– Господин Шама, как вы достигаете точности «перевода» искусства на язык телевидения? Какой вы видите возможность существования искусства в мире современных телекоммуникаций?

– Нужна творческая драматургия: прежде всего история, фабула с загадкой или вопросом, действие, ряд сообщников, герой (как правило, не пай-мальчик, не сознательный гражданин, а имеющий определенный набор недостатков). Ну и самое главное – сама работа. Вообще телевидение всегда могло лишь передать произведение искусства, показать репродукцию, картинку, но никогда не имело средств передать наше впечатление, опыт открытия, обнаружения вещи. Зато оно может каждый раз преподносить искусство как будто заново, сохраняя нам свежесть восприятия. Да и вообще телевидению под силу многое, что неподвластно невооруженному взгляду – полагаю, наш фильм о Бернини – хороший тому пример.

– Ваши изыскания продиктованы необходимостью переосмыслить жизнь предыдущих поколений? Или это обычное любопытство?

– И то, и другое. В первую очередь, конечно, мне хочется выбраться за пределы простой и логичной современности. Моя юность пришлась на 50-е и 60-е годы. Может быть, оттуда я ясно ощущаю необходимость творчески осмыслить то, что нам дали в наследство предыдущие поколения. Необходимость увидеть время как непрерывный человеческий опыт. Разве в России не так? Я очень рано, кстати, открыл для себя Набокова и стал большим его поклонником, ну и Андрея Белого еще.

Мне всегда хотелось узнать, возможно ли не просто передать произведение искусства как оно есть, но и целый мир, который за ним стоит, и откуда оно возникло. Вне зависимости от теледраматургии мне бы хотелось, чтобы мои документальные фильмы смотрелись как триллеры, на одном дыхании. При этом не нужно ничего изобретать или придумывать что-то, чего нет в оригинальных свидетельствах эпохи. Надо только правильно все соотнести. Когда-то очень давно я начинал с двух фильмов о Рембрандте почти семнадцать лет назад. Сейчас они мне очень не нравятся, и всю жизнь я считаю, что мог бы их тогда сделать лучше. Я работал журналистом в области культуры, и как-то Би-би-си и американское телевидение предложили мне попробовать сделать ряд коротких импровизаций о Веласкесе и Рембрандте, что я и сделал. Веласкес и «Лас Менинас» стал чем-то вроде легенды – он продолжался о-очень долго! Но кто-то на Би-би-си решил, что я мог бы этим заниматься, и я как-то очень быстро влюбился в процесс фильмопроизводства (редактура, озвучание, монтаж), а не просто написания текста, как было раньше.

– Почему вы думаете, что телевидение может помочь современному человеку увидеть, понять искусство? Не может получиться обратного эффекта?

– Этот вопрос является для меня одним из основных в течение последних пятнадцати лет. Мои преподаватели всегда учили меня, что классическое образование и популярная культура должны питать друг друга. Это не столь популярная в Британии точка зрения, по крайней мере она не была таковой до последнего времени. Именно ее я и пытался воплотить в «Силе искусства». Но теперь люди, не очень хорошо разбирающиеся в производстве телевизионной документалистики, отчего-то полагают, что элементы популярной культуры помогут им упростить излишне серьезное культурное содержание. Но когда «История Британии» собрала миллионы, я пришел к выводу, что чем больше телевидение и глобальные медиа осваивают свой быстрый, упрощенный курс знакомства с культурой, тем больше ощущается потребность во вдумчивом, отчасти провокативном документальном кино. Приглядитесь к аудитории галереи Тейт (я думаю, что к Эрмитажу это тоже относится) – люди просто изголодались по культуре и искусству, и хорошее телевидение вполне может поддержать этот интерес.

– Могут ли современные мультимедиа как-то помочь произведениям искусства находить своего поклонника?

– Во-первых, интернет-страницы снабдили произведения искусства широчайшим информационным контекстом, который попросту недостижим в рамках часового телевизионного фильма. Раньше я считал, что сайты Би-би-си достаточно свежи и оригинальны: прекрасна, скажем, идея заставить современных британских художников как-то реагировать на выбранные нами картины – в комментариях или в собственных оригинальных работах. Но каждый новый день наступает новое завтра, и время всегда бежит впереди того, что происходит; отделаться от интерактивности не получится уже, видимо, никогда. Поэтому, если бы я сейчас создавал сайт, он выглядел бы совершенно по-иному и имел бы другие функции.

– Изменилось ли художественное образование с возникновением интернета и мультимедиа?

– Изменилась сама художественная история. И очень сильно. С одной стороны, студенты и преподаватели используют программы интернет-презентаций, обладают доступом к огромному собранию работ. Что касается собственно образования – интернет вполне готов взять на себя роль целого колледжа или университета, к тому же у художников появилась возможность получения чуть ли не мгновенного признания, хотя и материальность – публикации, выставки – все еще представляет собой наиболее важную часть реализации. Так что интернет тут скорее помощник во всех делах, нежели реальный материал для работы.

Однако эпоха гипертекста, о чем все трезвонят, на мой взгляд, только-только началась.

Интернет-искусство на самом деле изрядно отличается от видеоарта. Самые масштабные и глобальные вещи, которые я видел, были начисто лишены толики воображения и фантазии. Впрочем, мы ведь сейчас находимся в детском возрасте этого жанра. Я надеюсь еще на своем веку застать Рембрандта интернет-искусства.