Рикс пишет, вводя важное для нас разграничение: “Идеи почти всегда правдивы или ложны. Нарративы успешны или нет, интересны или нет, влиятельны или нет, но нарративы не опираются на оценку их правдивости для достижения успеха. По этой причине идеология ИГИЛ не должна основываться на правде, нарратив приносит победу. Ислам может быть под атакой или нет. Это утверждение может быть правдивым, а может нет. Суть в том, что это не имеет значения. Данное утверждение само по себе не является мобилизующим. Для мобилизации действия нужен нарратив. Идея может быть логически необоснованной и в то же время влиять, если она спрятана сильном нарративе” [4].

Точно так, получается, не играет роли правдивость/неправдивость слов в шоу, например, В. Соловьева. Параллельная коммуникативная реальность начинает играть роль в шуме телестрастей, происходящих на экране, меняя понимание реальности. Именно она программирует наше решение, а не достоверность. Если нам, к примеру, не будет по каким-то параметрам нравится человек, мы откинем его идею, и роль ведущего тогда будет состоять именно в  этом представить человека как некомпетентного, неадекватного, над которым можно посмеяться. Такой человек не может сказать ничего хорошего. А если он еще в такой роли на экране уже не первый раз, то он заранее ущербен с его словами. Основной зритель всегда будет на стороне ведущего, который, к тому же, знаком ему десятилетиями.

Дондурей также видит и такой прием: “Новая лояльность порождена тем, что смысловики, занимающиеся производством массовых представлений о жизни, — становятся все более изощренными. К примеру, чтобы продать консервативный, по сути, продукт — нужно в его обсуждение обязательно включить определенный процент инакомыслия. Раньше оно выжигалось тотально. Заметьте, на 10–12 человек, участвующих в полит-шоу на всех телеканалах, есть квота — два-три несогласных… В соответствии с принципами современных медиатехнологий: ты публично гвоздишь и эмоционально — лучше со скандалом — порешь оппонента, а у зрителей возникает ощущение подлинной победы одной (заметьте, всегда консервативной) точки зрения над другими” [15].

Затронув тему влияния коммуникаций, следует подчеркнуть, что нарративы “привязаны” к тем или иным типам коммуникаций, в которых сильнее “работает” их убеждающая сила. В политических телевизионных ток-шоу нужны обвиняющие нарративы, здесь у выступающих ценится “оручесть” (есть даже такой термин для отбора гостей для эфира).

Я. Свартс из Стратком-Рига перечислил некоторые балтийские российские нарративы [45]. И оказалось, что они близки с рассмотренными выше. Вот некоторые примеры. Нарратив несостоявшихся балтийских государств из-за ухудшающегося экономического положения, нарратив социального неравенства, акцентирующий то, что в СССР им жилось лучше, чем в ЕС; нарратив против присутствия НАТО, у которого 80% комментов оказались порожденными автоматическими ботами. 

Русскоговорящих граждан стран Балтии, а они являются главной целью российской пропаганды, Я. Свартс разделил на три группы. Первая группа разделяет ценности и идеалы ЕС. Вторая – находится под влиянием российской пропаганды. Третья, которую он назвал “сидящими за забором”, не признают ни европейский нарратив, ни российский.

Многие коммуникации внутренне-российские все равно осуждают белорусские аресты. Избиения и пытки белорусского ОМОНа на сегодня стали практически визитной карточкой А. Лукашенко, такой сильной была отрицательная эмоциональная реакция. Пошли даже статьи с попыткой объяснить, как может создаваться такая жестокость, какие методы используют власти, чтобы подготовить ОМОН соответствующим способом. 

Но еще в 2019 г. пресс-секретарь президента Беларуси Н.  Эйсмонт заявила, что “диктатура — это уже наш бренд”: “Сегодня, в 2019 году, слово «диктатура» уже порой — не знаю, согласитесь вы со мной или нет, — приобретает какой-то позитивный оттенок. Мы видим, что происходит вокруг. Мы видим хаос, порой беспорядок. И знаете, я, может, сейчас какую-то парадоксальную вещь скажу или неожиданную, но иногда мне кажется, не сегодня так завтра в мире может возникнуть запрос на диктатуру. Потому что за диктатурой в нашем сегодняшнем понимании мы видим в первую очередь порядок, дисциплину и абсолютно нормальную, спокойную жизнь” [46].

Понятно, что никакие “неправильные” нарративы фильтр такой бюрократической машины не пройдут. На результаты такой “слаженной” работы жалуются журналисты:

– “Человеку достаточно один раз высказать мнение, которое не совпадает с официальной политикой, и его больше никогда не позовут на телевидение” [47],

– “Государственная типография не печатает тиражи двух независимых газет: “Комсомолки в Белоруссии” и “Народной воли”, ссылаясь на поломку оборудования. Оба издания объективно писали о протестах и жестокости силовиков” [48],

– “Ежедневный выпуск самой тиражной белорусской независимой газеты “Комсомольская правда в Белоруссии” за последние дни не вышел в печать трижды: 18, 20 и 21 августа. Типография государственного “Белорусского дома печати”, который подчиняется Управлению делами президента РБ, не стала печатать тираж издания, сославшись, в том числе, на поломку типографского оборудования. Та же судьба постигла еще одну независимую газету – “Народная воля”. Но многие в стране уверены: причина заключается в том, что оба издания правдиво и объективно освещали многотысячные протесты в стране и писали о жестокости ОМОНа и милиции по отношению к демонстрантам” (там же).

Сегодня даже “правильным” российским газетам приходится многие убийственные для Лукашенко вещи признавать. Вот, что говорит корреспондент “Комсомольской правды”, являющейся достаточно “правоверной” газетой, А. Коц [49]:

– “Мне кажется, там пока в принципе нет планов столбить майдан. Потому что для этого протеста не нужна сцена. Роль сцены там выполняют Телеграм-каналы. Они вбрасывают по 10 постов в минуту, с видеороликами. И создается ощущение постоянной движухи”;

– “Сейчас сцена и координатор революции в Белоруссии – это Телеграм-канал «Нехта». Я сам давно имею дело с Телеграмом, и прекрасно понимаю, сколько трудов отнимает то, что делает «Нехта». Это делают не 1-2 человека, это штаб, человек 10-15. Я уверен, что это не добровольцы-волонтеры, а люди, которые работают не за идею, а за деньги. А вот кто платит деньги, это уже вопрос”;

–  “В том и особенность «цветных» революций, что там не надо никого подкупать, не надо, как на проправительственных акциях, давать разнарядку на предприятия. Люди выходят сами, потому что наболело. Они действительно возмущены тем, как прошли выборы. А тут еще, заметьте, на этих выборах многие голосовали (просто в силу своего возраста) первый раз, и они сейчас – основная протестная масса, это молодые люди, пассионарные, которые с пеленок видят в телевизоре Лукашенко, говорящего о намолотах зерна. Им это надоело. Они первый раз проголосовали, и теперь считают, что их шваркнули просто об землю с их выбором. И, конечно, они очень креативные ребята. Если сравнить их митинги с провластными, то оппозиционный напоминает карнавал. А провластный… Я даже не скажу, что он напоминает советскую первомайскую демонстрацию, потому что она была праздником. А тут что-то такое очень занафталиненное, с примесью чего-то подневольного”.

Никакие нарративы не будут работать без медиа, которые должны доносить их до людей. Существующие типы коммуникаций так же важны, как и нарративы. Для случая Беларуси практически все говорят об особой роли телеграм-канала НЕХТА. Она действительно была спасительной из-за отключений интернета и закрытии допуска к некоторым сайтам. Одновременно возникла и опасность использования его властью.

И. Халип говорит: “Более востребованы сейчас источники информации – это телеграмм-каналы. Даже, когда три дня в Беларуси был отключён интернет, кое-как удавалось многим заходить в Телеграмм. Телеграмм-каналы достаточно хорошо и оперативно освящали всё, что происходит. Правда, тут получается палка о двух концах, потому что те же ОМОНовцы тоже читают телеграмм-каналы. Поэтому если в телеграмм-канал ночью сбрасывается информация, что на такой-то улице такой-то подъезд открыт, забегайте туда, если нужно спрятаться, то точно также эту информацию могут прочитать силовики и устроить там засаду. Бывали уже случаи, когда писали, на каких лавочках находятся бутылки с водой – потом, выпив этой воды, люди маялись животом и вынуждены были покидать протесты. Поэтому роль информации сейчас, наверное, важнее всего. Именно сайты, телеграмм-каналы, социальные сети помогают людям солидаризироваться, самоорганизовываться, помогать друг другу. У меня такое ощущение, что у нас революция информационная” (цит. по [50], см. также [51]).

Главный редактор канала Нехта говорит: “Наш канал правильно называть не “некста”, как некоторые говорят, а “нехта”, в переводе с белорусского – “кто-то”. Это отражает суть проекта в данный момент: тысячи, десятки тысяч белорусов абсолютно анонимно и безопасно присылают нам информацию: от обычных людей до чиновников из силовых ведомств и администрации президента” [52].

Вот еще подробности работы канала для поставки белорусам протестных нарративов, причем очень быстро и динамично:

– “Канал стал первым по числу подписчиков в русскоязычном Телеграме из-за того, что в пиковый момент протестов белорусские власти отключили интернет и заблокировали крупнейшие ресурсы, такие как Tut.by. Телеграм стал единственным источником информации, тем более, Павел Дуров объявил об увеличении мощностей для обхода блокировки для белорусских пользователей. Пользователи начали присылать всю информацию в Nexta, поскольку в Белоруссии канал на момент начала протестов уже был крупнейшим по числу подписчиков” [53];

– “В команде канала четыре человека. В день они получают до 100 тыс. сообщений. Читать все текстовые сообщения не успевают. Приоритет отдается видео-контенту, подлинность которого можно подтвердить в нескольких источниках, либо за счет того, что события происходят прямо сейчас, либо через файл с метаданными, если автор готов его предоставить. Большая часть фейковой информации связана с якобы участием российских военных в разгонах митингов и с попытками Лукашенко покинуть страну” (там же). 

Новый мир строится новыми типами коммуникации, поскольку старый мир научился блокировать старые коммуникации, применяя цензуру, запугивание, подкуп и даже аресты. «Нехта» породил для внешнего мира такую картинку Беларуси, что протестующие сразу стали героями. А мир всегда любил и любит героев…

В результате действий журналистов, причем всего мира, сформирован четкийанти-лукашенковский нарратив. Российские СМИ тоже переполнены рассказами об арестах и избиениях протестующих. Употребление нарратива “диктатор” вызывало слабый эмоциональный отклик, зато теперь в новом нарративе “беспредел ОМОНа” каждый может себя поставить на место арестованного и ощутить все “прелести” этой ситуации на себе, что вызывает совершенно иной эмоциональный отклик.

Массово цитируются в первую очередь белорусы. Белорусский политолог Д. Болкунец связал ситуацию даже с пандемией:

–  “Сыграло еще и то, что летом люди оказались заперты в стране, закрыта граница с Россией, нет возможности ездить на отдых в другие страны. И, вообще, коронавирус сыграл свою роль. С самого начала пандемии Лукашенко твердил, что COVID-19 не существует, но при этом от коронавируса умерли многие медики, потому что банально не было средств защиты. Когда же появились первые жертвы коронавируса, он глумился над ними, вместо того чтобы выражать соболезнования. Все это ему припомнили. Можно сказать, что Лукашенко стал первой политической жертвой коронавируса”;

–  “Есть, конечно, элементы внешнего информационного воздействия. Но те люди, которые это делают, из Польши и Литвы — это граждане Белорусии, вынужденные вследствие определенных политических причин покинуть страну. Лукашенко сам виновен в этой ситуации, потому что он выгнал многих граждан из страны, в том числе и журналистов, которые создали информационные каналы вещания из-за рубежа. Если бы они находились в Белоруссии, существовал бы полноценный диалог. А так как его нет, ребята с современными технологиями перехватили протестную повестку. Конечно, они во многом и раскачали ситуацию. Но если бы не было базиса, то это было бы невозможно. Говорят, мол, работают по «методичке Шарпа» для протестов. Давайте возьмем ее и попробуем раскачать Италию. И что? Не будет никакой революции, поскольку там ситуация другая” [54].

Коронавирус затронул и айтишников: “Последней каплей для многих белорусов — не только для айтишников — стала пандемия, которую Лукашенко называл «коронапсихозом» и упорно игнорировал. Именно тогда произошло резкое ухудшение в отношении общества к государству. Власть сняла с себя ответственность, а потом «действующий президент начал унижать людей, которые умирают или болеют ковидом», рассказывает Колесникова. По ее словам, COVID-19 затронул абсолютно все слои населения, в том числе рабочих и людей из небольших городков и деревень. В какой-то момент «они все как очнулись»” [55].

Еще одно мнение на тему коронавируса и Лукашенко высказывает Т. Щитцова: “важным фактором является то, что произошло в связи с распространением коронавируса в нашей стране. Возмутительное поведение властей с одной стороны и удивительная гражданская солидарность и мобилизация с другой — все вместе это дало эффект хорошей морально-политической встряски. Люди обнаружили, что они могут доверять друг другу, могут вместе делать какие-то конкретные проекты: собирать средства, изготавливать маски. Это было очень убедительно и воодушевляюще” [56].

Все это сработало на разрушение нарратива об умной и заботливой власти, которая способна защитить население. Помощник Лукашенко вышел к демонстрантам, пытаясь все отрицать. Он говорил так:

– об избиениях ОМОНом: 

“Подождите. Все, что показано в СМИ, — это умножено на 100. Как минимум”;

– одновременно запугивая: “Вы должны понимать, что то, что вы сейчас делаете — это революционный процесс. И он всегда карается”  [57].

Вряд ли такие слова могут помешать протестам, которые перешли уже на другой этап борьбы.

Удачным оказалось и то, что у протеста есть свой флаг, что визуально маркировало сразу всю картинку. Хотя Лукашенко в своей аргументации связывал его с Гитлером, говоря “этот флаг, вы же видите: портреты Адольфа Гитлера и кругом висят бело-красно-белые флаги” [58]. Но история его достаточно древняя:

– “Нынешний же бело-красно-белый флаг, с которым выходят протестовать против Лукашенко, — результат появления на землях современной Белоруссии национально-ориентированной интеллигенции, которая называла себя «будителями». Во второй половине XIX века в Северо-Западном крае Российской империи начала развиваться городская культура, которая и дала толчок первым росткам национального самосознания”;

– “В целом в использовании коллаборантами бело-красно-белого стяга нет ничего из ряда вон выходящего. Ученые указывают, что практически все «национальные» части вермахта и СС, сформированные на оккупированных территориях, пользовались своими государственными символами. Некоторые остаются таковыми и сейчас. Например, французские и бельгийские флаги не претерпели изменений, несмотря на то что под их знаменами происходили расправы над мирным населением по указанию нацистов. Еще один такой пример — флаг с Андреевским крестом, под которым формирования генерала Власова перешли на сторону фашистов. Сейчас никто не мешает Андреевскому кресту на белом фоне быть главным корабельным кормовым флагом флота Российской Федерации” [59].

Как видим, Россия сама имеет свои противоречия, которые она усиленно находит у других. Официальная Беларусь порождает свои нарративы, нужные для России. Лукашенко заявляет, например, такое о военной поддержке со стороны Путина: “Вы вчера слышали заявление нашего соседа и моего хорошего друга. Это же не потому, что россияне хотят защитить Беларусь. Слушайте, сами защитимся. Но мы с Президентом России понимаем, что может быть, если мы прозеваем. Западу не Беларусь нужна. Это трамплин, как обычно, в Россию. Только не так, как Гитлер группу армий Центр бросил на Москву. Технологии другие. Надо сломить эту власть, подсунуть другую, которая обратится к иностранному государству, чтобы ввели войска и оказали поддержку. Им нужен здесь рынок, где они будут торговать своей продукцией” [60].

Белорусский политолог М. Малаш констатирует, расставляя нужные для России акценты: “Беларусь почти полностью находится в российском информационном поле. Здесь транслируются российские телеканалы. А русский язык — один из государственных. Были попытки критиковать так называемое заигрывание властей со «свядомитами». Проблеме даже дали название – белорусизация. Ее долго мусолили, но в итоге она заглохла – внутри самой Беларуси, по крайней мере” [61].

И еще: “происходит идеологическая очистка. Многие прозападно ориентированные люди сейчас уйдут из госуправления, телевидения, спорта, искусства”.

Такой откат назад, если он состоится, надолго “заморозит” одни нарративы и даст дорогу другим. Лукашенко в этом плане был не так прост. Г. Иоффе констатирует:  “Понимаете, с учетом размытой идентичности белорусов я могу уверенно говорить, что без Лукашенко, точнее, без его авторитарного режима, Беларусь стала бы Крымом гораздо раньше самого Крыма. При бурных и продолжительных аплодисментах значительной части белорусского общества. Сегодня тех, кто аплодировал бы такому повороту судьбы, существенно меньше, чем, скажем, до 2003 года. И это заслуга брутального режима Лукашенко” [62].

Мы все время говорим о создании нарративов и мало думаем о путях их разрушения. Вот так, как это делает в “Новых известиях” С. Митрофанов, когда анализирует телевизионные войны. Телеведущий Е. Попов с экрана “говорит, что «никаких удалить» Лукашенко – это глупость. Один раз уже по прекраснодушным советам удалили Януковича, и что получилось? Лукашенко легитимен, потому что его признала Россия. (Любопытно: не Россия признала Лукашенко, потому что он легитимен, а он стал легитимен, потому что его признала Россия). Второе: договариваться с оппозицией нам не к чему и не о чем, потому что они ничего не понимают в политике, тем более бабушка Алексеевич. А домохозяйка Тихановская даже задумывается о том, чтобы в перспективе убрать из Белоруссии российские военные базы. Разве вменяемые политики, рассчитывающие на дальнейшую карьеру, так поступают? Россия ведь суверенитетом Белоруссии не торгует и потому свои военные базы ни при каких обстоятельствах из нее не уберет, хоть вы об стенку убейтесь” [63].

Или такие его же замечания-наблюдения над телевизионной картиной действительности: “На белорусском фронте Телевизор пока не сдает позиции, но круг вопросов очерчен не в его пользу.

Кто на самом деле победил в Белоруссии, если судить нам по-честному? Телевизор продолжает настаивать, что Лукашенко, но его собственная картинка этому явно противоречит. 82% процента поддержки, как объявлено белорусской ЦИК, – это тотальная лояльность, это “Хайль Лукашенко”, а на улицах одни протестующие. Как так? Нет ли тут какого визуально явленного нам противоречия? Как нам отнестись к тому, что белорусский ОМОН повел себя, как карательные фашистские отряды (начались сравнения с Сальвадором), и тому тысячи свидетельств? По версии Телевизора, они ж потом извинились, и глава МВД Белоруссии Юрий Караев взял ответственность на себя, не уйдя, впрочем, в отставку и не потеряв аппетит. Однако одними извинениями сыт не будешь: каратели стреляли по окнам мирных граждан, а тут вдруг выяснилось, что и погибший погиб не от самоподрыва, как раньше говорили, а в него стреляли. Теперь на место гибели героя европейские послы, кроме Мезенцева, приносят цветы, про что Скабеева выразилась так: «Совершенно отвратительное возложение цветов…»”  [64].

Борьба с нарративами не менее сложна, чем создание самих нарративов. Это связано с тем, что с ним ведут борьбу в информационной плоскости, а нарратив полноценно живет в двух плоскостях, как мы говорили выше, информационной и виртуальной. У Митрофанова борьба получается, поскольку его тексты тоже из и информационной, и виртуальной сфер одновременно. Приведем еще некоторые примеры

– “Китайский вопрос живо обсуждали и наши пикейные жилеты у В.Соловьева. Случайно или нет, но многие вдруг тут вспомнили, что в прошлом они тоже были коммунистами, следовательно, близки с китайцами. Коммунистами были режиссер Шахназаров, демократ Станкевич и Вячеслав Никонов, про деда-коммуниста которого историк написал, что у него руки по локоть в крови (подписывал расстрельные списки, даже не вчитываясь, кто в них). «Американец» Злобин и сам В. Соловьев были кандидатом в члены КПСС. А депутат Калашников и до сих пор коммунист, – от чего их всех задело выражение Помпео, что коммунисты всегда лгут”  [65];

– о вагнеровцах: “Они думали, что их позвали мочить врагов то ли в Сирии, то ли в Венесуэле, поэтому и рады были в резюме указать Донбасс, а их позвали, чтобы подло выдать Украине. При этом братская белорусская ГБ по какой-то странной причине сработала вместе с враждебной СБУ, а братский президент Лукашенко то ли правда перепугался, что Кремль хочет от него избавиться, сначала превратив в губернатора России, а потом посадив, как Фургала, то ли воспользовался ситуацией, чтобы выдать себя защитником белорусского суверенитета. Но за всем этим, как утверждает Телевизор, все равно стоят США, Помпео, новый посол в Беларуси и специалист по тайным операциям Джеффри Жук, они же и всем в цепочке платили долларами. У нас-то долларов нет!”  [66].

– о расовых беспорядках в США: “В Телевизоре же разбирали возможные последствия. Телевизор по-прежнему стоял на своем, предсказав необратимый распад Америки и не преминув при этом укусить кандидата в президенты «престарелого» Байдена – якобы, тот давно в деменции (два раза повторила Скабеева, чтоб мы не забыли), а Коротченко обеспокоился тем, что ядерный чемоданчик попадет в руки черных рэперов (показывают рэпера Канье Уэста и голую Ким Кардашьян). Но профессиональные американоведы (член комитета ГД РФ по международным делам Антон Морозов и политолог-американист, некогда сотрудник Гудзонского института Дмитрий Михеев) предложили не торопиться. На самом деле, чемоданчик надежно защищен и рэперам вряд ли достанется. Все гораздо сложнее. Америка –зеркальное воплощение России. И там вместо выборов сговор элит. Волнения срежиссированы политтехнологами, и все идет к тому, чтобы, воспользовавшись ими, учинить глобальную централизацию Америки, лишить штаты независимости и привести к власти американского Путина. Другого пути у Америки просто нет” [67].

Виртуальное может победить такое же виртуальное, информационное – информационное. Так и с нарративами как явлениями двойной природы, победу может принести такое же явление двойной природы типа текстов С. Митрофанова, а не умные рассуждения политологов, на которые не обращает внимание массовое сознание.

Помощник Лукашенко Н. Латышенок оценил долю настроенных против президента в 20-30% граждан [68]. Даже признав эту цифру резко заниженной, она все равно очень велика И, действительно, предреволюционна… Правда, Г. Павловский настроен все же скептически: “Люди, которые сейчас собрались на улицах, – видите, они же вам отвечают, когда их спрашиваешь: “Мы ждем. Мы ждем”. А чего они ждут? Они ждут Лукашенко? Когда министр обороны уже заявил, что солдаты уже на улицах, а солдаты действительно уже на улицах, и они действительно уже задерживают людей, что абсолютно исключено законами Беларуси той же. Чего они ждут? Вот этот режим ожидания, он как раз и является способом проиграть вот это двоевластие, момент двоевластия, который все еще сохраняется. Раз вот сейчас центр города, центр столицы заполнен десятками тысяч людей, значит, существует реально двоевластие, с которым Лукашенко ничего не может поделать. А он и не делает. Он ждет, когда рассосется” [69].

Нарративы могут вести вперед, а могут – назад. Могут действовать на самоуспокоение, вместо того, чтобы совершать рывок. Но движение вперед требует гораздо больше самоотречения, чем движение назад.

Писатель А. Иванов подводит итог спорам России с Западом, которые и порождают большинство атакующих нарративов, манифестирующих обиду России на Запад, такими словами: “Это не на злобном Западе государство и деньги важнее, чем жизнь и справедливость, а у нас. И экспансивное влияние на самом деле есть наше собственное стремление жить, как там, а Западу мы в общем безразличны. Наша система ценностей выстроена неправильно, и скрепы нужны лишь для того, чтобы она не рассыпалась, как рассыпается любая конструкция, не способная удерживать себя сама. Россия имеет мощнейшую культурную идентификацию, которую никто не может украсть или уничтожить, да никто на нее и не покушается. Однако наша противоестественная система ценностей не соответствует нашей культурной идентификации. Наши светочи провозглашали одни принципы жизни, а мы живем по другим принципам, и кто виноват? Нам просто нечего предложить миру, потому что мы всё время отстаем от мира. В 1861 году в России отменили крепостное право, а в Лондоне была запущена первая ветка метро. Как только в России появляется что-то по-настоящему передовое — таблица Менделеева или «Черный квадрат» Малевича, — Россия сразу оказывается востребованной. Эпоха империализма давно миновала, и сейчас в лидерах тот, кто может давать, а не брать. А нам нечего дать, кроме нефти и газа. Но эти ресурсы — не эксклюзив” [70].

Завтрашний мир стремится к тому, чтобы быть непохожим на мир сегодняшний, у которого слишком много недостатков. И в этой трансформации мира ведущую роль сыграют нарративы. Их истории многие тысячи лет, и она не хочет заканчиваться

Нарративы рождаются и умирают, нарративы рожают и убивают…людей и государства. Ведь новые страны возникали под знаменами освободительных нарративов, которые в случае, например, Дж. Верди реализовывались даже в виде опер. Имперские нарративы призваны расширять свое ментальное пространство, подключая к нему периферийные нарративы. Империи умирают, но их нарративы не уходят, они живут в столицах бывших империй… Империи сильны четким разграничением свободы и подчинения: что разрешено и что запрещено.

СССР как империя сохранился в России. Россия сохранила наилучшие возможности для трансляции своих нарративов в бывшие республики, обратной трансляции почти нет. Империя исчезла в физическом пространстве, но сохраняется в виртуальном и информационном пространствах, поскольку имперские нарративы продолжают транслироваться. Когда с ними спорят, они снова возрождаются, поскольку, как считают психологи, просто отрицание не работает, оно все равно восстанавливает и сохраняет в памяти отрицаемое.

В мире всегда есть место подвигу, говорили в советское время. В мире всегда есть место нарративу – скажем мы сегодня, поскольку наш нарратив всегда должен уметь побеждать чужой.