Реальностью становится то, о чем говорят, ее как бы порождает обсуждение. По этой причине институт цензуры был очень важен в Союзе. То, о чем молчат, не является таким страшным, как то, о чем не молчат. В Союзе много себя хвалили и мало критиковали, а этого недостаточно для движения вперед, в результате получилось топтание на месте.

Российские митинги в Хабаровске является подобного типа примером замалчивания: “Прежде пропагандисты старались предлагать собственную интерпретацию происходящего, рассказывая, что на антиправительственные митинги никто не пришел, ну разве что маргиналы, шпионы и майдауны. Когда весь город на неделю вышел на улицу, телевидение охватила внезапная немота. Для происходящего просто нельзя придумать какого-то объяснения, которое не противоречило бы официальной версии о триумфальном обнулении. Теперь мы знаем, как закончится затянувшееся на шесть с половиной лет «аналитическое шоу» об Украине:в студии Владимира Соловьева однажды не окажется ни операторов, ни зрителей — все уйдут на демократический митинг”  [12].

Реальность может  быть говорящей, а может быть молчащей. Последней помогают медиа, если хотят привлечь к ней внимание. Реальности трудно достичь победы без помощи виртуальности. Поскольку именно виртуальность дает понимание, что же такое происходит с реальностью. Мы даже часто пользуемся примерами из виртуальности для этого, вспоминая литературных героев или фильмы, которые, как нам представляется, лучше толкуют живую ситуацию, чем сама жизнь. С другой стороны, есть фраза – “как в кино”, разрушающая любую реальность, поскольку совершает приравнивание ее к виртуальности.

Трансформация действительности может идет и сквозь поддержание в социуме противоположных мнений, а не только сквозь усиление одного, как мы привыкли думать о пропаганде. Вот мнение аналитиков РЕНД:  “Целью России является создание иллюзии глубинного раскола между такими людьми, как вы, и людьми, которые не такие, как вы, чтобы вы не могли ни  в чем найти согласия. Россиян не волнуют конкретные детали наших социальных и политических проблем, когда они троллят американцев. Их целью является поставить людей друг против друга вне зависимости от их идентичности и политических представлений. По этой причине Россия пытается проникнуть одновременно и в Black Lives Matter и в белых националистов  онлайн. Мы не знаем, как сработают эти усилия, но знаем, что Россия пытается разделить американское общество, порождая экстремистские взгляды. Современная политическая среда вместе с особенностями соцмедиа делает борьбу с этими усилиями не такой простой” [13]. 

И в прошлое, и в будущее, а они всегда, в первую очередь, виртуальны, поскольку дают возможность любых трансформаций самих себя, смотрят под углом зрения, позволяющим сделать из этой виртуальности то, что нужно сегодня. Ни прошлое, ни будущее нам неизвестны, поэтому здесь у виртуальности полностью развязаны руки. Кстати, со времен СССР мы активно вмешиваемся в свое прошлое: одних людей убираем со сцены, других – активно лоббируем. Как писал Оруэлл: кто управляет прошлым, тот управляет будущим…

Прошлое никогда не уходит, что оказал “памятникопад” в США. Э. Томпсон профессор в сфере преступлений в сфере искусства, считает, что статуи несли не благие пожелания, а были тактикой устрашения: “Статуи всегда говорили о власти. С самого начала искусства возникли статуи правителей, которые несли месседжи, напоминающие людям, кто главный” [14].

Памятники летят с постаментов, когда этому некому воспрепятствовать. Так могут делать, чтобы успокоить возбужденную толпу. Или поставить точку в физическом пространстве, чтобы потом переформатировать пространство символическое. Достигнуть баланса физического с символическим. Просто выпустить пар…

Но это перепутье перед трансформацией прошлого, а менять прошлое очень любят политики, пока они у власти. Потом приходит следующее поколение политиков, которое снова начнет строить прошлое. Поэтому прошлое всегда является никогда не прекращающейся стройкой…

Такой же стройкой без конца является и будущее. Как и прошлое оно тоже является не самостоятельным временем, а продолжением настоящего.  Важное сегодня автоматически переносят и делают важным и в прошлом, и в будущем, которые рассматриваются политиками просто как “филиалы” настоящего, поэтому они хотят управлять ими и реально делают это. 

Сегодняшний американский взгляд в будущее, опирающийся на протесты, Д. Коцюбинский, например, считает весьма условным: “Вместо того, чтобы предложить по-настоящему новый проект и добиться для его реализации соответствующей широты общественной свободы – протестующие подменяют позитив негативом, а расширение свободы – усилением запретов. Это как раз то, что происходит сегодня в США. Все идейные кирпичики, из которых строится нынешний революционный, он же «прогрессистский», нарратив – начиная от антирасизма, продолжая феминизмом и прочей «позитивной дискриминацией меньшинств», и заканчивая веганством, эко-фундаментализмом и постмодерновым марксизмом – все они суть запреты. Все они, так или иначе, нацелены на то, чтобы «укротить настоящее», но никак не на то, чтобы – хотя в общих чертах – простроить будущее. Никакой целостной концепции «нового общества» у протестующих нет. Есть лишь уходящий в дурную бесконечность перечень всё новых социальных табу – на слова, жесты, действия, статусы и т.д. Всё громче и громче звучат бесконечные «нет». Нет расизму! Нет капитализму! Нет патриархату! Нет колониализму! Нет мясоедению! Нет парниковому эффекту и глобальному потеплению!” [15].

СССР хоть и вроде строил будущее, но без конкретного понимания. Взгляд в будущее в СССР можно увидеть в таких словах современного писателя: “У советской фантастики было три функции: просвещение, идеологическая обработка и правильное развлечение. Плюс обычная функция литературы — этическое осмысление жизни. За просвещение отвечал поджанр «сайнс фикшен» — собственно научная фантастика. Произведения Артура Кларка, например, во многом «сайнс фикшен», а вот Кира Булычёва — нет и нет. Идеологическая обработка в нашей стране корректировала картину мира. Например, будущее — непременно коммунизм. Денег и преступлений в нем нет. Роботы — обычно добрые и глуповатые. Пираты — наивные и плохо воспитанные. Всякие колдуны и волшебники — чаще всего чудаковатые старикашки, пережившие свое время. Религий вообще не существует. С разумными инопланетянами всегда можно договориться. И так далее. Идеология определяла характер развлечений. Зомби, мистика, оккультизм, киберпанк — все запрещено. Про «войну миров» лучше не надо. Про войну с искусственным разумом тоже не надо. Приключений должно быть в меру, и они не должны быть милитаристскими. Ну и в том же духе” [16].

Кстати, и перестройка была чисто политической виртуальностью, которая обернулась благими пожеланиями без реального улучшения жизни людей. А. Грачев, пресс-секретарь Горбачева, так говорит о нем: “Он стал очередной жертвой разочарования народа во вчерашних кумирах и связанных с ними надеждах. Явление это, разумеется, не только русское — история почти всех революций знает оплеванных недавних вождей и свергнутых идолов. В России эта неистребимая переменчивость народных привязанностей усугублялась специфически русской чертой — готовностью верить в чудо. В свое время вера в то, что его сотворит перестройка, пришла на смену выветрившейся вере в чудо коммунизма. Но поскольку и ей это не удалось, общество потребовало новых имен, способных принести если не конкретные результаты, то хотя бы дать новые обещания” [17].

Виртуальность помогает решать реальные проблемы. Виртуальность – это не только литература, искусство, но и пропаганда, без которых не может жить государство, ведь пропаганда здорового образа жизни все же тоже является пропагандой. И политтехнологии – это тоже виртуальность, активно используемая во время выборов. Здесь вновь возникает задача сделать из индивидуальных избирателей управляемую толпу. Политика основана на управлении другими. И даже если они не хотят, чтобы ими управляли, у них нет выбора. Против них играют профессионалы, а профессионалы всегда побеждают любителей.

Виртуальность проникла всюду: от политики до жизни. Комиксы, а это вообще чистая виртуальность, среди другого инструментария, например, используют для проблем с психическим здоровьем молодежи в Индии [18 – 19]. Вспомним, что в свое время расцвет комиксов вообще пришелся на период депрессии в США. Тогда надо было поднимать депрессию населения, чему в немалой степени помогали комиксы. Им мы и обязаны созданию супергероя. Сегодня странным образом большой объем телесериалов создается на базе старых комиксов. Неужели это вновь борьба с депрессией?

Сегодняшние исследования установили,  что чувство трепета, благоговения, например, возникает перед храмами и водопадами, и оно же ведет к порождению про-социального поведения у людей [20 – 21]. Люди становятся неконфликтными и социально послушными, что привело к рекомендации в Китае включить программу по развитию трепета в обучение молодежи. Психологи объясняют воздействие трепета так: человек ощущает себя меньше, он становится менее важным, частью большого коллектива. 

Одновременно вспомним, что тоталитарная архитектура активно пользовалась созданием зданий-гигантов. Гитлер строил себе кабинет в тысячу квадратных метров, чтобы входящий, вероятно, должен был ощутить величие фюрера.

На сталинские высотки мы можем посмотреть под таким же углом зрения как инженерию по созданию благоговения, равную церковным храмам. Вот мнение историка архитектуры: “Официальная установка московского генплана 1935 г. состояла в идее не столько социалистического города рабочего класса, сколько современного мегаполиса, равноценного Нью-Йорку, чьи Рокфеллеровский центр и Радио-сити-мьюзик-холл стали ориентирами для Бориса Иофана, работавшего некогда ассистентом на строительстве монструозного римского памятника Витториано и проектировщика еще более чудовищного Дворца Советов. Иконографическая картина 1937 г. Юрия Пименова изображает молодую женщину за рулем кабриолета, который катится среди других машин по городу навстречу новым массивным зданиям. (Только их массивность говорит нам о том, что это, должно быть, СССР)”  [22].

И еще: “”План, выполнение которого прервала война, полностью так и не был реализован, однако это было признано только после смерти Сталина. Он стал ориентиром для восточноевропейских коммунистических режимов, сформированных после побед Красной армии. Детищем генплана стали три мегапроекта: один исключительно репрезентативный — огромный Дворец Советов, увенчанный 75-метровой стальной статуей Ленина, и два транспортных — канал Москва — Волга (как составляющая экономического развития города и страны в целом) и городское метро, показательная отделка которого отличалась роскошью и дороговизной. Два последних проекта были осуществлены, но не первый, а котлован на месте собора стал в конце 1950-х годов бассейном под открытым небом. После падения коммунистического режима собор отстроили заново. В числе других отличительных характеристик генплана — значительное расширение центрального общественного пространства, в том числе увеличение в 2 раза уже расширенной Красной площади; этому проекту также не суждено было сбыться. Значительным успехом была реконструкция старой дороги на Тверь и Санкт-Петербург, которая стала центральной магистралью, используемой для демонстраций (до Красной площади), с роскошными многоквартирными домами и ночными развлекательными заведениями, как «низкого уровня», полуофициальными, так и «высокого уровня», финансируемыми властью. Тверская стала улицей Горького и была расширена с 20 м до 60 — для чего пришлось снести ряд домов. Улица Горького должна была стать главным из нескольких широких бульваров, пересекающих город; о большинстве из них забыли, однако было действительно проведено большое озеленение. Планом предусматривались также жилье и потребительские услуги, в том числе строительство 15 млн кв. м жилой площади за десять лет, а также школ, кинотеатров, больниц и новой инфраструктуры водоснабжения, канализации и т. д. Однако эти цели были очевидно вторичными по сравнению с репрезентацией власти и экономическим развитием” (там же).

Однотипно как неземное воспринималось и метро: высотки шли  к небу, метро – глубоко под землю. И все это создание величия из стали и бетона.

В этот план Москвы входило и создание канала Москва – Волга, поскольку Москве катастрофически не хватало воды: “Без этого канала в Москве не было бы питьевой воды. Уже к началу XX века город выпивал практически всю Москву-реку и прилегающие речушки. По самой Москве-реке можно было гулять вброд. По каналу Москва – Волга в столицу пришла волжская вода. Кроме того, за счет Волги живет Москва-река. Канал протяженностью 128 километров построили за 4 года 8 месяцев. Да если бы только канал с его 11 шлюзами! Воздвигли 40 плотин, 8 водохранилищ, 5 насосных станций, 8 гидроэлектростанций, 3 главные пристани (Большая Волга, Дмитровская и Северный речной порт), многочисленные пристани местных линий, 700 километров железнодорожных путей, сотни километров автомобильных дорог и линий электропередач!” [23].

Однако каждая такая гигантоматия одновременно несла гибель множества людей: “Специально для нее организовали Дмитровский лагерь (Дмитлаг) – самый большой в системе ГУЛАГа. В январе 1935 года в нем насчитывалось 192 229 человек. Сколько заключенных было за 5 лет – неизвестно, многие документы уничтожены.По различным оценкам – от 600 000 до 1 000 000. Обиходное слово «зэк» на канцелярском языке ГУЛАГа писалось так: «з/к» и означало: «заключенный каналоармеец». Оно вошло в нашу жизнь и историю со строительства Беломорско-Балтийского канала, 1931-1933” (там же).

Канал получил имя Сталина, а еще одно новое слово получили люди – слово зек. Историки рассказывают так: “Сколько заключенных работало на строительстве, достоверно известно,  Самый максимум — в 1935 году: 196 тысяч человек. Сколько из них были осуждены по уголовным статьям, сколько по политическим — неясно. Заключенные были на всех уровнях: от проектировщиков до землекопов. <…> Канал Москва—Волга строился 4 года и 8 месяцев. Количество людей, погибших во время его строительства, известно только по данным санитарного отдела. В больницах врачи зафиксировали смерть 22 842 человек. К этой цифре надо прибавить умерших на рабочих местах и расстрелянных” [24].

На страницах газет была красивая виртуальность, а в землю закапывали умерших.

Вот точно такой же еще один канал канал с зеками – Беломорканал. А вот как люди оказывались там: “Попасть на строительство Беломорканала было несложно. Сергея Шварсалона туда отправили за журналистскую деятельность. Будучи редактором иностранного отдела в «Красной газете», он в 1932 году пропустил в печать аналитическую заметку, в которой говорилось, что Германия собирается нарушить Версальский договор и напасть на СССР. За недосмотр Шварсалон получил 10 лет лагерей. Сам автор заметки «куда-то пропал». Публикация в газете изменила жизнь не только сотрудников редакции, но и их родственников. Вскоре после приговора Шварсалона его приемный сын, студент Института гражданского флота Михаил Григорович, рассказал однокурснику о несправедливом аресте своего отчима. Тот написал на приятеля донос. Это настоящая причина ареста. Формальная — 20-летний Григорович декламировал антисоветское стихотворение во время практики на заводе «Красный Октябрь». Стихотворение (Григорович подчеркивает, что оно было лишь частью веселого попурри) звучит так: «Карл Маркс, политик-эконом, / Нам всем достаточно знаком. / Он был в Германии рожден / И где-то тихо схоронен». Также Григорович признал, что рассказывал и другие антисоветские анекдоты. Пасынка Шварсалона осудили по статье 58.10 — «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений». Ему хотели дать пять лет лагерей, но в итоге приговор смягчили до трех. Вместе с ним сроки получили еще два студента, в протоколе все они названы группой антисоветчиков. Свидетелем по делу выступал однокурсник, написавший донос. Григоровича сослали туда же, куда и отчима, — на строительство Беломорско-Балтийского канала (ББК)” [25].

И в этой истории тоже серьезным образом переплелись виртуальность и реальность, поскольку люди погибают реально за прегрешения виртуального порядка.

Люди, имеющие дело со словами, то есть с виртуальностями, а не с реальностями, в тяжелые времена имеют опасную профессию. Р. Нозик назвал их “кузнецами слов”, поставив их в контекст, что они не любят капитализм в отличие от “кузнецов цифр”. Мы бы их назвали “кузнецами виртуальностей”.

Нозик пишет: “Говоря об интеллектуалах, я имею в виду не всех людей с развитым умом или определенным уровнем образования, а тех, кто по роду занятий имеет дело с идеями, выраженными в словах, и и от кого зависит, какие словесные «послания» получают другие. К этим «кузнецам слов» можно причислить поэтов, писателей, литературных критиков, журналистов и многие преподавателей. К ним, однако, не относятся те, кто в основном производит и передает информацию, сформулированную в количественном или математическом виде («кузнецы цифр»), или работники визуальных СМИ, художники, скульпторы, кинооператоры. В отличие от «кузнецов слов», среди представителей этих профессий процент противников капитализма не превышает норму. Первые же сосредоточены в определенных профессиональных «нишах»: высшем образовании и науке, прессе, государственном аппарате. «Кузнецы слов» живут в условиях капиталистического общества совсем неплохо: они могут совершенно свободно формулировать, передавать и пропагандировать новые идеи, знакомиться с ними и обсуждать их. Их профессии востребованы, а доходы превышают средний уровень. Почему же среди них так много противников капитализма? Более того, некоторые данные позволяют предположить: чем большего успеха и благосостояния добился интеллектуал, тем больше вероятность, что он неприязненно относится к капитализму. Чаще всего речь идет об «оппозиции слева», но не только. Йейтс, Элиот и Паунд критиковали рыночную систему справа”  [26].

И в результате он выделяет их в отдельную интеллектуальную касту по той причине, что они хорошо учились: “По мере того, как книжные знания приобретали все большее значение, происходило распространение школьного образования — совместного обучения молодого поколения в классах чтению и книжной премудрости. Школа, наряду с семьей, стала главным институтом, определявшим взгляды молодежи, и почти все будущие интеллектуалы прошли школьное обучение. В школе они добивались успехов. Их сравнивали с другими и признавали лучшими учениками. Их хвалили и вознаграждали высшими отметками, они были любимчиками у учителей. Как же им не увериться в собственном превосходстве? Ежедневно они наблюдали различие в способностях оперировать идеями, в умении быстро соображать. Школа говорила и показывала им: вы лучше всех” (там же).

Как видим, и в капиталистической системе, а не только в социалистической, “кузнецы виртуальностей” тоже занимают с точки зрения власти опасную позицию: “система школьного образования порождает у интеллектуалов, а точнее, у «интеллектуалов слова», антикапиталистические настроения. Но почему у «кузнецов цифр» аналогичные настроения не вырабатываются? Я полагаю, что дети, умеющие хорошо считать, несмотря на высокие экзаменационные оценки, не пользуются таким вниманием и благожелательностью учителей, как ученики, имеющие талант к владению словом. Именно умение обращаться со словом приносит подобное личное вознаграждение со стороны учителей, и, очевидно, именно это вознаграждение особенно способствует выработке чувства собственного превосходства” (там же).

То есть умный человек имеет большие шансы погибнуть в пучине политики, поскольку говорить и писать является его профессией. Это опасность работы с нематериальным. Производство материального (от утюга до танка) не так опасно, поскольку это продукт уже заранее заказанный и нужный государству. Создателей ядерного оружия типа Ландау даже вытаскивали из лагерей, объясняя это тем, что атомный проект к них нуждается. Создателей нематериального “оружия” типа сценаристов “Веселых ребят” в лучшем случае отправляли в ссылку за не ту эпиграмму, а менее значимых просто за пересказ анекдота – в лагеря. 

Б. Арватов, один из создателей ЛЕФа, считал, что искусство не отражает реальность, а создает ее, трансформирует. По этой причине искусству нельзя ставить задачи по фиксации действительности – “антинаучно и практически бесполезно” ([27], см. также о его концепции в [28]). Еще пара его замечаний: “искусство изображения восполняет действительность”, “”правдивость” в искусстве – это миф, никогда не осуществлявшийся и неосуществимый”. То есть речь снова идет о том, что виртуальность порождает реальность.

М. Волошин писал об опережающем действии литературы, что порожденное в ней уберегает действительность от повтора: “Русская литература в течение целого столетия вытравляла мечту и требовала изображения действительности, простой действительности, как она есть. На протяжении целого столетия Гоголь и Достоевский, одни входили в область мечты. И кто знает, какие ужасы остались не осуществленными благодаря им в начале 80-х гг.! Поднимается иная действительность — чудовищная, небывалая, фантастическая, которой не место в реальной жизни потому, что ее место в искусстве. Начинается возмездие за то, что русская литература оскопила мечту народа” (цит. по [29]). 

Один из современных издателей объяснял неразвитость авантюрной литературы на нашей почве тем, что она есть в жизни, причем в отличие от Запада. Там ее нет, зато она присутствует в их литературе, соответственно, можно добавить, в телесериале.

Человечество за период своего развития постепенно сместилось в управлении с опоры на физическое пространство к активности в информационном, а затем и в виртуальном пространстве. Все они способны программировать нужное поведение имеющимся в их руках инструментарии. Виртуальность обладает наибольшей пластичностью и потому наибольшим разнообразием, поэтому она столь востребована во все эпохи.

В наше время все равно радикальная смена политической программы требует опоры на физическое пространство типа протестов, не подчиняющихся власти. Это и “арабская весна”, и американский “памятникопад”.  Правда, и моделирование высших форм лояльности в виде парадов и  демонстраций тоже вновь возвращается к физическому пространству.

М. Делягин видит в современном развитии исчезновение способности к логическому мышлению: “Нормой стало преследование не интересов, но эмоций, и бизнес занят удержанием внимания пользователя (это новая всеобщая валюта, вытесняющая доллар на роль своего приложения) в обмен на эмоции – формула, не предусматривающая не только денег, но и вмешательства в реальность. Ради удержания внимания пользователя соцсети помещают его в кокон наибольшего комфорта, лишая стимулов к развитию. Утрата способности к логическому мышлению и потребности в нем (ведь оно мешает главному – испытыванию все новых эмоций) делает основной структурой общества не ориентированные на интересы и логику партии и клубы, но секты, объединяющие людей внелогическим восприятием и переживанием в прямом смысле слова чего угодно. Такая деструкция – лишь часть перерождения личности в новое качество, созидательной стороны которого мы не видим в силу привычки к уходящему прошлому. Возможно, деградация личности является ее перерождением в клетку коллективного сознания, и дальнейшая история человечества станет уже историей таких сознаний, не доступных индивиду и не воспринимающих его как ценность” [30]. 

Мир реальности не может прожить без виртуальности при всем его желании. Реальность суха и неинтересна. Зато виртуальность расцветает в наших мозгах всеми цветами радуги. Реальность сильнее ведома виртуальностью, чем наоборот. Любое движение вперед возможно только тогда, когда нужная виртуальность охватит критическую массу людей.  Иногда ради виртуальности люди готовы и пожертвовать своей жизнью, примеров чего достаточно много в истории религии или идеологии. А сегодня мы вообще присутствуем при расцвете виртуальностей, поскольку развлекательный модус стал доминирующим в современном обществе.