Книга рассказывает о том, как родители отправляют «тинейджера» Геру в деревню, чтобы спасти от армии, к «крестьянину» Панюкову, у которого есть корова и четыре телевизора, о встрече героев и ее последствиях. «Лента.ру» поговорила с Дмитриевым о его романе, городской и деревенской прозе, отточенном стиле и вернувшемся читателе.

«Лента.ру»: Расскажите об истории создания романа. Как он родился, долго ли вы его писали?

Андрей Дмитриев: У меня никакого замысла не было, был какой-то разрозненный мусор в голове, всевозможные мысли о России, переживания о ситуации в стране. И однажды, когда мы с друзьями на кухне говорили, как ни странно, о нервных костных заболеваниях, нянька моего сына, дама из Луганской области, которая слушала разговор, сказала: «Так мыло после покойника». «Что?» - спросил я. «Ну как же, это всем известно, что если мылом после покойника, которым обмыли покойника, обмыть больные участки кожи, они тут же выздоровеют». И почему-то эта дурь почти мгновенно собрала вокруг себя сюжет. Из реплики бывшей няньки моего сына все и выросло. В книге есть и впечатления от моего детства, от деревни, куда я много приезжал.

Можно ли говорить о каком-то социальном конфликте в романе, конфликте двух миров - городского и деревенского, или все же вас в большей степени интересовало то, что роднит героев этих миров: неустроенность, бездействие, чувство одиночество, то, что испытывают люди - и Панюков, и Гера - независимо от их социального статуса и среды обитания?

Я не социолог, я лирик по натуре. Конечно, одиночество и чувства для меня важнее, потому что эти миры на самом деле существуют независимо друг от друга, замечательным образом уживаются. Если вы обратили внимание, в романе никакого конфликта у героев нет. Им, в общем-то, нет друг до друга никакого дела. При этом они вполне могут уживаться друг с другом. Там конфликт возник только один раз, когда Панюков сказал: «Были рабы и будем рабами». И это задело сознание Геры, он возмутился и уехал. Панюков тоже возмутился и решил, что он хоть что-то в жизни должен сделать, что он не будет просто ждать у моря погоды. А зачем им конфликтовать-то? Конфликт города и деревни придуман деревенской прозой 70-х годов.

По поводу деревенской прозы и «Крестьянина и тинейджера». Сейчас о вас начали говорить как о преемнике «деревенщиков».

Это неверно. Так говорят еще в связи со смертью Белова. Но это неверно, понимаете, деревенская проза - это одно, а проза о деревне - другое. Если я написал о человеке, живущем в деревне, это не значит, что я наследник деревенской прозы. От деревенской прозы в моем романе осталась только погибающая деревня. Больше ничего. Потому что деревенская проза - это некий миф, миф не в смысле вранье, а в смысле некая законченная конструкция, законченное представление о мире. Есть деревня, где живут праведники, уничтожаемые злыми силами, есть город, который исчадие ада. И так далее. Весь миф деревенской прозы был заложен в двух маленьких произведениях, написанных в 50-е годы, кстати, городскими людьми. Это совершенно гениальный рассказ Юрия Казакова «Запах хлеба» и рассказ Солженицына «Матренин двор». Я очень люблю эти произведения, люблю лучшие произведения деревенской прозы, когда она была на взлете, перед тем как снизошла в полную ксенофобию и дурь. Но я не наследователь деревенской прозы.

Обложка книги Андрея Дмитриева «Крестьянин и Тинейджер»

Лучшие произведения и лучшие авторы деревенской прозы - кто это для вас?

Лучшие вещи Распутина мне нравятся, конечно. И «Дом» Абрамова, Можаев, даже Белов, у которого есть замечательное произведение, повесть «Привычное дело». И Тендряков - «Три мешка сорной пшеницы», хотя это деревенская проза вместе с военной. Я помню блистательный спектакль Товстоногова по этой повести, перед глазами стоит. Нет, они все умели. В 70-е годы, когда деревенская проза была на взлете, когда миф не избил себя, не замкнулся в себе, когда было куда развиваться, они все замечательно работали.

Хорошо, а вы пишите какую прозу?

Тогда была деревенская и городская проза, городская - это Маканин на подъеме, Курчаткин, великий Трифонов. Сейчас нет такого разделения. Я бы сказал, что проза в настоящем делится по другому принципу - проза про свои умозрения, про свою игру, свою фрустрацию и так далее, отчасти постмодернистская, но необязательно. Как пишут некоторые критики, проза конструктов. И есть проза о людях, о других людях. Проза о себе умном мне не близка, я пишу о других людях.

Наверняка есть примеры прозы о себе, которые вы смогли бы назвать интересными.

Она мне скучновата, потому что игра ума - есть игра ума, когда ты понимаешь правила этой игры, тебе дальше уже не надо читать. Ты и сам можешь сыграть. Я даже не знаю, что тут сказать.

Во время церемонии объявления лауреата «Русского Букера» Самуил Лурье, председатель жюри, говорил о том, что название вашего романа не самое интересное и сюжет не самый занимательный, но в нем из романов-номинантов сконцентрировано самое большое количество так называемого вещества прозы. Вас слова про сюжет и название не задевают?

Меня совершенно не задевают. Во-первых, я считаю, что название очень удачное, первое название было хуже - «Мыло после покойника». Название хорошее, поскольку в нем есть элемент игры, потому что, конечно, там крестьянин толком-то и не крестьянин. Он землю не пашет. И тинейджер толком не тинейджер, он особый мальчик, не из этой стаи. Если бы название было «Крестьянин и подросток», это была бы просто катастрофа. Оно тянуло бы за собой целый воз ассоциаций, контекста, Достоевского и так далее. Нет, я думаю, он неправ.

Получается, что герои не такие типичные, как кажется из заголовка, все сложнее.

Все не то чтобы сложнее, а все немножко другое. Что касается фразы про «незанимательный сюжет», я бы сказал, что это личные проблемы Самуила Лурье, блестящего эссеиста, между прочим, я его верный читатель. По-моему, сюжет там просто шекспировский. Мне так кажется.

Главное, о чем говорят критики, - это качество прозы. Вас называют и блестящим стилистом, и наследником русской классической прозы прошлых веков. Известно, что вы очень долго пишете свои книги. Это из-за того, что вы работаете со стилем?

Да, это так. Мой стилистический принцип очень простой, дело даже не в продолжении традиций. Я не знаю, кого я продолжаю, но принцип очень простой: я должен найти абсолютно точное слово, вот и все. Такое слово, в которое бы сам поверил, такое слово, которое прочту, и мне покажется (это самовнушение отчасти), что оно написано не мною и существовало всегда. Вот, собственно, и все.

То есть вы ищете это слово исключительно для себя, чтобы оно, прежде всего, было оправдано вами? Или вы создаете некий стандарт современной прозы, то, что можно было бы считать образцом?

Для себя, конечно. Это не значит, что я пишу для себя, я пишу для читателя.

Lenta.Ru

Фото -  http://lenta.ru