Несколько критических слов о работе нашего мастера, чьи «Счастье моё» и «В тумане» остаются лучшими работами последнего десятилетия, даже если брать не только отечественный горизонт, а и несколько шире.

Фильм «Донбасс» ранее демонстрировался в программе «Особый взгляд» в Каннах, где получил награду за режиссуру. Странностью для меня является тот факт, что в Каннах 20 лет назад весьма посредственный фильм Майкла Винтерботтома «Добро пожаловать в Сараево» демонстрировался в основном конкурсе, а изощрённая работа Лозницы попала в параллельную программу.

Если продолжать эту тему буквально, то «особым взглядом» эта картина не является, а как раз более всего отражает общераспространённый взгляд на донбасские события. Конечно, до сентиментальных пошлостей, вроде финала на холме с исполнением Альбинони, как у Винтерботтома, Лозница не опускается, это, повторюсь, совершенно другая степень контакта со зрителем, но вот какая именно - это и попробую разобрать вкратце.

В фильме Лозницы нет сквозного сюжета, нет героя. Он показывает несколько историй из современной, если её так можно назвать, жизни Донбасса, с её прифронтовых рубежей. Истории сняты с той степенью тщательности в работе с кадром, особенно с общими планами, которая выдаёт в Лознице хорошего документалиста. Материал, который нам предлагают, это как бы результат невольного подглядывания, почти репортажа с места событий, где ничей субъективный взгляд ни во что не вмешивается: это не развитие сюжета, это панорама так называемой реальности.

В отличие от телевизионного, в этом репортаже нет комментариев, но сам материал организован так, чтобы мы себя ощутили кем-то, кто стоял и видел всё это сам. Вот тут и начинается главная стилевая и формальная проблема фильма, и не только фильма, а уже и самого режиссёра, который и предыдущий свой фильм снял с такими же приёмами: персонажи Лозницы - не совсем люди, что и обидело, кстати, многих, кто видел фильм, но не совсем согласен или способен, скорее второе, видеть жителей Донбасса в таком ключе: перед нами куклы. Это куклы из эстетики Гоголя, особенность чего давно подметили критики, развенчивавшие ранний миф о Гоголе-реалисте. Сам Лозница даёт недвусмысленные намёки на Гоголя - именами персонажей, в частности. Таким образом, Гоголь-абсурдист - союзник режиссёра.

Но что даёт такой союз, когда поставлена задача дать целостную картину реальности - и я полагаю, что в транскрипции Лозницы есть этот термин - объективной реальности Донбасса? Гоголя никто не сумел поставить в кино, удачных постановок нет, этот заковыристый и петляющий текст - это не материал для фильма. Что режиссёры, которые за эту задачу брались, потерпели неудачу, вполне законно: у Гоголя работает текст, слова, слово. Но это отнюдь не означает, что абсурд, происходящий на Донбассе, не может иметь визуального отражения.

Другой вопрос - как показать этот абсурд, если у тебя в руках камера, а перед нею - живые люди. Лозница делает это кибернетически, и это слово отнюдь не случайно вспомянуто мною, это первое образование и профессия режиссёра:его реальность - это кибернетически реконструируемый абсурд. Тщательность проработки каждой детали эпизода, кадра, диалога и вообще всего, что есть в фильме, оказывает двойственное впечатление. С одной стороны, это огромный труд художника, воссоздающего то, что без него многие не могут ни увидеть, ни почувствовать. И некоторые такие детали, особенно те, которые связаны не с людьми, а с тем, что попадает в общий план кадра, имеют весьма впечатляющий и символический эффект. Так, сцена у ЗАГСА, когда парно подъезжают белый лимузин и реставрированная «Победа» - это самая сильная и точная метафора фильма, полагаю, за пределами бывшего СССР понятная далеко не всем. Но вот когда в кадре появляются люди, особенно люди, которые не являются фронт-мэнами сцены, их действия таки точно попадают в разряд действий не людей, а кукол: они плохо двигаются, неестественно замирают, а когда им выпадает очередь что-то сделать или сказать, рука режиссёра-кукловода видна больше, чем реальный характер блестяще подобранных типажей фильма.

В некоторых сценах, как в сцене с украинским пленным, этого диссонанса нет, а в некоторых, когда ополченцы на танке обмениваются репликами, или когда, будто заведённые автоматы, выведенные на улицу пассажиры автобуса мгновенно, после команды раздеваться, начинают это делать так быстро, что это явно расходится с элементарными эмпирическими стандартами человеческой психологии, грубо здесь попираемыми рукой кукловода, никак не документалиста, увы, - всё это находится в кричащем противоречии с лицевой стороной эстетики фильма - эстетики, связанной с объективной картиной реальности, картиной, поданной через объектив кинокамеры, и здесь этот каламбур как нельзя уместен - Лозница пытается нас уверить, что надо верить объективу, надо просто видеть то, что есть, максимально широко видеть, в лицах и ситуациях. Но при этом он не забывает и о тотальной редактуре чуть ли не каждого вздоха героев, и надо признать, что в отдельных местах это имеет успех, в том числе и удачные вздохи, но в большинстве своём вызывает диссонанс: так Гоголь это, куклы абсурда или документальный материал?

Качаясь то в одну, то в другую сторону, режиссёр пытается сделать статую из сухого песка, местами ему это удаётся, но природной влаги песка - жизненного материала - для создания целостной, а в случае с Лозницой, объективной картины реальности, недостаточно. И всё, что увлажнено искусственным образом, рассыпается на глазах - не производит впечатления.

Часто во время съёмок фильмов, когда сталкиваются две или более модели конструкции реальности, возникает то, что получило название «сопротивление материала». Но кибернетик в Лознице, по-видимому, укрощает эти вибрации стремительным напором мифа, который, по Барту, «одновременно обозначает и оповещает, внушает и предписывает». Ощущение нарочитой сценарности вызывает чуть ли не большинство реплик фильма. Повторюсь, иногда это и смешно и тонко, как в сцене с попечителями мощей (впрочем, все визитёры, кроме блондинки, совершенно кукольны, как это происходит и вообще со всеми действующими лицами в эпизоде в украинской райадминистрации или «мёртвыми душами» медработников, выслушивающих неоправданно длинный монолог нового благодетеля), так и блестящем эпизоде со свадьбой, где всё куда более естественно, поскольку слишком с большой эмоцией связано, и тут эта чрезмерность на руку: кукольный театр - это театр реально значимых событий, не шёпотов и меланхолии, по преимуществу.

Но абсурд вываливается из эпизодов, где солирует документальность, а документальность вываливается из гнутой рамы абсурда. В последнем эпизоде мы слышим реплику о двенадцати трупах несколько раз, и это такая же нарочитость, как и пухлая дама, сидящая на столе у начальника в кожанке, что вообще напоминает водевильное разоблачение, и это, по сути, выход уже в третий жанр. В итоге, жизненное пространство фильма не выдерживает такой разнонаправленности: о чём фильм, вот главный вопрос, который Вы себе зададите, посмотрев его в кинотеатре. Казалось бы, снятый под документ, материал мог бы дать нам весьма обстоятельные ответы, ведь материал - это говорящая фактура, но Лозница конструирует два взаимоисключающих дискурса, и в этом неудача и предыдущей его картины «Кроткая». 

Когда абсурдная реальность врывалась в поэзию, например, в русскую, появилось пристрастие поэтов к безударным интервалам, пионером чего был в этой языковой среде Бродский. Лозница широко раскрыл ворота для абсурда, его камера всё шире и общее показывает всё, что вообще можно вместить в кадр, но у него все интервалы ударные; авторское ударение чувствуется даже в едва различимых репликах и деталях. Кибернетическая сделанность этого «настоящего кино» (прочитал такую высокопарность, агитирующую идти и смотреть фильм у Даши Волги) делает его не настоящим, а раздражающе фальшивым. Это я хочу подчеркнуть особо: фальшивым.

Не в том дребезг этих концептуальных натяжек, что так называемый «русский мир» не весь состоит из патетических идиотов и матёрого криминала, как и не вся «европейскость Украины», на поверку, оказывается таковой, что, по большей части, остаётся за пределами кадра в фильма. Будучи яркой в отдельных деталях, концепция неубедительна в целом, ибо многие якобы типические для Донбасса сцены и обстоятельства легко могли бы быть сняты в декорациях и костюмах, делающих их типическими для западных областей страны. Несомненно, однако, что украинские СМИ не устраивают постановку для своих сюжетов, и тем более невозможна для Украины история с 12-тью трупами «актёров». Это слишком понятно, но это такая же правда и разница, как секретарша на сексуальном приёме: кого и зачем этим удивлять? Цинизм и разложение районных органов власти и, в частности, МВД в западных областях страны, в целом, ничуть не уступает лднровским, это знает всякий, кто имел дело с ними по обе стороны фронта, когда его не было: люди власти, местной власти, в этих якобы полярных глубинках Украины, весьма близки друг другу по моральному облику, а гигантская цветная открытка в такой же мере возможна и характерна и для простонародной свадьбы этнических украинцев, как и для «новороссов».

Окраинный нрав карнавального веселья по всей стране более или менее один и тот же, и заостряется он на тех же вопросах идентичности, упакованных в одни и те же структуры правоконсервативного дискурса, отличаясь лишь поверхностно, этикетками. Ни там, ни там «Человека без свойств» никто из представителей интеллектуальной элиты ещё не написал и даже не собирается читать.

На съёмках «Андрея Рублёва» Андрей Тарковский однажды запустил гусей, снимая с Юсовым эпизод, в котором камера находилась на крыше церкви. И эти гуси, плавно спускаясь в пространство кадра, своим неуклюжим полётом оттенили общую суматоху, создав у зрителя трудно редуцируемое ощущение, которым, вообще говоря, и отличается настоящее кино, художественную идею которого невозможно, когда оно таковое, вербализировать.

У Лозницы, при всей его филигранной точности в работе с типажами, простому пересказу подлежит вообще всё, настолько этот документально-кукольный репортаж имеет общий и общеизвестный и легко воспроизводимый характер. Можно сказать, что это российское телевидение наоборот - такая это конструкция. И я знаю место, где это оценят чрезвычайно высоко: этот фильм ожидает вполне заслуженный «Оскар» за лучший фильм на иностранном языке. Заслуженный по политическим мотивам, а когда таковые появляются на сцене всерьёз, то что и как работает в таких вещах в формальном плане - это мало кого интересует.