Сегодня возросла потребность в информации, увеличилось и ее производство, множится разнообразие источников. Мы сами должны дополнять нехватку информации, которую все равно неоткуда взять. Возвращаются устные каналы коммуникации (от знакомых лиц), с которыми, как казалось, уже распрощались.

Новое стало принципиально новым и информационно. Старые события не покрыты таким туманом, по ним уже сформированы точные обозначения, заменяющие долгие «трактаты». Новая реальность еще не получила ни такой кодировки, ни последующей ее шлифовки  в медиа. Прикосновение к старому событию идет исключительно через ее словарное обозначение. Новое событие можно «видеть» через множество источников и не только вербально, но и визуально. Потом пройдет медийная «шлифовка» и событие перейдет в однозначную вербальную форму. Мы в принципе живем в мире слов и эмоций, а не в реальности. А большие скорости получения информации и ее объемы исключают возможность ее анализа и оценки, все это мы берем готовым.

Здесь же лежит и феномен Арестовича и многих других говорящих голов. Они не дают нам новой информации. Сделайте эксперимент и попробуйте пересказать часовую беседу, которую вы видели на телеэкране. Вы сможете уложить в пять минут то новое, что вы сейчас узнали, а еще точнее то, что вы хотели бы пересказать другу, товарищу, жене… А на что пошло остальное время? Оно транслировало нам не информацию, а успокаивающую эмоцию в случае Арестовича (или тормозящую у Пастухова, поскольку не все хорошо воспринимается устно). И все это тоже представляет для нас ценность, поскольку мы это смотрим/слушаем.

Это информационные мантры, целью которых является вовсе не передача информации, нового там не так много, попытка успокоить аудиторию то ли эмоционально (Арестович), то ли интеллектуально (Пастухов). Знание, или ощущение собственной осведомленности, успокаивает. Получается, своеобразная «колыбельная», но для взрослых. И взрослые в этом нуждаются не меньше детей…

Кстати, есть и второй фактор, который работал в начальный период. Это аномальность всей этой ситуации, которую никто не мог представить до этого. Война за территории в центре Европы в двадцать первом веке? Война между Россией и Украиной? Ракеты стреляют по Киеву и  Харькову? Неизвестное, как правило, очень слабо описывается и понимается. Это как время перестройки, когда происходящие события были настолько неожиданными, что из них трудно было делать выводы, поскольку мы их до конца не понимали.

Абсурдность этой сегодняшней ситуации дополнялась декларируемыми целями войны, объявленным  Россией. Какая денацификация и демилитаризация? Двойное удивление возникает, когда Россия заявляет, то это она защищается, нападая на Украину, когда есть простая истина, кто напал первым, того и вина…

Мир переполнился разнообразной информацией настолько, что перестал быть понятным. А точнее, наступившая новая ситуация была настолько неожиданной, что не могла быть полностью понятой. 

Отвечая на подобные вопросы, Россия активно запустила определенные коммуникативные штампы [1]:

— «Мы не нападаем, а защищаемся»;

— «Все обвинения в нашу сторону построены на фейках и инсценировках»;

— «Запад объявил нам экономическую войну»;

— «Запад использует практику культуры отмены в отношении России, ее граждан и культуры»;

— «Никто не замечал войны на Донбассе на протяжении 8 лет».

Интересно при этом, что почти все вышеназванные «истины» на самом деле являются определенными информационными «заслонами», которые не столько направлены против конкретики альтернативного мнения, а против самой возможности его появления. Например, «Запад объявил нам экономическую войну» — но причем тут война с Украиной…

Массовое сознание не является столь организованным, чтобы иметь возможность выставить против чужих информационных «колонн» свои. Ему приходится «съедать» все это, как есть, тем более за последнее время Россия полностью «расчистила» информационное пространство, убрав из него реальных и потенциальных носителей другой точки зрения.

Точно так «застраивают» пространство своих собственных смыслов «правильные» информационные источники. Например, ТВ Царьград,  говорит сам о себе так: «Идеологический отдел Царьграда — это фабрика русских смыслов. Мы не раскрываем подковерные интриги, не «изобретаем велосипеды» и не «открываем Америку». Мы возвращаем утраченные смыслы очевидным вещам. Россия — великая православная держава с тысячелетней историей. Русская Церковь — основа нашей государственности и культуры. Москва — Третий Рим. Русский — тот, кто искренне любит Россию, её историю и культуру. Семья — союз мужчины и женщины. И их дети. Желательно много детей. Народосбережение — ключевая задача государства. Задача, которую невозможно решить без внятной идеологии», — объясняют редакторы сайта» [2].

Здесь снова строится свой собственный «материк», истины которого не спорят со случившейся войной, которую даже запретили называть войной, а существуют в своей инореальности. Запад же предстоит как полюс ужаса [3]. Это одновременно является четким возвратом к советской пропагандистской картине мира, с которой все знакомы.

И это не только слова, в смысле не только описание действительности, но одновременно и сама действительность, поскольку мир становится иным после этих слов. Они директивны по отношению к действительности. Помните из детской книги и мультфильма: как вы лодку назовете, так она и поплывет… Здесь тоже акцентируется вербальная детерминированность ситуации. 

Наша реакция на слова превращает их в реальность. Политика всегда сильнее человека: «очень важно понимать, что политический дискурс — это сложная сущность. Одной из самых интересных его черт является то, что в рамках политического дискурса язык используется не столько как средство отражения реальности, сколько как средство её конструирования» [1]. 

И это даже не язык пропаганды, мы бы так не говорили, поскольку используется тот же русский язык. Это пропагандистская коммуникация, пришедшая даже не из языка, а с улицы. В этом плане, условно говоря, «уличное телевидение» В. Соловьева принадлежит этому же типу разговора с массовым сознанием. Там крик и шум «открывают» неконтролируемую дверь прямиком в массовое сознание.

Человек не только описывает действительность, но и зависит от таких описаний. Ведь описанное становится в его глазах понятным… Чем удачнее это описание, тем эффективнее будет подчиненность человека слову. Это своеобразная организация дискурса, направленная на то, чтобы изменить карту мира в его голове. А введенное изменить очень сложно, на чем и строится сложность построения опровержений.

М. Евстигнеева говорит об этом типе дискурса как о «лозунговости»:  «лозунговость, то есть манера яркого, хлесткого, но в то же время простого высказывания. Также встречается много различных оппозиций в сочетании с «мы — они»: «Мы хорошие, они плохие»; «Мы совершаем правильные поступки, они совершают неправильные поступки». Местоимение «мы» способствует отождествлению адресата с говорящим, это создает иллюзию, как будто некая общность людей в едином порыве что-то делает. Еще популярны различные безличные конструкции, которые позволяют представить мнение говорящего как общее мнение и объективный факт, который не требует дополнительного обсуждения: «производится», «принято решение». Создается впечатление истины, и никто с этим спорить не будет. Этот прием в некоторых ситуациях может сработать даже сильнее, чем с «мы», поскольку с ним решение как будто принято само по себе и мы не можем на это повлиять, а про «мы» могут возникнуть сомнения: кто это «мы»?» [4]. 

Еще раз повторим, что это тип общения В. Соловьева, который не даст противнику вставить и малой реплики. У него в руках условная указка, которой он бьет по головам нерадивых учеников. А зрители с радостью этому внимают. 

Язык дает нам свободу, но ее отнимает государство, а также общество, находящееся в подчинении к нему. В принципе мы свободны в наших высказываниям. Мы можем даже сказать «мирная война» или «военный мир», чтобы добиться своих целей. Тот, кто владеет такими коммуникациями, тот и владеет миром.

Почему язык и коммуникация получили большую силу в период войны, именуемой спецоперацией? Первый фактор — это нехватка информации, которая всегда сопровождает сложные события в момент их совершения. Мы их не ждали, поэтому они требуют осмысления. Теряется логика, связывающая воедино все составляющие. Многое все равно остается за пределами нашего знания и потому непонятны. Мы берем готовые интерпретации, которые подбрасывают нам более сильные источники коммуникации, чем  мы сами.

В принципе перед нами сильный метод гибридной войны, который можно назвать гибридными коммуникациями. К пропаганде прошлого все относились, если не с полным недоверием, то все же не очень одобрительно. Поздний СССР был полон такой пропаганды, но ее особо и не замечали, словно рисунок на обоях. Ее было так много, что нам даже часто приходилось трактовать ее как правду, поскольку опровержение требует дополнительных усилий, а принимать как данность всегда легче.

Мы все время переходим на жизнь в другой реальности, хоть и коммуникативной. «Госреальность» хороша хоть тем, что за нахождение в ней не последует наказания. А это становится важным после введения в России почти советского по тяжести наказания понятия «иноагента».

Психоаналитик С. Попов видит спасение человека в том, чтобы спрятаться в массе: «Сплочение народных масс, которым сложно самостоятельно анализировать и давать оценку происходящему, является атакой на индивидуальность, ее системным уничтожением и подавлением. Потеря индивидуальности подразумевает потерю опоры на себя, собственные ощущения, чувства, мышление. Человек становится все больше зависимым от власти, которая предоставляет необходимую веру и ценности (искусственные и ложные), все больше зависимым от чувства принадлежности этой человеческой массе. Человек становится конформным — послушно следующим и выполняющим заветы системы. Это проявляется на всех уровнях психического функционирования: он «правильно» думает, «правильно» живет, хочет «правильных» вещей, выбирает для жизни «правильного» партнера, рассказывает своим детям «правильную» историю своей семьи и страны, а, может быть, даже думает, что «правильно» счастлив» [5]. 

Причем у нас все время падает количество информации, свидетелями которой мы были сами. По этой причине вся наша информация (по крайней мере, большая ее часть) это препарированная информация, в которой закодирована уже точка зрения говорящего на нее. По этой причине мы ищем интерпретации близким нам по духу людей. 

Как правило, эта информация вторична: «Если собрать воедино воспринимаемое нами через источники информации, мы обнаружим, что наша реальность, которая существует в нашем сознании — это паззл, состоящий из кусочков воспринятого от вторичных источников информации. Однако следует быть осторожным и держать в голове, что слова работают там, где не работает что-то другое. То, как что-то называется кем-либо — и есть то, что существует в конструируемой им реальности. То есть, одна из главных задач политического дискурса, и пропаганды, как частной его составляющей — не убедить вас в чем-то и не заставить действовать, а заставить существовать в некоей реальности, которая угодна ее автору, и которую он формирует и транслирует не иначе как через язык» [6]. 

СССР дал нам яркий пример такого конструирования реальности с помощью языка и особенно литературы и кино. В нем всегда присутствовало две реальности: «улицы» и «текста». Они ярко пересекались в случае парадов и демонстраций.  Но обычно мы жили либо в той, либо в другой реальности. Текст и улица могли в некоторых аспектах полностью не совпадать, поскольку текст описывал какую-то другую реальность, более упорядоченную и правильную, чем она была на самом деле.

Есть разные методы «размывания» реальности, мешающие нам ее понимать. Наш разум пытаются увести в сторону, чтобы мы не смогли достучаться до правды. И. Шепелин, например, говорит: «Когда Российская Федерация совершает преступления, ее главная задача — не представить свою какую-то версию событий, а разрушить ту, которая существует за пределами страны. Например, когда в 2014 году был сбит малайзийский боинг откуда-то появилось десять версий того, что произошло. И конечно, когда человек все их видит, он может решить, что окончательной правды никогда не узнает. А версия, которая существует вне пределов Кремля, попросту размывается. Это, в общем-то, то, чего Кремль добивается. Сейчас такая стратегия работает более-менее успешно» [7]. 

Мы все нормальные люди, идущие по принципу экономии усилий, когда это возможно. Всегда согласиться с кем-то легче, чем спорить. А спорить с государством еще и опасно.

И еще об источниках: «Всегда смешно, когда ты спрашиваешь у кого-то, кто поддерживает военные тезисы, откуда он черпает информацию. А человек отвечает: «У меня разные источники. Я смотрю сначала „Первый“ канал, потом НТВ и телеканал „Звезда“». Но в итоге источник информации все равно оказывается один и тот же — это «принтер», который находится в администрации президента» (там же).

Благодаря интернету сегодня мир получил множественность источников информации. Однако такой взгляд не учитывает мощь и немощность тех или иных медиаисточников. Никто не может читать все. Зато многие могут читать что-то одно, и тогда возникает искривление картины мира в пользу одного взгляда на него.

Усиливая один фактор, мы ослабляем другие. Рассказывая об одном, мы лишаем освещения другое, и оно исчезает из поля зрения массового сознания. Рассказчик управляет аудиторией не только в поле удержания внимания, но и в том, что важно и что нет. И это было всегда. Но сегодня силы медиа стали столь мощными, что они могут править миром, причем даже тогда, когда мы этого не замечаем.

Пропаганда является сильным инструментарием, когда она поддерживается государством. Оно не только транслирует ее в разных видах, но и наказывает носителей другой точки зрения. И это становится уроком для всех остальных, что говорить надо то, что нужно, а не то, что хочется. В мире часто создаются лучшие условия для трансляции не правды, а лжи. Поскольку источники трансляции всегда находятся в руках тех, кто сильнее.