Управление неуправляемым: неформалы и КГБ. Часть первая

13 Квітня 2021
3905
13 Квітня 2021
19:16

Управление неуправляемым: неформалы и КГБ. Часть первая

Георгий Почепцов, Rezonans
3905
Мы всегда жили в модели, в которой государство было все, а человек – ничто. Этот тип поведения воспитывался как поколениями, так и репрессиями. Перед нами восточная матрица зависимости, когда коллективные цели стоят над индивидуальными. В западной матрице все наоборот. Поощряя индивидуальное, а не коллективное поведение, она дает человеку лучшие возможности для его развития. И это одна из причин того технологического рывка, который Запад принес в мир. Мы реально лишь повторяем эти наработки. Запад нашел способ соединения творчества индивидуальных мозгов и государственных денег. Так на деньги оборонного ведомства была созданы все компьютерные прорывы. Кстати, сенсорный экран, например, сделан на деньги ЦРУ.
Управление неуправляемым: неформалы и КГБ. Часть первая

В восточной модели государство диктует нам правильное поведение. Но это правильность с его точки зрения, поскольку оно смотрит на человека как на маленького ребенка, всеми силами порождая его зависимость от себя.

Сегодняшний человек мобилен, он с трудом, но может уехать в другую страну, если будет считать, что слышит вокруг себя ложь, а не правду. И это будет, в том числе, виной телевизора. Государство всегда будет сильнее в физическом пространстве, зато в виртуальном пространстве (кино и телесериалы) оно всегда проигрывает, поскольку пытается продиктовать свои рациональные мысли в эмоциональное пространство. Достичь адекватности в этом случае не так легко. Эмоции слабо накладываются на рациональность.

Государственные телевизионные новости – это ритуал и официоз. Они призваны как бы “остановить время”, а иногда и направить его вспять. Отсюда постоянство возврата на постсоветском пространстве к модели патриархального государства, где главной моделью становится троллейбусный запрет “не высовываться”.

Поколение интернета не ощущает себя в той же привязке к государству, как поколение телевизора, в котором основную массу составляют бюджетники и пенсионеры. Ректор Сколтеха А. Кулешов говорит, например, об оттоке ученых из России: “в целом, к сожалению, отток продолжается. И это отток молодых и талантливых. Страна становится старше, беднее и глупее. Как это ни печально. Мы пытаемся этому противостоять. На нашем локальном кусочке это получается” [1].

В советское время, когда нельзя было уехать, условно говоря, особо отчаянные, уходили в себя. Это было так называемое поколение дворников и сторожей, которые смещались  в профессии, где не было идеологического “накачивания”. И человек мог был быть предоставлен сам себя. Он жил нищенски, но никто не гудел ему над ухом…

Были еще и неформальные движения. Сегодня их интересно сопоставили с первохристианами: “Интересно, это неформальное движение напоминало клубы первых христиан. Даже семантически. Вплоть до дословного перевода самого термина. Подумать только — подземное (течение?). С той разницей, что христиане в Риме прятались в катакомбах. А художники, музыканты, поэты, напротив, стремились к свету. Хотя работали, как правило, в котельных. То есть под землей. Как первые христиане. И не представляли никакой опасности для властей. Ну, в смысле не зарились на продуктовые наборы с просроченной финской колбасой. Не стремились отобрать дефицитные сардельки или там югославскую мануфактуру у передового отряда рабочего класса” [2].

Все, что непосредственно влияет на мозги, всегда было и остается под контролем власти. В советском прошлом он был максимальным. Глядя на сегодняшний день, даже непонятно, зачем так сильно закручивались гайки. Сегодняшние системы управления не так боятся негатива о себе, как это было раньше, когда негатив пресекался на корню.

Тогда же все обретало организационную форму. Все должно было стать кружком, секцией и подконтрольным элементом. Это касалось всех – даже филателистов и нумизматов, чтобы была какая-то внешняя управляемость любого процесса.

КГБ, например, нашло такую форму контроля, как создание под своим присмотром рок-клуба в Ленинград  [3 – 5]. Для всех создали по клубу: “По инициативе Ленинградского КГБ, неоднократно уже описанной участниками происходившего с обеих сторон, в городе появились три художественных объединения, призванные вывести нон-конформистское искусство из глухого подполья, канализировать его в некоторое подобие легальности и, соответственно, подконтрольности. Рок-музыканты объединились в «Рок-клуб», литераторы – в «Кпуб-81», живописцы и графики – в Товарищество экспериментального изобразительного искусства (ТЭИИ). Появилась некоторая иллюзия если не вседозволенности, то, во всяком случае, послабления. Послабление, впрочем, было весьма относительным. Рок-музыканты получили возможность играть раз в месяц в зале Ленинградского Дома межсоюзного самодеятельного творчества (ЛМДСТ) на Рубинштейна, 13. Концерты были бесплатными, но 500-местный зал ЛМДСТ вместить всех желающих послушать до тех пор запретный рок, конечно же, не мог. Можно играть концерты под присмотром, но – никаких пластинок, никакого радио и телевидения, никакой рекламы и никаких рецензий. «Вроде бы разрешили, но как-то всё равно в подполье. Сугубо для узкого круга и без того уже испорченных этой идеологической заразой отщепенцев – мол, беситесь на здоровье, если вам так уж хочется, но народ к вам мы всё равно не подпустим. Тексты песен «литовались», то есть подвергались цензурной проверке. Нелитованные песни к исполнению не допускались, за нарушение – запрет на концерты в течение полугода, а то и больше. Запрет мог быть наложен и за любые другие проступки. Так, помню, «Аквариум» однажды был отстранён от концертов из-за пришедшей в адрес Рок-клуба телеги из Архангельска, где какому-то местному начальству не понравилось, как выглядела и звучала группа” [6].

Все это давало свои плоды, поскольку КГБ получил возможность видеть все в более открытом виде, предвосхищая возможные нехорошие события и просеивая людей. Недаром работавший в нем сотрудник КГБ П. Кошелев назвал его нормальным проектом органов госбезопасности [7 – 8]. В принципе это была повсеместная практика создавать псевдо-организации для контроля над творческой интеллигенцией из молодежи, да и взрослых тоже. Собственно говоря, так до войны возник и сталинский Союз писателей. Это были “фабрики”, где все должно было быть под контролем. Творчество индивидуально, но любому творчеству нужен зритель. И в этой точке перехода и находилось недремлющее око.

С одной стороны, человек больше времени находился под чужим присмотром. Можно было узнать не только реакцию, но даже мимику. С другой, часто негатив, который у него накапливался, снимался.

Из воспоминаний П. Кошелева: “На первом этапе нам очень помогли люди, которые работали во Дворце народного творчества, когда они поняли, что это «одобрено». Вся работа сотрудников идеологического подразделения строилась на доверии — кроме разработчиков, у кого была цель искать и сажать. Мы их недолюбливали. А если люди понимали, что мы хотим добра, что это одобрено, то люди шли с охотой на контакт. Дворец тогда искал формы привлечения молодёжи. И методисты, организаторы там поняли, что если идея реализуется, всё состоится, то это будет колоссальный приток людей в учреждение. Колоссальный приток молодёжи. Одна из задач была — локализовать, чтобы не было необходимости заниматься каждодневной работой по поиску враждебных элементов, а дать им самореализовываться. И на кого идёт публика, кто талант, а кому важнее написать гадость — сразу становилось понятно. В те времена злых песен против власти ведь и не было. Это потом Шевчук будет петь песни про генералов ФСБ…” (там же).

И еще: “Вообще, вся работа контрразведки, вся оперативная работа лежали тогда на стыке воспитания, пропаганды и агитации. Партия была уверена, что мы — оружие. На наши предупреждения, что ситуация может закончиться плохо, партия не реагировала никогда. Под нашим кураторством клуб просуществовал с марта до сентября 1981 года. После отчета о работе за этот год меня попытались снять. Я выступил перед генералом. Сказал всё, что думаю. В итоге тему забрали в отдел по работе с молодёжью. Вообще решение назначать контрразведчика, который занимался промышленностью и режимными объектами, на интеллигенцию было странным. Генерал мне говорил, что поставит любого человека на Союз писателей и он будет его курировать. Я говорю, что курировать будет, конечно, но месяца через два в ЦК партии будут знать, насколько сотрудники госбезопасности неумны. О чём говорить с такими? С декабря 1981 года я эту линию отдал, с начальником разошёлся — мне это стоило того, что новые начальники меня стали бояться и не любить. Тех, кто умнее начальства, в России не любили никогда. Сейчас в том числе. Но сейчас ты свой, если в доле. Я в долях ни с кем не был. Не носил. Сам не получал. С конца 1981 года ЛРК курировали ребята из соседнего подразделения. Я никогда не влезал в их работу” (там же).

И вот о цели работы: «Смысл был в том, что мы не должны вмешиваться в творческий процесс художников, подсказывать, какие краски какими мазками наносить, как композитору писать его опусы. Мы должны появляться только там и тогда, где появляется кто-то, кто пытается использовать личные неудачи людей, групп людей в целях опорочивания советского строя, кто пытается перетаскивать людей на свою сторону для создания «очага социального напряжения» — термин тех лет. Примерно то, что сейчас происходит с Навальным. Хотя с Навальным там запутано всё, что можно. Не буду своих версий высказывать, кто он и на кого работал. Зная методы нынешнего поколения, ни секунды не сомневаюсь, что он двойник, а то и тройник как агент. Он был уверен, что тут его никто не тронет, а его решили делать сакральной жертвой. И так бывает. Наши это схавали” (там же).

И последнее: “с первыми городскими фашистами я работал. Помню, что один там был профессорским сыном. Была такая группа ребят из той «золотой молодёжи», которая проводила время в кафе «Север». Имели лишние деньги. Там стали появляться кавказцы, у которых денег полные кошельки. Стали девушек их собирать. И ребята объединялись, чтобы кого-то побить. Появилась у них такая группа «русских нацистов» с лозунгом «Россия для русских». И это 1980 год. Вторая группа называлась «Вива Дуче» — организатором там был любитель итальянского кино (был такой фильм «Площадь Сан-Бабила, 20 часов» (1976) про итальянских неофашистов — я, кстати, был на той площади потом дважды). Так вот, наши местные пытались организовать публичное заявление, хотели произнести речь. Решили сделать это с балкона Шереметевского дворца на Фонтанке, где сейчас Музей музыки. Пытались проникнуть в выходной туда. Вышел дворник, всех прогнал метлой” (там же).

По сути, это была попытка управлять неуправляемым. Но нужную информацию в любом случае они получали. И имели возможность притормозить определенные действия, что должно было цениться их главным куратором – обкомом партии.

Б. Гребенщиков говорит: “Напомню: петербургский рок-клуб был основан КГБ. Идея была собрать всех подозрительных в одно место, чтобы за ними было легче присматривать. Она обернулась тем, что все подозрительные начали дружно играть, к ним еще подтянулись, и эта штука совершенно вышла из-под контроля. А главное, что люди получили сцену. И любой парень в городе Петрозаводске знал, что он может приехать сюда и будет принят. Рок-клуб существовал довольно долго, около пяти лет. Он исчез по вполне понятным причинам – потому что КГБ распался” [9].

Президент Клуба в один из периодов его существования Н. Михайлов позитивно смотрит в сторону КГБ и неодобрительно в сторону комсомола и милиции: “КГБ в то время всегда присутствовал в нашей жизни – везде, по всей стране. Я думаю, что на какой-нибудь ткацкой фабрике в Иванове также был свой представитель этой организации, потому что все, в том числе и идеология, считалось стратегически важным для страны. И было внимание к нам, поскольку мы несли свою творческую крамолу. Причем мы не стремились свергать существующую власть. Наша крамола заключалась в том, что мы хотели играть то, что хотим играть, – вот и всё. Это уже потом под давлением появились какие-то достаточно революционные коллективы, песни и прочее. А если нам просто изначально дали бы возможность спокойно играть то, что мы хотим, без встреч с милицией, с комсомольскими оперативными отрядами, то возможно, что и рок-клуба бы не возникло. Но он возник. А роль КГБ была, с моей точки зрения, положительной. Я до конца не понимаю, когда они появились. По версии нашего куратора от профсоюзов Наталии Веселовой и из разговора с Анной Александровной Ивановой, нашим директором, могу судить, что кагэбэшники появились года два спустя после организации рок-клуба. Я их увидел, наверное, в то же время. До того момента их не было, хотя, наверное, они где-то присутствовали, с кем-то разговаривали…Потом такие беседы неизбежно состоялись и со мной, и со многими другими членами рок-клуба. Я был вынужден регулярно с ними общаться. Был прикрепленный куратор. Двух таких кураторов я четко помню, они менялись. Но их роль была положительной, потому что они предоставляли достаточно объективную информацию о нас в обком партии. Туда же предоставляли информацию, соответственно, комсомольцы и МВД о том, что вытворяют в этом рок-клубе “эти сумасшедшие”. В обкоме делали какие-то выводы… Мне кажется, что к мнению кагэбэшников они больше прислушивались и что это мнение было наиболее объективным. Они говорили, что всё это бессмысленно задавливать, каким-то образом регулировать, а “надо им помочь, чтобы они встали на ноги и двигались вперед, – ну, может, да, с какими-то ограничениями”. Вот я не помню никаких негативных ощущений от общения с этими кагэбэшниками. А от общения с ментами и комсомольцами такие ощущения были” [10].

У каждого из участников процесса были свои интересы и цели. Комсомольцы должны были следить за идеологической чистотой. Условно говоря, чтобы песни чаще писали и пели про буденовки… Милиция – за фарцовкой и наркотиками… КГБ объединяло все страхи власти вместе.

А. Кан вспоминает: “Теорий о том, каким образом и почему ленинградские власти дали возможность непослушным, неподвластным и идеологически чуждым музыкантам создать свою пусть и скромную, полулегальную, но уже не подпольную организацию существует немало. Одна из них гласит, что клуб был создан чуть ли не по инициативе КГБ” [11]. И далее: “Пример Ленинградского рок-клуба оказался заразителен. Подобные образования с большим (Свердловский рок-клуб) или меньшим (Московская рок-лаборатория) успехом стали появляться и в других городах. С перестройкой рок-клуб практически мгновенно, неизбежно и необратимо утратил свою актуальность. Какой там 500-местный зальчик на улице Рубинштейна, если уже осенью 1986-го “Аквариум” играл в “Юбилейном”?

Попытки возродить рок-клуб предпринимались неоднократно – честь и хвала энтузиастам! Но у меня в памяти есть только один рок-клуб – тот самый, из начала 80-х”.

То есть система быстро отреагировала, повторив позитивный опыт в других городах. Потенциальные нарушители спокойствия теперь могли находиться под присмотром.

Секретарь рок-клуба О. Слободская вообще открещивается от КГБ: “Калугин сам произнес в каком-то интервью много лет тому назад, что КГБ создал рок-клуб. С легкой руки генерала все радостно подхватили эту версию и стали ее тиражировать. Это бесит меня неописуемо уже много лет! Рок-клуб был создан музыкантами и другими творческими людьми, а не генералом Калугиным вместе с остальным КГБ!” [12].

Никто не хочет признаваться в том, что сегодня может выглядеть как не очень хороший шаг. Но активные советские будни были полны неожиданности: “У городских властей хватило ума никого не разгонять. Представители обкома и начальники правоохранительных органов вышли на улицу к демонстрантам и начали договариваться… Мы все были молоды и абсолютно бесстрашны. В основном, мы были возмущены: куплены билеты, поставлено и настроено необходимое оборудование, и тут нам в последний момент все запрещают. Это было невозможно!” (там же).

Мы можем признать всю эту деятельность контролем эмоций: и создателей, и зрителей. 5 Управление КГБ по сути было направлено на контроль творческой интеллигенции, а они и создавали всю, если можно так выразиться, советскую эмоциональную продукцию. А система почему-то сильно боялась. Единственным объяснением может быть только то, что она была создана в условиях “единомыслия”, и все иное внушало ей опасения.

В. Веселов, обобщил этот опыт в закрытом издании трудов КГБ, акцентируя, что так удалось выстроить “перевод неофициально возникающий группирований на официальную основу, направление негативного процесса в политически выгодное русло”. И далее: “Перевод на официальную основу должен быть осуществлен не только на формальной основе, но и по содержанию. Это означает, что необходимо добиваться полного отказа участников негативных процессов от своей антиобщественной деятельности, направления их сознания и творческой энергии на решение задач коммунистического строительства” [13].

Правда, цитируемый выше  П. Кошелев вспоминает об авторе так: “Так вот, в 1979 году стал замначальника этого отделения, в 1980-м — начальником отделения по творческой интеллигенции. Заменил я Владимира Веселова. Целью нашего коллектива было курировать творческую интеллигенцию, Союз писателей, Союз художников, Институт русской литературы. Естественно, нам предписывалось курировать и культуру неофициальную. Наш начальник выше был страшно амбициозным, хотел отличиться. Он был очень жёстким человеком, не соответствующим особенностям работы по пятой линии. Он хотел «не пущщать». Я же говорил, что мы в принципе занимаемся не своим делом: вот когда русские нацисты пытались маршировать по Невскому и кричать свои приветствия в начале 80-х, это был наш профиль. Но это отдельная тема. Я вообще занимался созданием товарищества непризнанных художников, чтобы дать им выставляться, возможность продаваться, чтобы желания им смотреть на Запад не было. А у Запада не будет повода критиковать нас, что мы «зажимаем таланты»”  [7].

И еще: “Что Володя писал эту методичку, я сильно сомневаюсь. И я абсолютно не верю, что какие-либо методички в итоге остались у литовских товарищей: они могли это только купить. Никогда, ни одного дня тот же Веселов не занимался музыкантами. Только художниками. Не было ещё работы по музыкантам. Потом он уехал в Москву на рядовую должность, а нам рассказывал, что едет в аспирантуру. И он исчез. Нечем было хвастаться. Старшим там он не стал” (там же).

То есть система, как и всякая другая система, экспериментировала, получала опыт и пыталась этот опыт зафиксировать и распространить.

Сходные процессы можно увидеть у литераторов, где был Клуб-81  [14]:

– “Организованный в конце 1981 года Клуб-81 привнес дополнительные измерения в стратегии представителей культурного подполья. У этого общественного эксперимента были видимые преимущества и тайные пороки, определявшие первую половину 80-х для ленинградского и отчасти московского андеграунда. Прежде всего литераторы устали от многолетнего подполья и жизни на социальном дне, в результате чего большая часть неофициальной культуры стала пользоваться инструментами репрезентации своего творчества в рамках этого писательского клуба, который был компромиссом между второкультурной средой и руководством ленинградского Союза писателей и, как скоро выяснилось, местным КГБ“;

– “Хотя большая часть переговорного и организационного процесса стала впоследствии открытой и известной, особенно переговоры с представителями Союза писателей, однако важнейшие аспекты переговоров и, прежде всего, с офицерами КГБ, вскоре ставшими кураторами клуба, не афишировались до определенного момента и очередной кризисной ситуации. А затем на протяжении десятилетий последовательно мистифицировались во избежание упреков в соглашательстве и работе по сценарию спецслужб. Для рядовых членов клуба и его гостей ситуация представала вполне удобной и новой, с куда более широкими возможностями. То есть никто не подписывал отказ от публикаций на Западе или в самиздате, не давал невыполнимых обещаний, уровень предполагаемого компромисса у каждого был свой”;

– “В тоталитарном государстве, где спецслужбы всесильны и следят за всем подозрительным, тем более в условиях литературоцентризма, когда литература казалась одним из главных инструментов удержания власти, неподцензурный литератор не мог отказаться от вызова в КГБ. Он мог потребовать повестку или не требовать ее, если боялся рассердить мстительные и всесильные органы; мог согласиться (если не знал, как правильно поступить, не читал книгу В. Альбрехта «Как быть свидетелем) или не согласиться на беседу, — очень распространенный прием давления со стороны КГБ. Такой контакт, когда общение с КГБ было вынужденным и подневольным, естественно, допускался. О нем необходимо было подробно рассказать, потому что подозрения о внедренных стукачах (которые часто оказывались правдой, а порой только слухами) были постоянными“.

Тут была целая “онтология”, что КГБ – это и есть реальная власть, и нечего от нее прятаться:

-“Негласно, не артикулируя это, организаторы клуба предлагали рассматривать КГБ как один из видов советской власти, а раз вы живете здесь и сейчас, то зачем эта страусиная политика. КГБ — сила, в данном случае — сила, которая помогла более свободному существованию неподцензурной культуры. И не столь многочисленные мемуары тех, кто стоял у истоков этой затеи, предлагают читателям именно эту версию отношения к истории Клуба-81“;

– “Уже после начала перестройки Адамацкий, первый глава Клуба-81, при котором Борис Иванов оставался серым кардиналом, получил квартиру при посредничестве Павла Коршунова, одного из кураторов клуба, которого Собчак позвал возглавить Петроградский район. Более того, было достаточно оснований полагать, что Адамацкий с самого начала был внедренным в руководство клуба агентом КГБ”;

– ” побуждающим мотивом для КГБ было обновление писательской крови: кагэбэшники видели, что советские писатели слишком сытые и безразличные почти ко всему, что не касалось их самих. А в это время неофициальная культура представляла удивительное явление — людей, соглашавшихся творить без какой-либо оплаты и отвернувшихся от всего советского из принципиальности. И именно желание перетянуть эту силу на свою сторону и было, возможно, основной мотивацией кураторов клуба от КГБ”.

Мы не можем отрицать роли КГБ в курировании неформалов, но даже ничего конкретно не зная о ней, понимаем, что эта роль была значительной, поскольку такого рода “разрешенное молодежное бурление” могло быть только под их контролем. Все, что производилось для массового сознания, цензурировалось формально и неформально.

Часть вторая

Команда «Детектора медіа» понад 20 років виконує роль watchdog'a українських медіа. Ми аналізуємо якість контенту і спонукаємо медіагравців дотримуватися професійних та етичних стандартів. Щоб інформація, яку отримуєте ви, була правдивою та повною.

До 22-річчя з дня народження видання ми відновлюємо нашу Спільноту! Це коло активних людей, які хочуть та можуть фінансово підтримати наше видання, долучитися до генерування спільних ідей та отримувати більше ексклюзивної інформації про стан справ в українських медіа.

Мабуть, ще ніколи якісна журналістика не була такою важливою, як сьогодні.
Георгий Почепцов, Rezonans
* Знайшовши помилку, виділіть її та натисніть Ctrl+Enter.
3905
Коментарі
0
оновити
Код:
Ім'я:
Текст:
Долучайтеся до Спільноти «Детектора медіа»!
Ми прагнемо об’єднати тих, хто вміє критично мислити та прагне змінювати український медіапростір на краще. Разом ми сильніші!
Спільнота ДМ
Використовуючи наш сайт ви даєте нам згоду на використання файлів cookie на вашому пристрої.
Даю згоду