— Дарья, по сравнению с британским оригиналом кажется, что адаптация более откровенная и шокирующая. Почему?

— У нас в проекте принято, что любая часть тела — рука, нога или половые органы, не имеет значения — это все тело, которое может страдать от болезней. Поэтому для нас нет разницы, что конкретно мы показываем.

— Но для зрителя есть.

— Для зрителя эта разница может быть только потому, что у нас эти темы были долго табуированы. У нас женщины не ходят к гинекологам, за исключением беременности и родов, — то есть женщина может не ходить к врачу тридцать лет и нормально себя чувствовать, а потом умереть от рака шейки матки. Или рака груди. Потому что стыдненько, не принято или вообще нет времени на себя. Возможно, мы более откровенны, чем британцы — но потому что проблемы у нас другие. Украинцы умирают от других заболеваний. В Великобритании женщины от рака шейки матки не умирают. Потому что худо-бедно, но они ходят на осмотр, у них есть культура заботы о себе, — и именно такую культуру мы и пытаемся привить.

— Но обязательно ли показывать крупным планом гинекологическое обследование? Может быть, достаточно назвать диагноз и описать симптомы пациента?

— Поверьте, нет. Пять лет назад даже мы, работая над этим проектом, не всегда могли понять, о чем конкретно идет речь. И просто говорить о заболевании, не показывая наглядно, — бессмысленно. Человек должен понимать, что с ним происходит, как это выглядит, чтобы заставить его пойти к врачу. И он должен понимать, какие будут последствия. А все нравоучения, уговоры пойти к врачам и заботиться о себе не дают никакого эффекта, к сожалению. И к сожалению, в нашей ситуации дает эффект только шок.

— Чтобы шокировать зрителя, иногда вы вторгается в интимную жизнь героев — в прямом и переносном смысле — и даже несовершеннолетних. Например, показывали серию о мальчике с заболеванием мочеполовой системы — и теперь вся страна в курсе, как у него обстоят дела с этой самой системой. Вы считаете, что это было необходимо — показывать его?

— В конкретной ситуации с этим мальчиком — да, я считаю, что это было необходимо. Потому что до того, как он пришел к нам в проект, у него были суицидальные мысли, у него было восемь операций безрезультатных, но после того как его прооперировали наши врачи — он смог ходить в туалет как обычный парень. Во-первых. Во-вторых, в будущем теперь у него могут быть дети, чего не могло быть до этого. Жизнь его изменилась в лучшую сторону. Я это знаю, потому что мы отслеживаем жизнь наших пациентов после проекта. Да, мы тоже переживали — каждый раз, показывая подробности его проблемы. Но после того, как эпизод с его участием вышел в эфир, к нему пришли старшеклассники из его школы и сказали: «Если вдруг кто-то будет тебя обижать потому, что ты решился на участие в программе, решился рассказать о своей проблеме на всю страну — приходи, мы защитим тебя. Потому что это важно, это круто и ты смелый».

— А можно было закрыть его лицо, не называть фамилию — и тогда к нему бы не пришли старшеклассники с предложением защиты, но и защищать его не нужно было бы в принципе.

— Давайте так: о его проблеме знала вся школа и его из-за нее в школе травили.

— А так вся страна узнала.

— А теперь вся страна знает, что у него все уже хорошо. К слову, именно в этом случае парень получил огромнейшую поддержку со стороны зрителей. Было очень много хороших и добрых комментариев в его адрес. Так что наш зритель лояльнее с героям проекта, чем это могло показаться.

Мы же не берем пациентов только для того, чтобы показать проблему, — мы берем их в проект, чтобы помочь. И мы показываем весь процесс от начала до конца потому, что мы медицинское реалити — такой это формат. Что касается замыливания лиц, в случае нашего проекта подобный ход имел бы обратный эффект. Если бы мы такое сделали — с любым участником, —  мы бы дали зрителю повод думать, что мы считаем болезнь или проблему настолько постыдной, что даже не решились показать лицо человека, с которым это произошло. Есть нормы, мы им следуем, мы никогда не будем показывать половые органы просто ради того, чтобы их показать, если там нет проблемы. В случае с несовершеннолетними — мы ответственно подходим к работе с каждым таким пациентом, стараемся выдать всю его историю в одной программе или, максимум, с разницей в неделю, — понимая, что будет какая-то реакция в его окружении. И с каждым героем работает психолог. Съемки в телевизионной программе, независимо от ее наполнения, — это в любом случае испытание для человека. Собственно, негативно отнестись к появлению любого человека на экране могут из-за всего —  если он голый, если он что-то не так сказал, не так выглядит, если у него какой-то дефект речи… Люди всегда найдут, к чему придраться. И не идти в проект только потому, что ты боишься показать свою проблему или боишься, как на нее отреагируют окружающие, мне кажется, не стоит. Люди ведь приходят не ради славы, а за помощью. И им это все дается очень непросто. И нам тоже — поскольку мы понимаем, что вторгаемся в интимную жизнь человека, в не самые приятные ее стороны, и показываем ее очень подробно. Но делается это ради зрителя — чтобы он по ту сторону экрана, во-первых, понимал, о чем идет речь, во-вторых, не дай бог, конечно — увидев у себя такое, шел к врачу. И в-третьих, он должен понимать, что вот это можно вылечить. У нас люди в первом сезоне, когда приходили, не знали, что молочницу можно вылечить; у нас грандиозное количество женщины было, которые уверены, что молочница не лечится. И почему мы не должны говорить об этом в таком формате?

— Вероятно, люди соглашаются участвовать в программе на любых условиях, в том числе на нарушение своей приватности, потому что отчаялись найти помощь в другом месте?

— Скажу, что в первом сезоне я думала, что мы будем иметь огромное сопротивление именно в момент осмотра, когда людям нужно будет впервые раздеваться. Но этого не было. Я, честно говоря, даже не могу объяснить этого. Мне казалось, что украинец неспособен так просто, как британец, раздеться. Мы были на съемках оригинального формата, и они раздеваются просто по щелчку пальца. Я думала, что мы вообще не сможем снимать эти эпизоды осмотров, потому что люди не согласятся — но оказалось, что я ошибалась.

— Когда вы отбираете героев, вы же не можете быть на сто процентов уверены в том, что вы поможете? Или что все пройдет хорошо?

— На 90% мы уверены. Мы не берем ответственность на себя в тех случаях, когда мы не знаем, что будет. В тот момент, когда человек становится участником проекта, он либо уже прошел предварительную медицинскую диагностику, либо мы отправляем его документы врачам — и заранее знаем, кто из специалистов за него возьмется.

— То есть существует предкастинг?

— Существует. Чтобы не давать людям ложной надежды, если ее нет. Это было бы слишком цинично даже для медиков и телевизионщиков.

— Хотя, наверное, если показать зрителю, что в некоторых случаях герои умирают, они будут еще более шокированы и больше будут обращать внимание на свое здоровье.

— У нас был случай, когда героиня умерла. Но мы понимали заранее, что это может случится, потому что она обратилась к нам на четвертой стадии рака. Героини не стало за три дня до эфира программы с ее участием. Но эта история была немного другой: она пришла к нам, будучи беременной. Она хотела родить этого ребенка. Другие врачи ей отказывали, предлагали избавиться от него и заниматься только ею, но она его сохранить, понимая, какие у нее самой шансы. И мы боролись за жизнь ее ребенка — и у нас вышло. Поэтому, да, наш зритель знает, что бывает и так. Но я вам скажу, что как человеку, создающему этот проект, мне бы очень хотелось, чтобы в конце у всех все было хорошо.

— Как вы лично переживаете истории ваших героев? Они ведь не всегда хорошо заканчиваются, а вы ожидаете ребенка.

— В последнее время у нас случилась вот эта история, о которой мы только что говорили, и, к сожалению, в ближайших эпизодах у нас будет еще одна трагическая история. И мне было очень тяжело пережить их — тяжелее, чем обычно. Я понимаю, что и это тоже нужно знать. Потому что, к сожалению, в жизни действительно бывают разные ситуации, и не всегда они заканчиваются хорошо.

Я пыталась относиться к этому всему как к работе, как материалу, как к видео. Не получается. И я плачу практически над каждым эпизодом, я знаю, что так быть не должно — но я не врач, в конце концов, и жизнь меня к такому не готовила. Я не могу не переживать, когда человеку плохо, — и это было и до беременности, и сейчас. Но я хочу сказать, что я благодарна тому, что пять лет занимаюсь этим проектом. Потому что теперь я очень многое знаю о медицине, о болезнях, и делаю много из того, чего не делала бы раньше, если бы не знала всех этих историй. Я понимаю, что мне делать, если происходит что-то со мной, с моими близкими. И знания, полученные мной, позволяют предвосхитить какие-то ситуации, заняться профилактикой, вовремя обратить на что-то внимание. У меня уже случались медицинские истории, которые закончились хорошо только потому, что я обладаю этими знаниями.

— Вы смотрите медицинские сериалы?

— Да.

— Какой у вас любимый?

— Раньше мне очень нравился «Доктор Хаус», пока мы не начали делать «Я стесняюсь своего тела», и я поняла, как он далек от медицины.

— Конечно, там слишком много медицинской этики, и этики вообще.

— А медицина — гораздо интересней. В медицине такая драматургия, которую никто не придумает. Сами медицинские случаи, с которыми мы сталкивались в проекте, вызывают в первый раз после прочтения реакцию только такую: «Этого не может быть, это совершенно невероятно». Но потом ты видишь человека, понимаешь, что все рассказанное журналистами проекта реально и что человек вот так 15 лет жил, занимался самолечением, а теперь у него грудь например, отгнила. И он пришел к нам за помощью.

— Вы, наверное, не брезгливы, да?

— Уже нет — пять лет все-таки.

— А когда начинали работу над проектом, вам было не по себе?

— Мой руководитель, директор ТО, который занимается созданием этого проекта, Мирослав Домалевский, пять лет назад позвал меня в кабинет, включил программу и сказал мне: «Мы будем это делать». Я сказала, что категорически отказываюсь это делать. «Что ты мне показываешь, тут вагина на весь экран, нет-нет». И я реально плакала у него в кабинете, отказываясь работать в проекте, потому что не понимала, зачем все это. А потом, когда пришли первые анкеты, когда мы стали знакомиться с первыми пациентами, я начала понимать, что впервые на телевидении мы можем сделать не просто развлекательный проект, не просто что-то красивое и рейтинговое, — а можем по-настоящему изменить и даже спасти чью-то жизнь. В такой ситуации то, как это все выглядит и пахнет, перестает иметь значение.

— Насколько проект дорог в производстве?

— Производство дорогое, да. Но само лечение еще дороже. У нас очень много клиник-партнеров, которые работают с нами по бартеру, но есть и огромные статьи расходов, которые берет на себя телеканал. Любая операция — это колоссальные деньги.

— Что нового будет в следующем сезоне?

— В следующем сезоне будут новые пациенты. А конкретнее будет понятно позднее, но я уже не буду, к сожалению, заниматься проектом. Я передаю его своему коллеге, Артуру Петрову, который все это время был главным сценаристом проекта.

Фото: предоставлены телеканалом СТБ