Последний год продемонстрировал все возрастающую роль коммуникаций в обществе. Это и протесты в Беларуси, это и расовые волнения в США, это и дезинформационный вал, связанный как с президентскими выборами в США, так и с пандемией. Уровень неопределенности в мире резко вырос, что ставит массовое сознание в сложное положение. Отсюда рост конспирологии и слухов, поскольку они дают ответы на те вопросы, от которых уходят медиа мейнстрима. По этой причине роль соцмедиа становится намного более серьезной, поскольку массовое сознание живет сегодня в соцмедиа, которые лишь частично управляются техгигантами-собственниками, на чем строится теперь их “война” с законодателями разных стран.

Коммуникации не только строят, но и рушат институты общества и государства. Они гибкие и быстрые, поэтому никакой институт не может с ними справиться. Поэтому защитой от коммуникаций могут быть только другие коммуникации.

Коммуникации формируют будущее, что вполне понятно, но и прошлое, как это ни парадоксально. Прошлое они формируют по той причине, что коммуникации своим повторением реально могут создавать объекты в нашем сознании и памяти, которые неотличимы от действительных.

Это говорит о том, что человеческое сознание не пользуется дихотомией естественных наук, что нечто может быть либо истинным, либо ложным. Если большинство верит во что-то, даже если оно ложное, то тем самым оно становится истинным для этого большинства.

Коммуникации оперируют с виртуальностями, что Харари считал единственным отличием человека от животных. Виртуальности нельзя увидеть глазами, но можно в своем разуме. Но виртуальности позволяют объединять людей в единое целое, что дает много возможностей для управления как индивидуальным, так и коллективным сознанием. Человек становится частью чего-то большего, чем он сам. И он стремится присоединиться к этому большему, чем находиться в одиночестве.

Сакральные ценности защищены от любых изменений. Их удерживают от любых трансформаций религия или идеология, которые оказываются сильнее любой реальности. Сакральность закладывается сознательно во все значимые точки, например, в историю реальной страны, особенно ее начальные этапы. В результате чего реальность превращается в сакральность, которую начинают изучать в школе и университете как подлинную историю. И это происходит со всеми странами: от СССР до США.

Человек всегда будет частью какой-то виртуальности, он не может и не хочет жить просто в реальном мире. Его все время вписывают в виртуальное прошлое, настоящее или будущее, которое государство старается защищать от любых изменений. Нельзя трансформировать виртуальность без последствий для реальности. И наоборот, смена реальности – это одновременно и смена виртуальности. 1917 год поменял и виртуальность, и реальность. Это же случилось и в 1991 году. Каждой реальности соответствует своя виртуальность, и наоборот.

Коммуникация порождает и реальность, и виртуальность, она нужна везде. Исторически коммуникации часто меняли свою базу, переходя от визуальной к вербальной, или наоборот. Обычный человек всегда был объектом чьих-то коммуникаций, особенно сильно это происходило под влиянием религии или идеологии, в последнем случае породив даже особый тип войны – холодной. Это особый тип войны, поскольку длинные войны, а холодная война была именно такой, всегда требуют идеологической поддержки. То есть это тоже уход в виртуальность в целях усиления реальности. Сегодня есть такая же долгая война с радикальным исламом, которая строится уже не на идеологической, но на религиозной поддержке.

Коммуникации базируются на визуальной либо на вербальной базе. Человечество приходило к визуальному или уходило от него, но всегда потом возвращалось. М. Дональд считал, что слова появляются, когда людям захотелось рассказать мифы, то есть с его точки зрения вариант квази-текста возникает даже раньше слов, он уже функционировал в человеческом разуме, не имя способа для выражения себя. Но визуальное, конечно, уже было на тот момент.

Интересно, что первые глиняные таблички с надписями люди читали только вслух, они не могли читать их про себя, просто не умели. Потом, эта же ситуация повторилась с христианскими монахами, читавшими свитки. Людей нужно было специально учить читать молча. И эта ситуация повторилась уже сегодня, правда, с другими целями – медицина просит старых людей читать почаще вслух [1]. Это работает на улучшение памяти. 

Коммуникации, получив в руки новые средства создавали скачки развития общества и интеллекта, несколько раз. Первый вариант – это приход внешней памяти, что резко усилило возможности общества и человека. Второй – это “осевое время” (500 – 300 лет до нашей эры) как скачок когнитивный. Это время зарождения мощных религий.  В этот период возникают религии (буддизм, индуизм, даосизм, иудаизм, христианство, ислам) и мыслители (Сократ, Пифагор, Будда, Конфуций, Лао Цзы, еврейские пророки и др.). Это время, когда у человека появился взгляд на себя самого, время первой рефлексии. Наверное, это могло быть связано с возможностями по использованию письменности рукописей на индивидуальном уровне. 

В средние века, которые нечестно были объявлены темными, появляются первые университеты. Потом приходит книгопечатание, создавая важный скачок в создании и распространении знаний, в создании литературных языков, которые в чисто устной форме были подвержены очень сильным трансформациям. Тексты начинают влиять на массовую аудиторию. Кино и телевидения убирают аудиторию от книг, что в наше время окончательно сделали телесериалы и соцмедиа, что привело к еще большей потере книги. “Мавр сделал свое дело, мавр может уйти…”

Сегодня мы переселились в мир, создаваемый визуальными коммуникациями, даже сильнее, чем это было в прошлом. С одной стороны, растет мастерство коммуникаторов, с другой, пандемия, заперев людей по квартирам, оставила им эту возможность, условно говоря, “нарастить свои визуальные мускулы”. Вчера мы говорили, “что написано пером, не вырубить топором”, и это оказалось сегодня неправдой. Сейчас мы должны сказать, что то, что показал YouTube, не уничтожить никакими словами, даже из Фейсбука, хотя он не менее популярен. Но картинки популярнее слов. Когда советскому зрителю показывали едва читающего по бумажке генсека, никто не нуждался в поясняющих словах. Вместо них рождались анекдоты…

Дополнительно к этому, визуальное сообщение, обладая большой достоверностью, поскольку увиденному мы верим больше, не только привлекает, но и действует на наши мозги сильнее. И любая критическая точка, где возможен социальный переход к новому состоянию, нуждается именно в визуальном разговоре.

Вот два недавних примера, один документальный, другой – искусственный:

– Беларусь: ОМОН в результате кадров силовых разгонов демонстраций, показа следов избиений, в сильной степени зачеркнул будущее Лукашенко;

– США: команда Дж. Байдена разместила на YouTube рекламу, где в кадре был пустой стадион и пустые трибуны, что сопровождалось словами: “Трамп перевел Америку на скамью запасных. Надо вернуть Америку в игру”, что дало 10 миллионов просмотров [2 – 3].

При этом важно и интересно, что кадры, например, из Беларуси оказались сильнее слов, они остались в памяти каждого даже вне тех слов, которые их сопровождали, то ли осуждающих, то ли оправдывающих. В этом случае негатив кадров пересиливал любые слова, даже если они были позитивными. Насилие и стрельба полиции всегда будут привлекать, хоть в Беларуси, хоть в США, поскольку человек всегда будет ставить себя на место “атакуемого”, когда он не принадлежит к “правоохранителям”.

Все это также связано с тем, что ключевые события, что характерно, всегда имеют качественную визуальность, останавливая наше внимание, они управляют нами, а не мы – ими, например: белорусский ОМОН против женщин, стрельба американских полицейских, пандемия коронавируса, протесты Black LivesMatter. Мы давно сместились в сторону новой идеологии: то, чего нельзя показать, не имеет ценности и интереса у массового сознания. А в сегодняшней системе, где информации больше, чем внимания, инструментарий внимания задает иерархию информации. Это как анекдот советского времени, когда маленький анекдот мог победить по интересу аудитории постановление ЦК.

Есть визуальные, но фальшивые события, которые вошли в историю усилиями пропагандистов. Выстрел Авроры, который оказался на самом деле холостым [4], или кадры из штурма Зимнего, созданные в фильме “Октябрь”, чего в реальности тоже не было: “Следующий камень в основание легенды положил уже Сергей Эйзенштейн в 1927 году. Хотя режиссер отлично знал, как разворачивались события той драматической ночи, он решил идеологически поддержать вариант Евреинова, который в целом был одобрен властью. Так было надежнее. По сути, его «Октябрь» — это тоже буффонада, но более тонкая, без явного театрального фарса вроде банкиров в котелках с огромными животами и с мешками денег. Актеров подбирали по внешней схожести с известными историческими персонажами, а говорить им не требовалось — фильм был немым. Сотрудники Эрмитажа говорили Эйзенштейну, что по парадной Иорданской лестнице штурмующие бежать не могли. Но настоящая собственная Его Императорского Величества лестница (ныне Октябрьская), по которой и вошли восставшие, показалась режиссеру слишком скромной, и он перенес действие в другой участок дворца” [5].

И еще о том, что нападавшим и сражаться не надо было, но миф основания государства всегда должен строиться на яростной борьбе “хороших парней” против “плохих”: “За день до восстания Зимний охранялся достаточно хорошо. Здесь были несколько сотен казаков, батарея артиллерийского юнкерского училища, броневики, женский ударный батальон и отряд георгиевских инвалидов. Но организации не было никакой — питание бойцам не обеспечили, боеприпасов, кроме тех, что было у них в карманах, заготовить не удосужились, никаких баррикад не строили. Хотя на Дворцовой площади лежали заготовленные на зиму дрова, целенаправленно возводить из них укрепления никто не собирался. К вечеру казаки ушли, броневики уехали в гараж, часть ударниц разбрелись по городу, а юнкера получили приказ от командиров училищ вернуться в казармы. Большинство его выполнили. Разошлись и сотрудники правительственного аппарата. А вот министры решили остаться. Они понимали, что могут быть убиты или арестованы, но долг и честь не позволили им разойтись по домам. Защищать министров остались, по сути, женщины и дети: несколько десятков ослушавшихся приказа юнкеров, одна неполная рота женского батальона и несколько десятков георгиевских кавалеров, которым, видимо, некуда было идти. После отказа генерала Багратуни от командования оборону возглавил один из офицеров-преподавателей школы инженерных прапорщиков подполковник Ананьин” (там же).

И бедный Керенский, хотя потом в эмиграции он пытался опровергать это, вовсе не убегал в женском платье. Историк Ю. Кантор говорит: “Керенский утром 25 октября отправился в сторону Гатчины, чтобы призвать в столицу верные войска. То, что он якобы сбежал из Зимнего дворца в женском платье — это выдумка большевиков. Александр Федорович выехал в Гатчину на автомобиле, причем c открытым верхом, и в своей одежде. Отъезд Керенского не был похож на столь красочно описанное Булгаковым в «Белой гвардии» бегство из Киева в декабре 1918 года украинского гетмана Скоропадского, которого вынесли из его рабочего кабинета на носилках и с забинтованным лицом. Помните знаменитую картину Георгия Шегаля «Бегство Керенского из Гатчины в 1917 году», где министр-председатель Временного правительства изображен в платье сестры милосердия? В советское время о женском платье слышали все, но никто не задумывался о том, почему Керенский на картине представлен именно в костюме медсестры. Дело в том, что даже спустя двадцать лет после тех событий художник помнил о существовании в октябре 1917 года в Зимнем дворце солдатского госпиталя. Поэтому Шегаль постарался вдвойне унизить бывшего главу Российского государства, который якобы сбежал не просто в женской одежде, а в платье сестры милосердия” [6].

Как видим, реальные свидетельства и факты, по сути, не имеют никакого значения, когда нужно достичь воздействия, поскольку для массового сознания лучше “работают” яркие и запоминающиеся образы. Мир неправды всегда будет красивее мира правды, поэтому он и будет оставаться в истории.

По этой причине в сценарий фильма “Ленин в Октябре” вмешалась рука Сталина: “Сталин лично следил за производством этой картины, в первоначальный сценарий которой им было внесено более 80 правок. Создателям фильма было дано четкое указание кого из реальных деятелей тех дней можно показывать, а кого — нет. И арестом правительства в ленте Ромма [это уже о фильме М. Ромма “Ленин в Октябре” – Г.П.] руководит не Антонов-Овсеенко, а абстрактный коммунист Матвеев. Консультант Антонов-Овсеенко к моменту выхода фильма уже был расстрелян и исчез как из титров, так и из самой картины. Его сподвижник Чудновский, погибший во время Гражданской, тоже был вычеркнут из официальной истории” [5].

И в случае “Октября” Эйзенштейна цензура оказалась еще более драматической: “Премьера «Октября» была назначена на 7 ноября 1927 г. По воспоминаниям Г. Александрова, в этот же день в монтажную пришел сам Сталин и приказал срочно вырезать все сцены с Троцким («Эпоха и кино», 1983 г.). Оказалось, что утром, во время юбилейной демонстрации, отряды ГПУ пресекли попытку «восстания» «троцкистской оппозиции». В результате в день юбилея фильм был показан в Большом театре не полностью и фрагментарно. Его перемонтаж и доделка заняли еще несколько месяцев” [7].

Троцкий вспоминал это квази-восстание так: “Лозунги: “За рабочую демократию”, “Против нэпмана, кулака и бюрократа”, “За единство партии” воспринимались – не рабочими массами, разумеется, а сталинским аппаратом – как контрреволюционные лозунги. Но все же никто из аппаратчиков не решался еще в тот период говорить о вооруженном восстании: такого рода выдумка показалась бы слишком наглой участникам и очевидцам демонстрации. Когда, через год с лишним, при высылке Троцкого за границу, ГПУ предъявило ему обвинение в подготовке вооруженного восстания, то речь шла не о демонстрации 7 ноября, а о чем-то новом, чего ГПУ не могло, однако, назвать по имени. После высылки Троцкого обвинение это никем больше не повторялось. Сталин не посмел его дать в печать. Самое напоминание о нем исчезло, рассеялось, как дым” [8].

Сильные враги делают сильными и своих героев, которые с ними ведут борьбу. Победившие герои всегда постфактум сознательно завышают свои врагов и борьбу с ними, руководствуясь принципом:  чем сильнее мой враг, тем мощнее будут аплодисменты народа в честь моей победы.