Умберто Эко как-то заметил, что 80% знаний о реальности мы получаем из вторых рук — книг, фильмов и т. д. Не очень понятно, чему, собственно, соответствует каждый процент этих знаний, да и откуда Эко взял именно такое соотношение, но замечание верное, во всяком случае по отношению ко все еще современной цивилизации. Древний пастух мог как-то ограничиться знанием своего повседневного мира, но все же традиция доставалась ему вовсе не из первых рук. Что уж говорить о современном человеке, воспитанном телевизором и/или черпающим информацию из интернета: он знает о мире неизмеримо больше, но весь прирост этих знаний дается медиумом. Достоверность же этих знаний определяется доверием к медиуму.

Укорененность в реальности наций более проблематична. Левиафаны никогда не были ставшими, но возникали и длили свое существование общим ответом на вызов или единством памяти о таких ответах. Поэтому и история наций — их главная наука в борьбе за отдельную реальность независимости, поскольку она одна выдает удостоверение памяти. Поэтому и медиум информации — их главное орудие в борьбе за эту реальность: он доносит удостоверение истории до каждого члена общества. Реальность нации — хоть нация и не способна себе в этом признаться, это не территории, ибо они могут быть оспорены, завоеваны и отвоеваны обратно, карты — перерисованы, а договоры переписаны. Не коренится реальность Левиафана и в силе, хотя именно мощь нации питает ее ядом самуверенности: сила может ослабеть и ее превзойдет другая сила. Да и в чем именно сила? В правде? За нее отвечают ее рассказчики: спросите у правителей.

Но вот Левиафан ловится на удочу цивилизации, и современность вытаскивает его из родной глубины. Глобализация начинает подтачивать нацию, постепенно растворяя ее политическое тело в более широком контексте мира, растаскивая ее тело по наднациональным и вненациональным идентичностям. Еще век назад Левиафаны становились собой, лишь ведя морские бои с себе подобными, «кипятя пучину, как котел, и море претворяя в кипящую мазь». Ныне же главный вызов для нации — не другая нация, но сам глобальный мир.

Этот мир еще не стал подобным нации. Хотя в нем уже есть некрепкий разум общего закона и справедливости, но память — как и его многочисленные советники — в раздоре с самой собой, а искусственная душа верховной власти и вовсе не сотворена. Звезды встали, Р’льех приподнялся над бездной — и глобальный мир предстает Левиафану всякой нации каждый раз в другом обличии — то в виде ООН, то ОБСЕ, то ВТО, то каких-нибудь международных полицейских сил миротворцев. Оттого нервы у Левиафанов на взводе — сигналы награды и наказания извне неоднозначны, степень их обязательности внутри теряющего контуры политического тела (разве что Ктулху избежит перепада давления) плавает: кому что здорово, кому где болезнь, а то и смерть. Оттого более всего страдают верховные власти, искусственные души Левиафанов: их разрывает между представлением глобальному миру и представительством своему телу. Тем более что это представление и представительство не существуют сами по себе, но сами суть результат совершаемой силой правды работы.

И здесь коварство глобализации проявляется в полной мере информационной революцией. Территориальные границы — кожа современного Левиафана — не в силах сдержать информационные потоки. Левиафан и так уже наизнанку — его внутренности и ткани обнажены воздействию внешнего мира. Географические границы держатся лишь произволом правды и пока еще слабым общим законом. И если уже не только граница составляет государство, то национальное государство начинает сопротивляться новой силе, закрывая заслонки, манипулируя роутерами, возводя брандмауэры, пытаясь противопоставить внешним (или даже внутренним) информационным потокам порождаемый самим Левиафаном контент, как если бы можно было одолеть наводнение, подливая воды. Однако информация, как влага, все равно найдет себе щель, расширит ее (чему поможет и глобальный мир).

Более всего заметны усилия Левиафанов государств тех стран, которые лишь недавно вынырнули из своей спячки — нарциссизма традиции или вынужденной заботой метрополии или стараниями конкурентов отсталости — в глобальный мир проницаемых границ и обходимых ограничений. Эти государства пытаются сопротивляться тем более активно, чем дольше они спали. Они блокируют сайты, фильтруют контент, ищут преступников в открытых сетях. Нет, они не боятся правды, поскольку они знают, в чем ее сила, и рассказчики у них еще есть. Они боятся растворения в бурных течениях на поверхности современности. Они боятся, что порвутся старые сухожилия, скрепляющие суставы институтов, распадутся ткани, составлявшие их тело. Они боятся, что сами перестанут быть телом. И станут потоком. И ради этого они готовы даже усыпить законы и справедливость: свой политический кошмар им не так страшен, как вид трансформировавшегося до неузнаваемости успешного врага-соседа. В этих кошмарах всплывают детские неврозы, страх нелюбви, истерика бессилия... И мания величия — вплоть до идентификации тела нации с телом вождя.

Впрочем, не все Левиафаны, вынесенные на поверхность потеплением глобализации, склонны к впадению в детство. Вывернутые наизнанку Левиафаны могут оказаться вполне жизнеспособными, научившись приспосабливать глобализацию к себе — взрывая лед, отстраивая каналы, организуя пруды и мелиорацию — для информации и товарных потоков. А там уж можно и обновить тело, построив, например, Бурдж Эль-Араб или насыпав острова в океане.