— Вы ведете двойную игру: и на ТВС, и на «Эхе Москвы» работаете. Вы такой незаменимый?

— Я не веду никакой двойной игры. По взаимному согласию еще в 96-м году я стал работать на НТВ. А потом, после уничтожения прежнего НТВ, я просто остался в команде Жени Киселева, к которой отношусь с огромным решпектом. Здесь нет никакого противоречия. Конечно, были некоторые психологические сложности, потому что Гусинский хотел, чтобы я работал на «НТВ-интернешнл», а я сразу сказал, что Киселева не брошу. Теперь — в итоге — я делаю два с половиной комментария: для «Эха», для ТВС и для «НТВ-интернешнл». Так и кручусь между этими тремя объектами. Расслабляюсь только к двум часам ночи. Тогда уже могу и выпить рюмку коньяка. А в рабочее время я не могу ни с кем общаться — все расписано по минутам. Свобода наступает с вечера пятницы до поздней ночи субботы.

— Да, все уже знают, как вы охраняете свое личное время.

— Я просто переключаю тумблер внутри себя. Я очень не люблю, когда меня узнают на улице. Когда просто подходят и здороваются — еще ничего; но ежели поговорить хотят — это уже «атас». Словом, не люблю, когда со мной в нерабочее время ведут разговоры на те темы, которыми я занимаюсь профессионально.

—Тогда вы и послать можете?

— Нет... Хотя иногда могу, если будут очень назойливыми. А так я говорю: «Ребята, сегодня какой день? Суббота. У меня выходной. Отзыньте». Встаю я в час дня и поэтому прошу мне не звонить хотя бы до половины первого.

— То есть себя, любимого, вы с утра пораньше на ТВС не смотрите?

— Я чего, больной, что ли? Я лучше на себя в зеркало посмотрю. Я знаю, что и как делаю, я же в этой профессии много лет. Кроме того, записав программу, я обязательно спрашиваю операторов, редактора, ассистента режиссера: ну как? Если у них есть замечания, которые убедительны, то переписываем программу. Но так бывает крайне редко. А телевизор я вообще не люблю. Иногда смотрю, щелкаю каналы: тут убивают, там ногами по лбу; утром — насилие, днем — насилие, на ночь глядя — кошмарики. Это нельзя смотреть; от этого меня тошнит. Поэтому я стараюсь телевизор не смотреть. Еще я не люблю игры типа «Слабого звена». Это оскорбительная и хамская игра.

— Вот уж не ожидал. Я думал, как раз именно это вам и должно нравиться.

— Знаете, я себя не на помойке нашел. Мне скоро будет полтинник. Я давно живу в этой стране. Мне есть с чем сравнивать. И у меня еще есть нежное отношение к своей собственной душе.

(Мы сидим в открытом кафе на Арбате. С улицы идет парень, подходит, просит у Черкизова закурить. Тут же идет тирада Черкизова: «Мы же разговариваем! Вон киоск». Потом: «А-а-а, на» — подносит зажигалку. Парень хочет ее взять — и вновь Черкизов: «Руки убрал!» — и тут же хлопает его по рукам. Бедный парень делает большие глаза и трусливо убегает вон.)

— Я не считаю, что шоумен имеет право совать мордой в продукт питания человека, который пришел на передачу. Политика замочить — да, звезду шоу-бизнеса — да, но это уж вы, ребятушки, выбрали такую профессию публичную. А если человек просто пришел поиграть, зачем его ногами-то топтать? Я хочу, чтобы к человеку в эфире относились уважительно, а не подставляли и не обманывали.

— А разве в ваших комментариях нет подставы и обмана?

— Проверьте, у меня все чисто. Возьмите любой мой текст. Я отвечаю за каждое слово.

— Но вы же говорили, что когда «Курск» тонул, Путин с журналистами пил водку. Этого не было.

— А я знаю, что было. Слово против слова. Мне об этом рассказывали несколько человек, которые там были. Даже Будберг, делая комментарии для «Эха», не обозвал меня лжецом, а обозвал подонком. Одни не могут об этом говорить, потому как связаны словом. Я могу об этом говорить, потому что с меня обета молчания никто не брал. Я не в путинском пуле; никогда туда не стремился.

— Ну а вы работаете в пуле Гусинского?

— Такого пула нет. Я с огромным уважением отношусь к Владимиру Александровичу. Считаю его мужественным человеком и отличным бизнесменом. Это он создал первый в РФ независимый медиахолдинг. Ни разу не было случая, чтобы Гусинский, к примеру, вмешался в работу журналистов «Эха». Собственно, смысл созданного им холдинга заключался как раз в том, чтобы нас, журналистов, ничто не отвлекало от дела. Начальники — члены совета директоров — собирались, рассуждали, обсуждали, устраивали «мозговые штурмы», но я ведь не начальник. И ни разу на таком совете не был.

(Вдруг к нам подходит бомж. Реплика Черкизова: «Так, пошел отсюда, на х... пошел. Ну сказал же русским языком: пошел на х...». И как ни в чем не бывало продолжает.)

— Я кот, который гуляет сам по себе, при том что я человек командный и верный. Я не работаю, я служу в старом русском понимании этого слова. Сейчас я служу, повторяю, одновременно в трех командах: «Эхо», «Эхо ТВ» и в команде Киселева.

— Венедиктов вам не запрещает работать на ТВС?

— Запретов не было. Разговоры были, споры были, но и только. И какие могут быть проблемы, когда именно Алеша позвал всю команду ТВ-6 на «Эхо» утром, сразу после отключения канала. Я часами разговаривал с Алешей и пытался объяснить ему, что не надо загонять меня в угол, иначе я откажусь от «Эха». Какого хрена я должен подставлять человека, которому за год трижды ломали хребет. Теперь у нас нет никакого конфликта. Да, у Гусинского и Березовского есть вопросы к Киселеву, но это их проблемы.

— Вы не боитесь, что вскоре от Киселева потребуют убрать вас из эфира и он ради коллектива на это согласится?

— Почему мне хорошо работать с Венедиктовым и с Юрой Федутиновым? А потому, что, сколько бы они по шапке ни получали из-за меня, я об этом узнаю только через полгода. И Олег Добродеев раньше на НТВ всегда меня прикрывал. А теперь Женя Киселев прикрывает. Я всегда предпочитаю договариваться на берегу. Когда была ситуация с НТВ, я сам показывал свои тексты Жене и его коллегам, чтобы не навредить. Но если меня вызовет Женя и скажет, что мне надо уйти, я уйду.

— Но, если смотреть, что сейчас делают в «Итогах» Киселев или Шендерович в новой программе, то можно сказать, что они сломались, а вы продолжаете гнуть свою линию.

— Мне не кажется, что это слом. По-моему, это поиск новых форм. Причем не надо забывать, что ребята почти полгода были без телеэфира. По сути, все начинается сначала. Теперь обо мне: если я перестану гнуть свою линию, мне нужно будет сменить фамилию. Собственно, мне предлагают работать, зная, что и как я делаю. «Бачилы очи, шо куповалы».

— А Путина вы просто ненавидите? Он для вас — как красная тряпка для быка.

— У меня нет оснований ненавидеть Путина. Ненависть — это не мое слово. Я вообще в жизни мало на кого обижался, потому что на обиженных воду возят. А когда меня пытаются довести до ненависти, я говорю «стоп». Путин очень советский человек, такой, знаете ли, советский сталкер и не Бог весть сколь образованный. Хотя в советском смысле он очень образованный, а в русском интеллигентном смысле — не очень. Если когда-нибудь мне предложат взять у Путина интервью, я бы беседовал с ним только на философские темы. Что такое федерация, к примеру, какие ее формы существуют, на чем она основана и какой федерацией должна быть Россия. Как он понимает противоречия, конфликт между законом и правом? Понимает ли он опасность «юридического идиотизма»? Соотношение понятий «демократия» и «либерализм». Как он относится к высказыванию Костомарова о том, что человек с его проблемами и правами важнее любого государства? Согласен ли он с тем, что государство всего лишь институт обслуживания граждан? Все остальное в нем меня не интересует.

— Вам не кажется, что вы часто просто хамите Путину, но он ваши укусы не замечает. Вы с ним — как слон и моська.

— Кто ж моська? Все-таки у меня 1.85, а у него — 1.60. Слон-карлик да моська-здоровяк. Я попросил бы... Если всерьез, то мне даже и не очень интересно, что думает Путин. Мне интересно, что думает простой человек.

— Только что вы обхамили простого человека, даже прикурить ему не дали.

— Просящий прикурить был просто бесцеремонен. Кроме того, я не люблю, когда люди без спросу берут мои вещи. Ну и наконец — я разговариваю, я занят, я работаю. А послал я бомжа.

— А бомж недостоин вашего общения?

— Ой нет. Мне неприятны вконец опустившиеся люди. Я знавал великих московских алкоголиков — и в «стояке» на Арбате с ними дни напролет проводил, и в «Яме» на тогдашней Пушкинской. Это были совершенно достойные люди. Неважно ведь: богат ты или беден, пьешь или не пьешь. Важно: человек ты или шваль подзаборная.

— Помнится, вы набросились на пожилую гардеробщицу в Домжуре.

— И сейчас бы опять набросился, будет она мне мораль читать. Она мне не дала номерок и говорила, что я должен ей 10 рублей, потому что не отдал номерок. А потом сама же у себя его и нашла. И чего, я должен говорить спасибо, что ли?

— Стоит ли так напрягаться из-за пустяка?

— Стоит. Я хочу жить в стране, в которой мне было бы не стыдно жить. Ни в одном сортире Европы я не видел следов продуктов питания внутри унитаза. Там стоят щеточки, и люди приучены после себя убирать. Я устал жить в хамской стране. Мои предки живут здесь с конца XIV века, после Куликовской битвы. Я устал от русского хамства. Я устал от этих навороченных дач и «Мерседесов». Нигде в Европе этого нет.

— А у вас?

— А у меня однокомнатная квартира, 20 метров и кухня. Да, я ее купил после хорошего ремонта, но мне большего не надо. Я не хочу жить в стране безнадзорно распространяющегося хамства. Причем это не только хамство богатых, но и просто людей по отношению друг к другу. Зайдите в подъезд, посмотрите, что там пишут.

— Вы не жалеете, что в свое время так откровенно рассказали о своей личной жизни?

— Нет. Я стал независимым. Я стал абсолютно защищенным. И теперь ни один человек про меня не скажет ничего такого, чего бы никто не знал. Я свободен. Теперь меня нельзя шантажировать, можно только убить.