Друкуємо мовою оригіналу)

25 августа – фактический День Независимости Беларуси. Формально «независимость» в Беларуси отмечают в день освобождения от нацистов – 3 июля. Но именно 25 августа 1991-го декларация о суверенитете Беларуси получила статус конституционного закона.

Какую роль сыграли медиа в жизни Беларуси после обретения независимости и насколько это отличается от Украины? Как Кремль влияет на информационное пространство Минска? И почему только сейчас, когда к белорусам на улицах применили уж совсем беспрецедентную жестокость, на государственных каналах начался «бунт» – увольнения и выходы на протесты?

Об этом в эфире Радио Донбасс.Реалии говорили белорусская журналистка, бывшая сотрудница белорусского государственного канала СТВ Татьяна Бородкина, белорусская журналистка, редактор минского бюро российской «Новой газеты» Ирина Халип и белорусский историк, общественный деятель, глава общества белорусского языка имени Франциска Скорины, участник провозглашения суверенитета Беларуси в 1991 году Олег Трусов.

– Какая атмосфера сейчас царит в белорусских СМИ? Существует ли рынок частных медиа, насколько он свободен? Из чего сейчас состоит информационное пространство, которое потребляют граждане Беларуси?

Ирина Халип: В Беларуси практически нет независимых медиа. Власть в течении этих 26 лет занималась именно тем, что уничтожала независимые СМИ. Разными путями: какие-то медиа просто закрывала. У Министерства информации есть такая опция – закрыть газету, сайт, заблокировать доступ. В то же время те немногочисленные медиа, которые оставались формально независимыми, испытывали весьма сильное давление со стороны спецслужб.

Я не знаю, можно ли говорить о рынке. Рынок медиа существует, когда их много, когда есть возможность и у читателей, зрителей, слушателей делать выбор, и у журналистов – искать работу свободно. Я не представляю, где будут искать работу бывшие сотрудники государственных медиа, которые уволились в знак протеста.

– Как вы считаете, почему только в 2020-м дошло до протестов? Возможно, какие-то движения в журналистском сообществе были и раньше, просто мы о них не знаем?

Ирина Халип: Если вы сейчас включите белорусское телевиденье, вы там не увидите даже следов протеста. Там то же самое, что 5-20 лет назад. Более того: там всё то же самое, что и в Советском Союзе было – не изменилось вообще ничего.

Как человек, который работает в независимых медиа практически всю свою жизнь, который за свою журналистскую работу отсидел в тюрьме, бывал бит, бывал под уголовными делами, я вообще не могу понять, как фонетический аппарат разумного человека может произносить эту чудовищную ложь. Я не понимаю, как они могут там работать. Поэтому для меня не новость тот факт, что они уходят. Я не понимаю, что они там делали все эти годы.

– Татьяна, почему и в какой момент вы решили для себя уезжать? Почему именно уезжать – вы ощущали опасность?

Татьяна Бородкина: Мы уехали из-за угроз. Мой пост в фейсбуке вызвал большой ажиотаж. Я написала после выборов, что больше не хочу с моими дочками улыбаться с экрана телевизора.

Но ещё я употребила слово «выбор». У нас в стране очень страшная цензура, вообще про выбор, про президента никто не имел права что-то сказать плохо. А я чётко написала «выбор» – и это слово вызвало ажиотаж в международных СМИ, учитывая, что я пост написала за 5 минут до выключения интернета в стране. Было очень много откликов не только среди обычных людей и моих зрителей, получился большой отклик среди моих коллег. И началась волна: они стали подключаться, увольняться, призывать к этому друг друга.

Мой муж принимал активную позицию, он все первые дни ходил мирно отстаивать нашу страну, по ночам видел, как всё это происходит, распространял майки с символикой (за свои деньги печатал) – у нас это не прощается.

Потом ко мне приехал человек в гражданской одежде, это было за полчаса до того, как я должна была дать интервью негосударственным СМИ. Я его знаю, не общалась с ним года два, наверное. Подозревала, что он имеет отношение к этим службам. Он предварительно позвонил мужу, узнал, что его нет дома. Я в это время была одна с детьми (я была на карантине, потому что у меня был коронавирус). Он прямо при детях стал кричать, говорить, как прекрасно жить в Беларуси, чтобы я молчала, чтобы этим постом всё закончилось.

Он конкретно стал угрожать, что сегодня пришёл я, а завтра придут другие люди, сожгут твой дом, машину, заберут детей. Он ещё взял ребёнка на руки. Приехал муж, он и его предупредил, что эти люди не прощают. Но муж ночью пошёл отстаивать мирно со всеми людьми нашу страну, и мне уже стали поступать с незнакомых номеров на вайбер сообщения, которые исчезали, что муж ещё жив. На следующий день позвонили ему и стали угрожать. А потом нам намекнули другие люди, что на какое-то время лучше уехать.

– Получилось, что ваш призыв, возможно, подействовал на других журналистов, и именно поэтому вы стали мишенью?

Татьяна Бородкина: Да, очень сильно. На самом деле, был широкий отклик от моих коллег – я сама такого не ожидала. И звонки были, и реально люди стали увольняться. До выборов наши журналисты высказывались очень мягко, не говорили ничего про власть. Они сказали в соцсетях, что против насилия – и их автоматически увольняли. Им даже не надо было ничего плохо говорить про президента. А тут уже состоялись выборы, и я чётко высказала свою позицию: это не понравилось, но народ поддержал, поддержали коллеги. Не потому что это я, а потому что я задала эту волну.

В Украине я общалась с людьми, которые тоже вынуждены были уехать. Это были не журналисты, люди, которые работали в предвыборных кампаниях. Схема та же самая: к ним приходили люди в гражданской форме. Мне угрожали детьми, кому-то – чем-то другим.

– Почему такая ситуация в медиа сложилась только сейчас, ведь была атмосфера несвободы и раньше? Уже были ранее протесты, с применением силы: помним выборы 2006 года.

Татьяна Бородкина: Сейчас, во-первых, была очень сильная предвыборная кампания, очень достойная. Никто не ожидал насилия, но никто не ожидал, что нарисуют такой большой процент – это просто уму непостижимо. Стали применять насильственные методы против мирных людей, и проснулась вся нация: не только журналисты, но и все люди.

За 26 лет выросло новое поколение людей: молодежь, которая едет в другие страны, видит, как возможно жить. Они готовы остаться на родине, у нас была одна просьба: дать честные выборы, а людей стали мучать, хватать. Раньше таких силовых методов не применяли.

Меня возмущают люди, которые выходят в кадр, лица каналов: почему они до сих пор там?

У белорусов появился шанс жить в своей стране. Наша нация наконец-таки возродилась. Мы долго очень спали. Я работала в страхе, воспитана была в страхе. У меня такая реакция не только потому, что мой муж пошёл и я решила, что он отстаивает Беларусь, а я тут не могу улыбаться с экрана телевизора. У меня в этой стране хороший загородный дом, дорогая машина, обеспеченный муж, работа – я выходила в эфиры каждый день на государственном телеканале: это мягкие новости, я там вообще готовкой занималась. Кажется, что тебе не хватает? У моей мамы трое внуков: один живёт в Америке, она видит его только по скайпу, и мои дочки. Я чётко понимала, что в этой стране я им уже будущего не дам, что я их отправлю в другую страну, буду, как моя мама, видеть только по скайпу. А у меня появился шанс в моей родной Беларуси.

У меня подозрения, что там уже помогают из России. Просто выходит на одном госканале и на другом один и тот же видеоряд, ведущие со студии читают один и тот же текст. Когда пишут недопустимое для нас никогда слово «Белоруссия», в титрах так пишут. Мы всегда писали и говорили «Беларусь», так пишут только россияне.

Ирина Халип: Более востребованы сейчас источники информации – это телеграмм-каналы. Даже, когда три дня в Беларуси был отключён интернет, кое-как удавалось многим заходить в телеграмм. Телеграмм-каналы достаточно хорошо и оперативно освящали всё, что происходит.

Правда, тут получается палка о двух концах, потому что те же ОМОНовцы тоже читают телеграмм-каналы. Поэтому если в телеграмм-канал ночью сбрасывается информация, что на такой-то улице такой-то подъезд открыт, забегайте туда, если нужно спрятаться, то точно также эту информацию могут прочитать силовики и устроить там засаду.

Бывали уже случаи, когда писали, на каких лавочках находятся бутылки с водой – потом, выпив этой воды, люди маялись животом и вынуждены были покидать протесты. Поэтому роль информации сейчас, наверное, важнее всего. Именно сайты, телеграмм-каналы, социальные сети помогают людям солидаризироваться, самоорганизовываться, помогать друг другу. У меня такое ощущение, что у нас революция информационная.

– По вашим наблюдениям, за годы независимости были попытки белорусских журналистов выйти из пропаганды и начать работать по журналистским стандартам?

Олег Трусов: Известно: это Павел Шеремет, Светлана Калинкина. Я могу назвать десятки, сотни имён журналистов, которые начинали работать на государственном телевидении: Павел Шеремет – это пример, как человек с государственного телевидения перешёл в свободную журналистику. Таких людей была тьма. Дмитрий Завадский, которого забили и неизвестно где он похоронен на сегодняшний день, он начинал свою карьеру оператором при Лукашенко. Таких примеров десятки, сотни.