение люди, которые хотят их продления. Потому что они для себя решили, что Путин сам по себе, они сами по себе, а санкции касаются их персонально. «Мы люди и мы хотим быть нормальными. А власть сошла с ума и загоняет нас в стойло», — так они думают. И это изменение, которое произошло, может быть, за последний год.

— Собственно, разве это не тезис Кашина о том, что Россия — тоже оккупированная страна, только оккупанты — не чужое государство, а власть? И стыдиться за ее действия не нужно?

— Но теперь они не в оккупации — теперь они все, кроме Путина, вместе в одном окопе. Это психологическое изменение, которое происходит от того, что каждый день нельзя быть плохим. И это как раз и есть история про Бабченко: мы хотели не просто рассказать, что он уехал, а показать, что произошли эти изменения. Что российское общество, которое выходило на марш против войны в Украине в 2014 году, и российское общество образца 2017 года — это два абсолютно разных общества. И это важно, хотя бы, извините, из утилитарных соображений: когда и если случится новая война на Донбассе, все должны понимать, с чем мы имеем дело.

— Вы предлагали Бабченко работу?

— Нет. Я Аркадия люблю, но не вижу, в каком качестве он может с нами работать — уж в моей программе точно. Я знаю Аркадия давно, с большим уважением к нему отношусь, но мое глубокое убеждение в том, что он никакой не журналист, а писатель.

— Со стороны, отсюда, кажется, что сейчас российская журналистика работает в изгнании. Вы же говорите о себе, что ваша работа в Праге — не эмиграция. Как долго такая ситуация, с вашей точки зрения, будет продолжаться? Чего вы ждете, чтобы вернуться?

— Вообще-то я приезжаю в Россию регулярно. В следующий раз поеду делать большую программу, такую же, как выпуск, посвященный Украине. Мы вообще, наверное, будем делать регулярные вылазки ведущего в разные страны. Это — во-первых. Во-вторых, мои коллеги продолжают работать в России. Когда я вернусь туда работать совсем, я не знаю. Пока я не понимаю, где работать, не вижу канала, на котором принципы журналистки, которые мне кажутся очень важными, я бы мог сейчас реализовывать. Работа в России сейчас — это всегда будет компромисс до какой-то степени. Я бы точно, например, не вернулся сейчас на «Дождь».

— Почему?

— «Дождь» стал играть по правилам, которые навязывает власть. Правила эти очень простые: вы должны, как минимум, доносить нашу информацию, при этом не подвергая критике способ, которым мы с вами общаемся. Пример тому — недавнее заявлении о четвертом сроке Путина. Журналистов собрали у первого заместителя главы АП РФ Кириенко на брифинг, прочитали им пресс-релиз, и они его послушно выдали в определенный момент. Вот эта послушность принципиальна.

Кроме того, у меня сейчас стилистические противоречия с «Дождем» в том, что они зовут в эфир упырей.Что правильно, в общем, — я тоже зову в эфир упырей, и рад, когда они приходят, люди, которые мне совершенно неприятны. Но журналисты «Дождя» с ними разговаривают так, что у упырей всегда есть возможность проговорить свою точку зрения, не испытывая давления со стороны журналистов; без необходимости ее объяснять и показывать, состоятельна она или нет. Очень легко у них проходят интервью. Мне это не очень понятно.

— Вы же понимаете, что вам легко возразить? Любой российский журналист, услышав вас, скажет: «Вы вообще уехали. А мы остались и делаем, что можем».

— Это правда. В России работает много журналистов, которые не стали хуже делать свое дело. И если бы и они уехали, то Россия бы превратилась, с точки зрения нас с вами, в Северную Корею, в которой вообще неизвестно что происходит. Просто так получилось, что я работаю в электронных СМИ, а не в печати — и на это немножко другой спрос. А люди, которые пишут — писать продолжают, и многие из них делают огромную, колоссальную работу. Поэтому сказать, что вся российская журналистика в эмиграции — это ошибка.

— Тем не менее, вы критикуете работающих в России журналистов — и ваших бывших коллег с «Эха Москвы», и теперь вот бывших коллег с «Дождя».

— Знаете, почему я об этом говорю? Потому что абсолютно уверен в том, что журналисты власти нужны. Она без них не может обходиться: ей мало и довольно скучно общаться в жанре пресс-релизов. И мне кажется, что если бы журналисты в России нашли в себе силы эту повестку переломить, сказать власти «нет», когда она собирает их на брифинге и раздает информацию, — тогда бы СМИ узнали немного больше и принципы работы немного бы поменялись.

— И снова вам скажут: хорошо рассуждать о принципах и солидарности из Праги.

— Если бы я был в России, и мне бы пришел такой пресс-релиз, я бы его в лучшем случае не дал. И да, мне хорошо рассуждать, — и именно поэтому я в Праге. Если у меня есть возможность назвать своими словами то, что журналист в России сказать не может, потому что попадет под действие закона о чем угодно и будет рисковать собственной безопасностью и собственной свободой, то я это сделаю за него. Сказав ему многократное «спасибо» в эфире. Это как раз тот самый случай, когда благодаря журналистам, которые были на брифинге у Кириенко, я смог узнать, что они там были и сказать об этом. И добавить к их словам свои слова, чтобы все окончательно было ясно.

В российских СМИ была и другая хорошая история: сайт «РБК» опубликовал расследование о Екатерине Тихоновой, но в статье не сказали, что это дочь Путина. Они эту информацию дать не могли — то есть могли, конечно, но в этот же день «РБК» прекратил бы свое существование. За них этот сделал Кашин. Так вот, вопрос в ценности: написать про то, что Тихонова — дочь Путина, и закрыться, — или продолжать публиковать свои расследования, а кто-то другой договорит за них то, что сами они сказать не могут? Призывать журналистов как можно скорее сесть в тюрьму не совсем верно. Как минимум потому, что они быстро кончатся. Мы же не хотим, что бы на их место пришли молодые и энергичные пропагандисты? Кстати, в России есть прекрасные молодые журналисты, пришедшие на смену тем, кто уехал.

Единственное, что меня смущает в России и почему мне сейчас комфортно в Праге, — это мысль о том, что Россия является осажденной крепостью, непонятной всему миру. И что мысль эта проникла в умы людей, которым она была несвойственна ранее. Очень трудно каждый день находиться в такой сложной атмосфере и с этим не соглашаться, если ответная реакция на действия всей страны касается каждого человека и каждого журналиста. Потому что он стал зарабатывать меньше и хуже есть. И, конечно, просыпаясь, он думает о том, что виноваты не те, кто эти санкции ввел, а те, кто напал на Крым и Донбасс. Но к вечеру, когда уже очень голодно, начинает невольно задумываться: «Вы что, не понимаете, что я не ем? Что же вы делаете-то со мной?» Денег нет и не будет, а зарплата приличного журналиста в Москве по сравнению с 2014 годом уменьшилась втрое. Это существенно. То, что при этом многие сохраняют здравость рассудка и продолжают рассказывать о проблемах страны, вызывает у меня уважение. А то, что они начинают группироваться вокруг этой идеи «России-крепости» — это просто понятно.

Теперь, если бы я жил в России, я бы зарабатывал в три раза меньше, и почти наверняка мне пришлось бы сделать выбор: я готов смириться с тем, что мне нужно поддерживать «Россию — осажденную крепость» или нет? Которая, в общем-то, вся такая гордая, только Путин плохой, а если бы не он, то мы бы сейчас развернулись. Я не готов. И мне не нравится мысль о том, что русский народ — это народ, который всегда строит империю. Мне она кажется кощунственной. Хотя многим людям, которых я читаю, она кажется абсолютно верной. Вот поэтому сейчас я не там, и при этом не считаю свою работу в Праге эмиграцией. Для меня ваш вопрос болезненный, конечно, это укол. И это болезненно с точки зрения российского журналиста, для которого мои слова выглядят так, будто я пытаюсь его чему-то научить, сидя в Праге.

— Из Украины тоже люди эмигрируют, и их советы о том, как нам тут жить или зачем нужно езжать, задевают многих — меня в том числе. Часто это выглядит как советы тем, кто пытается осушить болото, от сидящих на солнечном сухоньком берегу.

— У нас всегда есть возможность выбрать себе работодателя, который будет оплачивать нашу работу так, как мы этого хотим. Мы можем зарабатывать деньги у работодателя в Праге или у работодателя в Останкино. Мой работодатель в Праге не требует от меня поступаться журналистскими стандартами.

— Вы как-то сказали, что нет проблемы в том, что физик Петя слушает «Голоса» — так делал его дед, отец и, видимо, будут делать его дети. Все равно это ничего не меняет — «Голоса» не смогли пробить занавес, не «Голоса» развалили СССР и не «Голоса» привели к смене строя. По сути, вы делаете те же «Голоса» — и, по вашей же логике, их присутствие ничего не изменит. Зачем тогда все ваши усилия?

— А журналисты вообще могут что-то изменить? Почему мы этой профессией занимаемся? Потому что верим, что можем. Может быть, то, что я скажу, прозвучит фальшиво или высокопарно, — но у нас же есть какой-то долг перед обществом? И если я в России не могу его исполнить так, как мне совесть велит, значит, я найду способ сделать это по-другому. Я считаю, что нашел этот способ.

— То есть долг перед обществом есть, но вы же сами не верите в то, что, выполняя его, вы можете что-то изменить?

— Я как раз верю. Как минимум потому, что «Настоящее время», как мне кажется, немножко выходит за рамки нишевого продукта для людей, которые слушали «Голоса» — хотя бы благодаря наличию интернета. И четыре сюжета о нас — два на «России 24» и два в программе у Киселева — видимо, появились из-за того, что мы вышли на более широкую аудиторию. Не думаю, что если бы мы оставались нишевым продуктом, они бы обратили на нас внимание.

А вообще, давайте забудем все, что я вам тут наговорил, и признаем: да, мы «Голоса». Но мы занимаемся профессиональной журналистикой. Я не знаю, занимались ли ею «Голоса» — когда я их слушал, все же был не слишком велик. А мы делаем журналистику фактов, делаем расследования. Мы делаем ровно то же, что делают российские и украинские журналисты. Могут ли они повлиять на ситуацию в стране? Ровно в той же мере, в какой вы можете повлиять на страну, в такой степени и мы можем.

Это во-первых. А во-вторых, я умею делать только хорошую журналистику. Я осознанно посвятил свою жизнь тому, чтобы этому научиться и этим заниматься. Считайте, что я делаю это для себя. Я понимаю, что нас смотрит относительно малое количество людей. Но я считаю, что даже с этим небольшим количествами людей нужно говорить. Конечно, не «Голоса» развалили Союз. Но я не и не хочу развалить Россию. Я хочу ее менять. Хотя у меня тоже есть некоторые соображения о границах России, но я не буду их вам о них говорить.

— Боитесь наговорить на срок?

— Нет, не поэтому. Без долгих объяснений это будут просто спекуляции, которые не имеют смысла. А если почитать, что думают о границах России пишущие об этом в интернете россияне, — там тоже на срок. Есть те, которые призывают их значительно уменьшить, и они уже наговорили себе на срок в РФ. И те, которые призывают их значительно увеличить — и наговорили себе на срок в международном уголовном суде.

Россия никак не может остановиться в выяснении своих границ. Я пытался разговаривать об этом с людьми, которые выступают за создание русского национального государства — такими как Кашин, например. Я спрашивал его: «В каких границах должно находиться русское национальное государство? Откуда до куда оно должно простираться? Скажи сейчас, на берегу, чтобы мы знали — мы хотим, чтобы ты делал то, о чем ты говоришь, такое прекрасное русское национальное государство — или нет? Входит ли туда Бурятия и Якутия, например?»

Я считаю, что он ушел от ответа на эти вопросы. Он сказал, что граница русского национального государства — это границы РФ. На мой взгляд, это не ответ. Потому что непонятно, что с Крымом, Курилами, Беларусью и так далее. Я ни в коем случае не считаю себя экспертом по геополитике и размерам РФ. Но те, кто считают себя экспертами, сами не знают ответа на этот вопрос. Я считаю, что если бы они всерьез задумались о том, что такое успешное национальное русское государство, современное, модернизированное и управляемое людьми, а не пространствами, — то оказалось бы, что Россия состоит из нескольких очень дружественных друг другу государств. Хотя, возможно, это тоже утопия.

Фото: RFE/RL