Анастасия Магазова, как и многие ее коллеги, не смогла жить и работать в Крыму после его аннексии. В апреле 2014-го она переехала во Львов, а осенью того же года отправилась в освобожденные Краматорск и Мариуполь. Работала на базе «Азова», а через месяц поехала в оккупированный Донецк — освещать так называемые выборы в непризнанных республиках.

«Мне было очень важно попасть туда любой ценой, и я попросила своих коллег, которые уже перерегистрировались, у них на печати было написано "Крым. Россия", выдать мне удостоверение одного из изданий, — рассказывает Настя. — И с крымской регистрацией я получила там аккредитацию». Затем она начала работать на немецкую Deutsche Welle, однако ее безопасность в зоне АТО — до сих пор на ее совести. «Я иду на эти условия, для меня важно донести информацию», — говорит Магазова.

В начале февраля этого года Настя повезла в Авдеевку скрипачку, солистку радиосимфонического оркестра Берлина Марину Бондас — как раз когда там началось обострение. Девушки не только не уехали из-под обстрелов, но даже взобрались на последний этаж полуразбомбленной легендарной «разукрашки», где скрипачка исполнила гимн Украины лицом к оккупированному Донецку, а журналистка записала это исполнение на видео. «Когда я говорю, что на Донбассе у меня два любимых города — Авдеевка и Краматорск, — многие начинают крутить пальцем у виска. А я правда их люблю больше, чем родной Симферополь, — написала Магазова у себя в Фейсбуке. — Именно в Авдеевке я встретила самых талантливых детей, именно там со мной были готовы поделиться последним, защитить и поддержать. Если вы хотите что-то менять, то приезжайте и поддерживайте разные культурные инициативы для жителей Донбасса».

«Буквально за два месяца сознание людей перевернулось абсолютно»

— Настя, когда ты поняла, что уедешь из Крыма, что оставаться там нельзя?

— На немецкую газету я начала работать в мае 2013 года — писала общие обзорные статьи о Крыме. В статье о том, как на полуострове воспринимают события на Евромайдане, в декабре 2013-го, я написала, сама до конца не осознавая этого, что Крым станет следующей горячей точкой. Конечно, и там люди выходили за Украину, но нашим рекордом было 50–60 человек. Но что такое 50 человек для города, в котором 350 тысяч жителей? Остальные смотрели на них как на дураков. 7 и 8 марта 2014-го, на Шевченковские дни, прошел последний проукраинский митинг в Крыму, на него вышло несколько тысяч человек. Тогда еще можно было относительно свободно ходить в вышиванке, с украинским флагом. В тот день я тоже вышла в вышиванке, ходила, фотографировала. И на центральной улице моего родного города, по которой я ходила в школу, подбегает ко мне пожилая женщина, хватает меня за вышиванку и кричит: «Ах ты американская шлюха, откуда ты приехала? Покажи паспорт!». Для меня это был колоссальный шок. И я поняла окончательно, что я там чужой человек.

— Те немногие журналисты, которые были там во время референдума, говорили, что реальный расклад был примерно 90 на 10: за Россию и Украину соответственно. Ты согласна с такой оценкой?

— Референдум показал 97 %. Скорее всего, из тех, кто пришел и голосовал, это так и было. Но какой была явка? Те, кто выехал впоследствии, игнорировали это «волеизъявление». Но однозначно миф, что все крымские татары бойкотировали референдум. Это не так, давайте быть откровенными. С другой стороны, можно было проголосовать с любым паспортом, два-три раза.

— Как ты можешь объяснить эту истерию? Долгие годы чувствовалось, что есть пророссийски настроенные жители Крыма, но были и другие, их было много. Как это вдруг случилось, почему сейчас усугубляется?

— Если бы референдум провели летом 2013 года, то не было бы большинства за Россию. Витала такая идея, но она не была доминирующей — скорее, у людей была ностальгия по Советскому Союзу. Истерика началась в середине декабря 2013-го, когда в Киеве пошло радикальное противостояние. Тогда пропагандистская машина начала интенсивно работать в Крыму.

В последние пять лет перед аннексией пару раз в год 200–300 бабушек выходили на митинги «Русского единства» с требованием сделать русский язык вторым государственным, но это не давало никакого эффекта. Я хорошо помню сентябрь 2013 года — весь Крым был увешан билбордами и ситилайтами «Украинского выбора» Медведчука, где говорилось: «Ассоциация с ЕС — это однополые браки», это «потеря рабочих мест», «высокие налоги», «путь в никуда». Плюс местные СМИ практически не освещали то, что происходило в Киеве. А из центральных украинских каналов в Крыму смотрели в основном «Интер», и мы помним, как этот канал освещал события на Евромайдане. И не было на тот момент такого русскоязычного медиа, телеканала, который бы адекватно объяснял, что происходит. Ну и в Крыму люди вообще не понимали, что такое эта ассоциация с ЕС, почему мы ее должны подписывать. Распространялись стандартные мифы о том, что Европа будет хранить у нас свои отходы и строить базы НАТО на следующий же день после подписания.

Уже после расстрелов на Майдане, в конце февраля, я вернулась домой после поездки в Берлин и потом в Киев, и мама (она всегда была аполитичной) мне с порога говорит: «Так ты тоже фашистка? Ты же их поддерживаешь?». И тут я поняла, что упустила этот момент, что буквально за два месяца сознание людей перевернулось абсолютно. У них была истерика, они боялись «поездов дружбы», радикалов, считали, что в Киеве произошел государственный переворот, сбежал президент. И потому они так радовались, когда на полуострове появились вооруженные люди, до конца даже не осознавая, что это за люди. Они решили, что теперь они под защитой, несли цветы, шарики, фотографировались с ними.

— То есть это был четкий эффект телевизора?

— Не только. В конце 2013-го, когда люди шли покупать к Новому году продукты, молодой человек возле «Сільпо» раздавал листовки с надписью: «Roshen спонсирует террористов» и изображением коробки конфет «Вечерний Киев», на которой вместо конфет — лимонки. Потом появились билборды «Фашизм не пройдет» с перечеркнутым желто-голубым силуэтом Крыма. Это сильно подогревало людей. Накануне митинга 26 февраля я увидела в подъезде своего дома в спальном районе Симферополя объявление: «Завтра мы должны отстоять будущее Крыма. Если ты не придешь — ты все потеряешь».

— Как ты приняла решение ехать в Ростов-на-Дону на процесс над Сенцовым и Кольченко?

— Нас было три украинских журналистки, мы въезжали просто по загранпаспортам, каждая — своим путем. Аккредитацию МИД РФ мы не получили, и очень было обидно, когда на первом заседании зачитывали список присутствующих медиа, и Олег спросил, есть ли украинские СМИ, а ему секретарь отвечает: «Ни одного». Его это подкосило. На следующий день мы передали Сенцову и Кольченко через адвокатов, что мы есть, но были там тише воды ниже травы, потому что разное было. Вдруг неожиданно ночью в хостеле потерялись наши данные, к нам пришли и потребовали предъявить паспорта или переписывали, кто на какой кровати спал. Не поехать было невозможно, потому что нас было мало в Крыму, но это мог быть каждый из нас. Этот процесс совершенно изменил мою жизнь. Дело Сенцова, Кольченко и Афанасьева — это не просто журналистская тема для меня, но и что-то личное. Мы настолько сдружились с их близкими, что стали буквально одной семьей.

— Когда ты работала с той стороны на Донбассе, ты общалась с сепаратистами?

— Я никогда не работала на их боевых позициях. Когда я пишу репортаж, меня меньше всего интересуют военные. С украинской стороны я с ними больше общаюсь (сейчас такие жесткие условия, что ты не можешь работать без контроля пресс-офицеров, потому что иначе тебя не пропустят через блокпост), но и они не в фокусе. Для меня важнее всего — люди. Для репортажа мне достаточно видеть, какая атмосфера в городе, как люди себя ведут.

— За время работы на Донбассе был момент, который вызвал у тебя внутренний конфликт, впечатлил больше всего?

— Я всем говорю: если ты не готов совладать со своей психикой, туда не стоит даже ехать. Самый сложный момент был во время Дебальцевского котла. Я была на украинской стороне, в поселке Мироновское, приблизительно в 5 км от Дебальцево. Артиллерия грохотала, местная власть сбежала оттуда за несколько месяцев до того. Никакие коммунальные службы не работают, ты въезжаешь в город и кажется, что он пуст и заброшен и людей вообще нет. И вдруг видишь: какая-то одинокая бабулька ковыляет за хлебом. Обычная пятиэтажка, уже была обстреляна несколько раз; кажется, что в ней никого нет. Подходишь со стороны подъездов — а там бабушки, дедушки разложили несколько кирпичей, разожгли огонь и варят суп всем подъездом. Начинаешь с ними говорить, и они рассказывают, что отопления, воды, газа, света нет уже полгода. А на улице мороз.

Один дедушка говорит: «Идемте, покажу вам кое-что». Заводит за гаражи, там сарайчик, мусорники стоят, мусор вообще никто давно не вывозил. И лежит труп, накрытый ковром, прямо возле мусорника. Снаряд попал в этот сарай, человека отбросило, но никто не мог его опознать — он не был местным. Коммунальные службы не работали, и его никто не мог похоронить. Он просто лежал там уже пять дней. И этот дедушка говорит: «У него были такие хорошие дутые сапоги, а вчера днем кто-то стащил их». Впечатляют именно такие детали.

Конечно, понимаешь, что на тебя могут накричать, что тебе вслед могут выкрикивать проклятия. Нужно понимать, в каком состоянии эти люди. Потому что ты уедешь через два-три дня, а они останутся жить в этом подвале.

«Подрывается доверие к независимой журналистике в целом»

— Недавно ты написала текст о том, можно ли журналисту во время войны говорить о преступлениях украинской власти. Он вызвал волну критики. Казалось бы, было много скандалов, был анализ, были тренинги. Но журналисты становятся, по сути, активистами. Насколько эта проблема остра?

— Я давно над этим думаю. Сейчас эти мысли сложились в структурированную картинку, и я об этом написала. Я ожидала, что реакция будет такой. Не все в медиасообществе готовы слышать то, что теперь считается маргинальным. Но это болит, я понимаю, что так не должно быть, это не соответствует моему набору ценностей, а также набору ценностей тех коллег, которые критикуют эту ситуацию. Первым таким сигналом была публикация списков сайтом «Миротворец». Я тоже есть в этом списке, и там в открытом доступе — мои документы. Ударом стало то, что люди сначала восхищались тем, что я делаю репортажи с оккупированных территорий, и не расценивали это как сотрудничество, а наоборот, как информацию (да, можно говорить и о ее субъективности, но она хотя бы была альтернативной общедоступным данным). Но после публикации списков начали кричать о том, что это «зрада», коллаборационизм, сотрудничество с террористами.

Журналисты, которые подавали в «ДНР» документы на аккредитацию, осознанно шли на этот риск. Я работала на Донбассе с той стороны полтора года. Но потом меня просто забанили и запретили туда въезд — просто потому, что у них появился человек, который начал читать на немецком то, что я писала. Я получила письмо, в котором меня обвинили, по сути, в шпионаже, предъявив мне, что я прикрывалась немецкой пресс-картой и крымской регистрацией. Я предполагала такой результат, но хотела как можно дольше использовать возможность быть там, потому что у других коллег ее уже не было. Однако после публикации «Миротворца» все забыли о том, что информация с той стороны была доступной только благодаря тому, что такие люди, как, например, Саймон Островский, работали там. Ведь его работой все восхищались, были миллионы просмотров его статей. Происходит подмена понятий. Мне кажется, такими действиями специально и манипулятивно подрывается доверие к независимой журналистике и к прессе вообще, чтобы любой факт можно было оспорить и как минимум поставить под сомнение.

— По-твоему, такую цель ставил перед собой, в частности, Антон Геращенко?

— Все знают, что это — подконтрольный ему ресурс. У него в Фейсбуке столько подписчиков, и такое число просмотров его публикаций в день, каким не могут похвастаться некоторые издания. Выходит, он может манипулировать сознанием и мнением людей, формировать свою повестку дня. Сейчас идет борьба между так называемыми блогерами и настоящими журналистами. Блогер может писать все что угодно, и у него нет никакой ответственности за это. Он пишет то, что люди хотят услышать, собирает кучи лайков и перепостов, а написанный согласно стандартам, качественный и объективный материал нивелируется.

Я наблюдаю за тем, как это происходит в Германии, где доверие к прессе всегда было очень высоким. За последние два года, с тех пор, как начался конфликт на востоке Украины, плюс кризис беженцев, активизировались точно такие же процессы — подрыв доверия к собственным журналистам, к классическим источникам информации. Все начало ставиться под сомнение. И теперь там популярно такое понятие, как «лживая пресса». У нас происходит то же самое, просто у нас еще и нет общественного телевидения и радио, никак не зависящих ни от олигархов, ни от действующей власти.

— Почему в Германии появилось понятие «лживая пресса»?

— Потому что определенные группы преследуют свои политические интересы. Популизм сейчас во всей Европе равномерно распределен, но Германия — одна из тех стран, в которых очень сложно пошатнуть устои. Поэтому там планомерно создаются праворадикальные движения, чтобы в обществе было посеяно недоверие ко всему. У нас тоже сейчас идут подобные процессы. Люди настолько разочарованы и потеряны, что не верят уже никому. Если посмотреть на то, что украинцы говорили о ЕС сразу после Евромайдана, и на то, что говорят сейчас, станет очевидно, что они потеряли ориентиры. Общество настолько эмоционально расшатано, что им очень легко манипулировать.

В Германии те каналы, которые стали альтернативным источником информации общественному телевидению, заявляют, что общественное телевидение — это «лживая пресса». И тут не обошлось без печально известного Russia Today, RT Deutche. Как это работает? Общественное телевидение показывает классический сюжет о каких-либо событиях, и Russia Today показывает сюжет на ту же тему, но с совершенно другой точки зрения, таким образом ставя под сомнение то, что показало общественное телевидение. Люди смотрят и говорят: «А это тоже выглядит довольно качественно и правдоподобно. Значит, нами пытаются манипулировать». Так люди теряют доверие ко всем СМИ.

У нас происходит нечто подобное, потому что многие люди уже не читают издания, а только отдельных журналистов или блогеров в соцсетях. А в целом доверия к прессе нет. Есть еще одна проблема — отсутствие единства в самом украинском медиасообществе. Тут можно говорить о разных причинах, но пока мы между собой не договоримся, как нам нужно работать, какие стандарты и ценности исповедовать, что именно нас будет объединять, мы не вернем доверие читателя / слушателя / зрителя.

— А ты веришь в то, что это в ближайшее время возможно?

— Пока хотя бы не будет определен статус оккупированных территорий или не прекращен огонь на Донбассе, мы не сможем договориться. У нас нет единого отношения к этим людям. Как я написала в своей статье, есть разные группы журналистов, которые по-разному относятся к тому, что происходит как в стране, так и в медиасообществе. Нам нужно хотя бы от чего-то отталкиваться. Нужно проговорить, даже если это кажется очевидным, что для всех нас важно, чтобы наша страна развивалась, чтобы наступил мир, чтобы мы могли дальше строить свою страну, исповедуя общие ценности.

Но это относится не только к тому, как освещать процессы, которые происходят на линии фронта. Меня поразил скандал, который разгорелся в Яготине, связанный с тем, что туда якобы должны были приехать беженцы из Афганистана и Сирии. Наши СМИ не прошли этот краш-тест, они его провалили. То есть у нас проблема системная — проблема с тем, как освещать такие чувствительные для общества темы.

«Именно конфликт в Украине стал лакмусовой бумажкой для немецкой прессы»

— Тебе не кажется, что проблема еще и в том, что все прекрасно знают: вот это медиа — это такая группа влияния, а вон то — принадлежит вот таким олигархам. Это проблема не только медиа, но и экспертного сообщества. Короче, все знают, что те или иные политологи и аналитики, а также журналисты работают в чью-то пользу. Вот в Германии же такого нет?

— Мы часто ошибаемся, когда думаем, что все люди, потребляющие наш продукт, знают, кому что принадлежит. Люди, которые просто щелкают пультом, вряд ли понимают, почему то или иное событие освещается именно так. Один канал покажет так, другой — по-другому…

— И зритель говорит: «Я смотрю разное и сам делаю выводы».

— Нам в какой-то мере повезло, что у нас разные медиагруппы, принадлежащие разным силам. Но с другой стороны, это не дает настоящей альтернативности. Это на самом деле просто отстаивание интересов тех или иных групп.

Интересно, что именно конфликт в Украине стал лакмусовой бумажкой для немецкой прессы. Явление «лживой прессы» больше всего сработало на освещении украинской темы. В том числе потому, что российская пропаганда делала упор на Германию, больше всего денег вливала именно туда. Это одна из ведущих стран ЕС, плюс там благодатная почва — у людей очень сильна историческая память, там живет много мигрантов из бывшего СССР. Идеальный объект для информационных атак. Первые полтора года после того, как начался Евромайдан, на ток-шоу на немецком общественном телевидении приглашали экспертов из России или с пророссийскими взглядами. И получалось так, что об Украине говорили либо немецкие эксперты, которые не совсем в теме, либо пророссийские. И у Украины вообще не было голоса в этом хоре.

— Но это и наше упущение.

— Безусловно, мы должны были за этим следить. Но до Евромайдана и АТО в Европе и Германии в частности была сформированная повестка дня: Украину покрывали корреспонденты ведущих изданий либо из Варшавы, либо из Москвы. Сейчас ситуация меняется. Интересно, насколько сильно сработала украинская диаспора — она отрабатывает не только за себя, но и за посольство Украины в Германии. Благодаря этим людям разного возраста и разных профессий, которые уже в течение трех лет рассказывают о том, что на самом деле происходит в Украине, появился альтернативный голос.

— Ты говоришь о Германии как об идеальной почве для пропагандистских манипуляций, но есть еще одна страна — Израиль. Там в основном диаспора смотрит российские телеканалы. Однако сейчас израильтяне поддерживают Украину и все время шлют гуманитарную помощь.

— Везде, где есть наши люди, будет преобладать либо одна группа влияния, либо другая. Яркий пример — Италия. Итальянские СМИ вообще не отработали здесь. Их было всего несколько, и это не были представители ведущих изданий. И несмотря на то, что в этой стране много наших заробитчан, они повторяют месседжи российской пропаганды. Ну и не стоит забывать, что праворадикальная партия Forza Italia, наблюдатели от которой ездили на так называемые выборы в непризнанных республиках, близка к РФ. И вовсе неслучайно праворадикальные движения в странах ЕС финансируются и поддерживаются Россией. Это работа со всех сторон на одно дело.

Конечно, тут не стоит ставить украинскую тематику выше всех остальных интересов России в Европе, но это один из ключевых моментов, потому что РФ в принципе интересно дестабилизировать Евросоюз, и она пытается это сделать, надавив на разные болевые точки. Украина тоже стала такой точкой. Для Европы это стало вызовом — как они будут реагировать на украинский кризис. Пока мы видим, что они не очень справляются с тем, что наобещали, но надо понимать, что и Евросоюз изменился за эти три года. Этот год будет очень сложным, безумным — пройдут выборы во Франции, а потом в Германии, и Украина уж точно будет не на первом месте в европейских дискуссиях.

— Ты общалась с немецкими коллегами. Они говорили о том, как соблюдать стандарты, в том числе объективности, во время войны?

— Те коллеги в Германии, с которыми я общаюсь, абсолютно не скрывают своей проукраинской позиции. Люди, которые не первый год занимаются темой Украины, знают конкретно, кто агрессор, а кто жертва. Но в то же время они не питают иллюзий по поводу того, что Украина бедная-несчастная. Они четко понимают, что система, которая сейчас сложилась в нашей стране, не сильно отличается от предыдущей. И что нужно требовать реформ, не номинально, а действительно их проводить. Есть, конечно, группы людей, которые понимают и поддерживают политику Путина, — как среди журналистов, так и среди партийных деятелей, таких людей много. Мне было сложно осознать, что в Германии есть разочарование Украиной. Они тоже злятся, что каждый день гибнут наши граждане, как мирные, так и военные, но они не понимают, почему ничего не делается для прекращения конфликта.

— Пресловутая усталость от Украины?

— Если раньше я писала несколько текстов в неделю для немецкой газеты, то сейчас если раз в месяц я что-то напишу, это хорошо, потому что тема Украины не в фокусе. Она ушла с повестки дня, несмотря на то, что продолжается война. И все большие репортажи, которые сейчас появляются, выходят с одним и тем же заголовком: «Забытая война».

Фото: Фейсбук Анастасии Магазовой