Рабочий кабинет Сергея Кузина - это скорее комната настоящего, сурового рок-н-рольщика, а не офис генерального директора "Русского радио". На этажерке у стены заботливо разложена коллекция CD, которые сейчас встречаются  все реже.

С плаката над черным полированным столом нам улыбается легендарный радийщик Сева Новгородцев, а стена у самого входа каких-нибудь 15 лет назад и вовсе была бы предметом зависти любого киевского музыкального магазина - она обклеена фотообоями из афиш стариков AC/DC. Как только садишься в кресло, ноги сами начинают отбивать ритм, а в голове назойливо вертится строчка "Big gun - you're number one".

Спустя 10 минут в кабинет буквально врывается его хозяин, закуривает, и тут же, задорно и непринужденно, но от этого не менее серьезно, пускается в размышления о буднях радиоведущего программы "Камтугеза" на Radio Roks, признанного знатока рок-н-ролла, директора, да и просто откровенного человека с чувством юмора.

Кузин рассказал INSIDER о прагматичности радиобизнеса, признался в боязни микрофона, поведал о собственных штампах и вспомнил пару смешных случаев в эфире.

РАБОТА РАДИО-ЖОКЕЕМ - МОЗАИЧНАЯ ПСИХОПАТИЯ: НУЖНО УЛЫБАТЬСЯ СТЕНАМ И РАССКАЗЫВАТЬ АНЕКДОТЫ СОБСТВЕННОЙ ШИРИНКЕ

Началось все с того, что, как и все мальчишки, я хотел стать великим гитаристом. Причем я мало времени уделял игре, мне нравилась сама визуальная часть: я ведь вырос на глэм-роке, и попал под влияние T.Rex, Queen, Kiss, Rubettes. Был маленьким, в Берлине - собирал каталоги рок-групп. Я вырос в Германии и не был отравлен Лещенко. Первыми музыкальными звуками были Beatles, Middle of the road. Предфинальной точкой стали эфиры Севы Новгородцева. Это был первый русскоязычный рок-ди-джей. В школе я рос на его программах.

Как-то в Нью-Йорке я услышал радиоэфир и подумал: елки-палки! Сидит чувак, трещит что-то о музыке, ставит ее, и хорошую, а ему за это деньги платят. Я не думаю, что можно объяснить первое чувство. Все эти литературные опусы Донцовой: "я увидел, меня озарило", - не из этой оперы. Я очень хотел.

Как и все самонадеянные люди, я был глубоко убежден, что те, кто работает в эфирах сейчас, - бездарны, тупы, никчемны, а я - незаслуженно еще не работающая на радио звезда. И при попадании в эфир, безусловно, покажу, что такое настоящий ум. И все это, конечно же, разбилось о первую встречу с микрофоном.

Я понял, что работа радио жокеем - это абсолютная мозаичная психопатия: нужно улыбаться стенам, рассказывать анекдоты собственной ширинке, в лучшем случае - плечу соседа, которое аморфно относится к твоим смешкам. Кто-то ищет себе точки на стене, кто-то вешает фотографии любимых - так говорят. Через это нужно пройти.

Боязнь микрофона у меня появилась после того, как я первый раз сказал: здрасьте! Это было в середине 1990-х годов. Я сидел в студии и был глубоко убежден, что вот сейчас планета услышит глас настоящего, всего сущего, посконного, сермяжного. Я до сих пор это помню: играла веселая песня Roxette "Joyride", мне нужно было ее подводить. Я заготовил сложную "телегу" на одних согласных: что-то про "разваливающийся рыдван шведской группы". Я почему-то думал, что это умно.

Рухнуло все. Первый эфир длился полчаса. Я вышел из студии с чувством человека, который в один день потерял всех родственников. Я понял, что я - ноль, ничего не могу. Не знал, что делать дальше. Вся эта бравада, напускное и самцовое, все альфа-истории... в общем, все случилось, как положено.

Но есть простая вещь: чего ты больше хочешь? Зассать или работать дальше? Еще в меня, конечно, поверили. На станции, где я начинал, были Сергей Журавель и Инна Богданова: они не первый раз видели таких жориков, которые приходили все из себя кудрявые и начинали рассказывать о вечном. Наверное, они разглядели что-то, отличавшее меня от других: увидели, что я могу не врать. Если тебя на улице останавливают и говорят: я вас другим представляла - вон нафиг из профессии.

Мне повезло, что я служил в армии, и мне не надо было заставлять себя влетать в ритм. Радио - это, безусловно, конвейер. Вся твоя околорадийная жизнь жестко подчинена тому, что происходит в эфире.

Какое-то время я был убежден, что я - звезда, потому что раза-два в неделю мне звонила одна и та же девчонка лет 14-ти примерно. Я понял, что состоялся. Что у меня есть истеричные фаны. Это перерастается. Потом обязательно наступает период всезнания: мол, радио не так глубоко, как я думал. Все в нем проще, чем мне казалось. Такой период есть у автомобилистов: когда проходит первая истерика от неумения управлять совсем. Потом начинается не основанная ни на чем уверенность.

Я бы назвал 20-летнюю работу на радио эволюцией: за это время многое изменилось. Сейчас я гораздо более толерантен, терпим, я практически не спорю о музыке, об убеждениях, потому что это глупо. Раньше я бы пытался доказывать, опровергать. Дискутировать я и сейчас могу. Я точно знаю: мои музыкальные убеждения могут влиять на ваши, но не должны вступать с ними в противоречия. Если вас, не дай Бог, разрывает от творчества Кати Огонек, это не дает мне повод считать вас неправильным или необразованным человеком.

Я не считаю себя в эфире ни дерзким, ни смелым, ни разрушающим устои панком в радиопространстве, идущим поперек течения.

В эфире я тысячу раз всякое говорил. И посылал, и выгоняли меня из Беларуси... Слушал я как-то Monkeys Гэбриэла, а в 1996 или 1997-м Лукашенко что-то опять отмочил. Ну, я и вспомнил почему-то труд Энгельса о превращении обезьяны в человека при помощи труда. Тут песня Monkeys, и я продолжил логическую цепочку: почему просто в человека, а не в руководителя государства - отдельного, независимого, гордого? Меня потом вызывали. Спрашивали: "кого имел в виду?" Я спрашивал: "А вы кого?" Кому-то нужно называть фамилию - она витает в воздухе. Но это же не смелость, а хулиганство какое-то.

У нас в Минске была эфирная банда. В ней были звукорежиссер Аня и журналист Ваня. И вот однажды они решили пошутить со мной. Окно между студией и новостной было с большим стеклянным проемом. И была у нас тележка - катать диски. Лет 15 назад мы же с дисков играли. И вот когда я что-то читал, оборачиваюсь, а из правого края этого окна в левый едет жопа. Здоровенная, красивая, девичья. Одна жопа, и все. Я валюсь под стол, но собираюсь, веду эфир дальше: "есть информация из администрации президента..." И тут жопа поехала в другую сторону. И так она ездила все новости.

СЕЙЧАС Я БЫ НЕ ВЗЯЛСЯ ЗА ПРОГРАММУ С УКРАИНСКИМ РОКОМ

В записи я себя слушаю, в общем, спокойно, но понятно, что мне что-то не нравится. Уже привык, смирился, какие-то недоработки не исправишь.

Другой вопрос - насколько адекватно мы сами к этому относимся. Я пока за края не заступаю и наслаждения от звуков собственного голоса не испытываю. Думаю, у меня есть еще шанс поработать (смеется - ред.).

По большому счету, то, чем мы занимаемся - в какой-то степени даже проституция. Только "торгуешь" не телом, а собственным эго.

С партнером по эфиру нужно базово уважать друг друга. Можно ругаться, не соглашаться, что мы с Соней (ведущей "Камтугезы" Соней Сотник, - ред.) и демонстрируем. Мы искренне не соглашаемся. У нас большие расхождения по вопросу религии: я не верю в Бога вообще. В политике тоже: я больше "совок", чем она. Несмотря на то, что я - за все европейское, но мне скоро 52 года, и я не могу никуда деть из себя свою жизнь. Но системно мы смотрим одинаково: говорим о разных путях, но пункт отправления и пункт прибытия у нас совпадают.

Главное с партнером - реализовывать вот эту банальную историю: я ненавижу вашу точку зрения, но готов отдать жизнь за то, чтобы вы имели право ее высказать. Лучшего партнера, чем Соня, у меня никогда не было и уверен - не будет.

Конечно, хотелось бы, чтобы с соведущим были точки соприкосновения в юморе. Еще важна самоирония. Как только вижу перед собой человека, который все делает всерьез, это катастрофа - лучше сразу расставаться. С таким партнером я работать не смогу. Во-первых, я его просто-напросто сожру с одеждой и выплюну шляпу. Смеяться над собой нужно в первую очередь, и уже в десятую и двадцатую - над артистами и неумелыми слушателями.

Я могу смеяться над своими шутками. Мне иногда самому так нравится то, что я сказал, что я сам могу рассмеяться. Расскажите это эстетам большого юмора - это же "не комильфо". Я понимаю, что это причина для остракизма. Но да, я иногда смеюсь над своими анекдотами. Потому что они мне настолько нравятся: я рассказываю и уже ржу.

Когда-то к программам я готовился сам. Сейчас у меня есть возможность не готовить новости - это делает продюсер. Идеологию шоу настраиваем, конечно, мы. Моя подготовка заключается в том, что я снимаю табулатуры для "Краш-тестов" (рубрика в шоу "Камтугеза", - ред.), а самое главное - техническая подготовка. Еду полчаса на работу и занимаюсь со ртом - я же им работаю. В 7 утра не всегда просто артикулировать нормально, для этого есть упражнения. 

На этом этапе я бы не взялся за программу с украинским роком - потому что я хуже его знаю. Это будет озвучивание чужих текстов, чужих эмоций. Я мало наслушался украинского. Стремительно пытаюсь компенсировать эту дыру, но за 10 лет впитать в себя все... Вот сейчас бы не взялся. Для этого есть Соня, которая купается в этой музыке. Еще за скучную бы не взялся.

ПЕСНЯ НА РАДИО - ЭТО ТОВАР. ТАКОЙ ЖЕ, КАК МЫЛО ИЛИ ЗУБНАЯ ПАСТА, ТОЛЬКО ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ

Ди-джеев иногда сравнивают с губками. Человек есть то, где он, как, с кем, почему - из этого складывается та персона, которая усаживается в студии. Возьмите жвачку и покатите ее по гладкому столу - на ней почти ничего не останется. А если по ковру - прилипнут ворсинки. Вот такими мы должны быть.

Есть часть людей, которые считают своим долгом дубасить во все столы заказов, в заявки, выигрывать призы - радиоактивные девочки и мальчики, как мы их называем. Они кочуют, и на всех радиостанциях существует блек-лист. Есть люди, которые пишут дополнения к программным продуктам толщиной с "Капитал" Маркса: мол, вы все делаете не так. Это радиографоманы. Но это как бы хорошо. На самом деле это тот гумус, база, из которой произрастают цветы. Ни в коем случае не хотел бы, чтобы это прекратилось.

Глобальная ошибка - когда ребята с небольших станций начинают копировать ведущих сетевых радиостанций. Чемпион локального рынка тот, кто знает, почем пиво через дорогу. И тогда я переключусь с Киева на Фастов. Он знает жителей и может о них говорить. Тогда ди-джей становится участником общей беседы. А только это и нужно. Сразу после него - реклама. Вы ее "скушаете", и так раз восемь за день.

Мы искренне нуждаемся в притоке хорошей украинской рок-музыки. Прошу не путать просто с украинской рок-музыкой, как и с английской, монгольской. Такое иногда присылают, что хочется бросить творческую гранату. Хороший украинский рок нам физически необходим.

Я всегда был за украинский государственный язык при категорическом неприятии квот. Мы из-за них сейчас не можем слушать в Украине джазовые станции, станции латиноамериканской музыки. Мы лишены сонма форматов, которые во всем мире есть. Как только я хочу запустить в эфир музыку фламенко и вижу, что у меня будет прекрасный фидбек, мне говорят: "Отлично: тогда нужно 50% украинского фламенко". Поэтому у нас в эфире 95% поп-радиостанций: в этом формате хоть как-то украинская часть заполняет нужные 50%.

Коммерческие радиостанции первым пунктом своих уставов ставят получение прибыли при помощи основного вида деятельности, кто бы из молодых вам что ни говорил. Мы зарабатываем деньги. Но на Roks'е их можно заработать, когда ты говоришь о рок-музыке честно, показываешь ее во всем многообразии и пытаешься при этом не врать.

Музыку для эфиров отбирают музыкальные редакторы, программные директоры на основании тестов. Ее тестируют на аудитории, считающей себя преданной. Понятно, что происходит аппроксимация. Это снижает вероятность системной ошибки. Хотя и тут случаются разочарования. Я не могу, например, понять, почему четвертый подряд альбом Coverdale после White Snake (1977) не заходит, а "Светлый металл" "Черного кофе" с кастрированным голосом Варшавского просто на "ура". Нет, я не пытаюсь скрывать. Есть песни, когда мы с Соней выходим из студии или убираем звук. И это тоже рок. И у западных групп такое есть тоже.

Ни один ведущий на современной радиостанции не может влиять на плей-лист. Потому что это бизнес. Если я создам станцию под названием "Радио Сергея Кузина" - "Кузин.FM", то я буду единственным, кто будет составлять перечень музыкальных предпочтений. Это честно. А если я предлагаю вам станцию под названием Radio Roks, найдите мне там Кузина.

Я не люблю Bon Jovi, U2 за исключением одного-двух альбомов и Scorpions, которые, по сути, вокально-инструментальный ансамбль и скоро будут похожи на Валентину Толкунову, но при этом я понимаю, что Still loving you - это Still loving you, и она всем нравится. Я никак не должен на это влиять.

Один из подводных камней профессии - разочарование от того, что твои идеи никому не нужны. Или нужны не такому большому количеству слушателей, как хотелось бы. Вопрос не в проблеме, а в отношении к ней. Лажа - это не разочарование. Это ты сидишь и злишься на себя за то, что облажался. Тут ты поленился, тут поспал и плохо сделал. Собственная дремучесть - тоже разочарование. Когда живешь-живешь и вдруг натыкаешься на пласт неизвестного. Но это исправимо. И когда скучно. Как у Станиславского: что такое любовь? - Хотеть касаться. Вот когда не хочешь касаться, это скучно.

Идеей собственного радио я сейчас не страдаю. Мне интересно рано или поздно сделать маленькое кафе. С рок-н-роллом. Я хочу за стойку, наливать кофе, играть музыку, выдавать омлетики.