Личностно каждый из нас знает теперь многое, мы получаем гораздо больше информации, чем когда-либо. Но вряд ли это сделало нас счастливее. Расслоение на богатых и бедных только усиливается. А пандемия только расширяет психологическое напряжение.

Даже в обычных условиях людям разного социоэкономического статуса при разговоре друг с другом требуется прилагать больше усилий, что подтверждается нейропсихологией – увеличение потока крови и уровня кислорода, как показывают проведенные недавно исследования [12 – 13].

Если раньше мы плыли в информационном море на каком-то спокойном корабле, то сегодня мы скорее находимся на борту “Титаника”. Все новости кругом демонстрируют устрашающие изменения ситуации вокруг нас. 

Одной из причин этого стал рост пользователей Интернета, и все они заняты не только чтением, но и порождением информации. В 1996 г. в интернете было 36 миллионов человек, сегодня – 4.8 миллиарда, включая 90% американцев. И 72% взрослых американцев считают, что компании соцмедиа имеют слишком много власти и влияния в политике [14].

Новая информационная среда совершенно другая. Мозги человека были сформированы под иной информационный инструментарий, поэтому сегодня, попав под “обстрел” нового типа, он оказывается полностью безоружным. Мы потеряли способность отличать правду от лжи, поскольку теперь ложь делают и более умело, и доставляют ее прямиком нам на дом с помощью соцмедиа.

Г. Каспаров справедливо отмечает: “все эти системы передачи информации – улица с односторонним движением. От главного источника к потребителю. Социальные сети ─ в другом измерении. Это улица с двусторонним движением. И выяснилось, что вся законодательная база, которая складывалась десятилетиями, совершенно не годится для регулирования улиц с “двусторонним движением”” [15]. 

И власть, ощущая падение силы телевидения, пытается броситься в соцсети. Вот как на это реагируют аналитики [16]:

– В. Жартун, директор консалтинговой компании Nova Team: “Власть будет пытаться вести пропаганду в социальных медиа, но важно понимать несколько вещей. Во-первых, причина протестов по сути — это ложь, лицемерие и непрофессионализм, возведенные в ранг государственной политики. Нет причин предполагать, что в социальные сети власть придет с каким-то иным багажом, и это вызовет в ответ лишь волну возмущения. Аудитория соцсетей существенно отличается от зрительской аудитории центральных телеканалов. Скажем так: если бы президента выбирали в Твиттере, им уже давно был бы Навальный. Соцсети в отличие от ТВ предполагают обратную связь — и она будет предельно жесткой. Те, кто побоялся выйти на митинги, не постесняются выместить свои негативные эмоции в Сети, и все, кто не постесняется выполнить «социальный госзаказ», почувствуют это в полной мере”;  

–  А. Галлямов, политтехнолог: “У власти проблема не с каналами, а с контентом. Они могут и в YouTube выходить, и в TikTok, и вообще куда угодно. Могут тысячи площадок насоздавать, да только предложить кроме очередной порции запретов им ведь практически нечего. Так что вся эта интернет-активность мало чем им поможет”.

Соцсети как новый феномен является таким же новым как для власти, так и для аудитории. Но власть по определению является хуже обучаемой любым новым методам.  Отсюда идет ее постоянное отставание. В новом инструментарии всегда будет новым и иной метод установления доверия между коммуникатором и аудиторией. И можно увидеть на примере Дудя, что “говорящие головы” власти в проигрыше.

Кирилл Рогов подчеркивает: “рыночная экономика – это общество, устроенное по-другому, даже информационно, коммуникационно и репутационно. Я не соглашусь, что 80% экономики у нас связано с государством. У нас большой рынок коммуникативной среды. И в этом смысле здесь невозможно проводить такую нормализацию, как это было в Чехословакии. Но, конечно, это давление будет, причем довольно широкое. Это было не только в советских тоталитарных обществах, но и всюду, где работают диктатуры. Есть способы этому противостоять. Кончается все, тотального диктата нет. У людей есть масса возможностей и степеней свободы. Нет даже диктата телевидения. Интернет-трансляции собирают аудитории, превосходящие совокупную аудиторию центральных телеканалов. Нужно видеть неоднозначность всей этой ситуации и те степени свободы, которые есть, а не только те степени несвободы, которые нам имплементируют” [17]. 

Стандартное решение в виде Russia Today (RT) демонстрирует узкую сферу, где они могут иметь успех – запустить обвинение и не допустить аудиторию к опровержениям. В нормальном журналистском потоке выигрыша быть не может из-за централизованного управления ситуацией.

RT находится на госфинансировании, им не нужна реклама для своего обеспечения, они, наоборот, сами тратят деньги на своре продвижение. 190 миллионов долларов в год уходит на то, чтобы RT оказался в отелях по всему миру [18]. Целью этих информационных действий является порождение хаоса в головах.

Как эффективность, так и слабость этой системы лежит в ее централизованном управлении, систему которого аналитики характеризуют так: “RT был выстроен на остатках советской медийной системы и его организационное поведение основано на стиле советского типа контроля. RT продвигает анти-западную идеологию, профессиональные журналистские умения не в приоритете, редактора назначаются властью, а канал не волнует прибыльность” (там же).

Есть “параллельные” сайты, скрывающие свою связь с  RT, например, среди них называется “Эхо Казахстана” (сайт – https://ehonews.kz/). Если посмотреть просто даже на названия части статей, то это ощущается. Например, “Как Казахстану не попасть под влияние США и КНР”, “Что может привести Казахстан к массовым протестам” [19 – 20].

Коронавирус предоставил совершенно новые возможности для такой борьбы, поскольку все время ощущается нехватка информации, что всегда характерно для кризисных периодов. Поэтому используется все: “Прокремлевские СМИ продвигают всевозможные и зачастую противоречивые нарративы — от причудливых теорий заговора до репортажей о том, что Украина неадекватно реагирует на пандемию, а Запад либо не реагирует совсем, либо бьется в истерике, но самое большое количество реакций собрали статьи, в которых утверждается, что вирус был создан Соединенными Штатами. И если 68 700 отметок «Нравится», повторных публикаций и комментариев в разных социальных сетях не кажутся чем-то значительным, то размер охваченной этими 152 статьями аудитории (263 902 человека) вызывает тревогу. Особенно с учетом того, что дезинформация в такой сфере может иметь опасные для жизни последствия” [21].

Коронавирус меняет наши мозги, и это уже стало свершившимся фактом. Вот мнение врачей:

– “Число пациентов с психологическими проблемами в период пандемии коронавируса выросло более чем на 30%, а число тревожных расстройств – на 40%. Пострадали от ковида не только те, кто тяжело болел или потерял из-за коронавируса близких и родных, переживает разлад в отношениях и стресс из-за потери работы, но и мучительно решающие – надо ли вакцинироваться”  [22].

– “От психических нарушений страдают не только те, кто боится заразиться коронавирусом, но и уже переболевшие. Последствия COVID-19 только изучаются, и как инфицирование скажется на психическом здоровье человека через 3-5 лет, сейчас никто не скажет. Но известно, что коронавирусы обладают нейротоксичностью. Мы уже наблюдаем психические последствия у своих пациентов — от тревожно-депрессивных расстройств до тяжелых бредовых состояний и галлюцинаций. Да, последних немного, но они есть. По данным мировой статистики, такие нарушения встречаются у 1-2% тяжело переболевших коронавирусом. Тяжелая форма COVID-19, особенно если человек лежал в реанимации, вместо лиц и ободряющей улыбки врачей видел только маски и скафандры, не говоря уже о таком травматическом опыте, как смерть кого-то рядом, может приводить к развитию посттравматического стрессового расстройства. Изначально этот диагноз появился для оценки боевого стресса. То есть ситуации с угрозой для жизни приравнены по силе воздействия на психику к боевому стрессу. Она может отреагировать на такой стресс сразу или спустя какое-то время, но в любом случае не позже 6 месяцев после воздействия травматического фактора” [23].

Мир, наполненный фейками, также является следствием пандемии, поскольку мы массово столкнулись с совершенно новым явлением. Это та же односторонняя коммуникация, которая моделируется как диалогическая, двусторонняя. Однако воздействие на меня многократно сильнее того, чем могу ответить я сам. Соцмедиа оказались тем же монологом, который только кричит о себе как о диалоге. Назвавшись демократией, они не стали такими по своей сути. Более того, запирая людей в так называемых “информационных пузырях”, им не дают возможности услышать другое мнение.

Пропаганда сегодня стала другой. Она стала намного активнее работать на внешних рынках. Там ее никто не ждал, поскольку отвык от таких информационных интервенций. Но уже в  2015 году влияние пропаганды оценивалось так: “Три конкретных и немедленных последствия российской пропаганды уже видны: успешная аннексия Крыма, замедление и замалчивание реакции западного общественного мнения,  поэтому и политической реакции в целом и мобилизация второстепенных, но активных групп в свою поддержку – эхо советского разведывательного понятия “полезных идиотов” [24].

Потеря достоверного информационного поля стало главным следствием прихода техгигантов и их соцмедиа. Технически человечество движется вперед, но возникшая управляемость общественным мнением такими же большими шагами движется его назад. Технически мы  в двадцать первом веке, а психологически – в девятнадцатом. Мы еще можем пересказывать, но уже не умеем анализировать, чтобы отделить правду от лжи. Это как бы первобытный человек, попавший в комнату, полную компьютеров, из каждого из которых слышится чья-то речь…

Все убыстрилось настолько, что мы сегодня только воспринимаем информацию, не в состоянии оценить ее достоверность, потому что к нам в голову спешит уже новые поступления в информационном и виртуальном потоках, формирующих наши мозги.

При этом развитие гражданской сферы парадоксальным образом тоже предполагает победу в будущей войне. США заговорили об этом как о войне инноваций между Китаем и США: “Вашингтон мониторил технологический прогресс Китая сквозь военные последствия, беспокоясь о том, как это влияет на китайские оборонные возможности. Но реальный вызов намного шире. Китайское стремление технологическому превосходству не просто направлено на получение преимуществ на поле боя; Пекин меняет само поле боя. Хотя коммерческие технологии, как 5G, искусственный интеллект, квантовый компьютер и биотехнологии, несомненно будут иметь военные применения, Китай предвидит мир соревнований великих держав, в котором не нужны будут выстрелы. Технологическое превосходство обещает способность доминирования в гражданской инфраструктуре, от которой зависят другие, предоставляющую огромное влияние. Это основная мотивация, стоящая за поддержкой Пекином экспорта высокотехнологичной гражданской инфраструктуры. Страны, покупающие китайские системы, могут думать, что они просто получают электрические сети, медицинские технологии или онлайновые системы оплаты, но на самом деле они отдают критическую национальную инфраструктуру и информацию о гражданах в руки Пекина. Такой экспорт является троянским конем Китая” [25].

То есть развитие технологий принесет победу в войне, вне зависимости от того, где определится победитель: в военной или гражданской сфере.

Сегодня мы стали жить в мире информации, которая стала более “живой”, но менее точной. И все равно побеждает тот, кто кричит громче, а не тот, кто умнее. На информационном базаре все так же, как и на базаре обычном. Целью является перекричать, а не переубедить, поскольку “кричать” – это более дешевый процесс, чем “переубедить”.