«Я бы хотел, чтобы этого фильма никогда не существовало». Этой фразой российский режиссер Аскольд Куров начал допремьерный показ своей документальной работы «Процесс: российское государство против Олега Сенцова» на кинофестивале Docudays UA, который проходит в эти дни в Киеве.

Куров решил снимать кино об украинском режиссере, когда понял, насколько абсурдным является этот судебный процесс и что крымчанина Сенцова наказывают показательно, демонстрируя всем несогласным жителям полуострова силу новой власти. (Напомним, Олега Сенцова задержали сотрудники ФСБ после аннексии Крыма в мае 2014 года; его обвинили в организации терактов и приговорили к 20 годам тюрьмы строгого режима.)

Съемки фильма заняли почти полтора года, еще столько же ушло на поиски финансирования и монтаж. Кроме заседаний суда, синхронов адвокатов и юристов (и даже кинокритика), показаний так называемых свидетелей, показаний самого Олега Сенцова, зритель видит в картине еще одного героя – двоюродною сестру Наталью Каплан, которая пытается любым способом помочь брату. Самой трогательной сценой фильма является эпизод, в котором автор знакомит нас с мамой и двумя детьми Олега. А кульминация картины – монолог Сенцова, где он рассуждает о силе духа, свободе, цене убеждений и призывает россиян не идти на поводу у системы, не растить следующее поколение рабов.

Мы встретились с режиссером фильма Аксольдом Куровым на следующий день после показа и поговорили о том, как создавался «Процесс», чему он должен научить зрителя и есть ли шансы, что этот фильм, обличающий российскую судебную систему и власть в целом, увидят в России.

– Аскольд, вы были знакомы с Олегом Сенцовым до его задержания, и на судебные заседания ходили как знакомый и коллега. Предполагали ли вы тогда, что этот процесс будет долгим, громким, и что Олег окажется таким сильным человеком? И в какой момент появилось понимание, что нужно снять об этом фильм?

– Когда Сенцова задержали, я впервые столкнулся с судебной системой, увидел, как она устроена. И сразу осознал уровень абсурда и цинизма, когда в самом начале Олега насильно объявили гражданином России без его согласия. А дальше абсурд только усиливался.

То, что он мой знакомый, коллега, и то, что я симпатизирую его таланту, вывело ощущение происходившего беспредела на другой уровень. Конечно, мне было известно о политических делах, которые и раньше происходили в России, но когда такое случается с человеком, которого ты знаешь лично, переживаешь совсем по-другому.

Я помню, что поделился своими ощущениями с Павлом Лопаревым, с которым мы вместе работали над предыдущим фильмом («Дети 404». – ДМ). И он спросил, почему бы мне не снимать кино о деле Олега Сенцова, ведь это, наверное, единственное, чем я могу помочь – по крайней мере, это важнее и полезнее, чем просто ходить на заседания.

О том, что это будет громкое дело, я тогда, наверное, не думал. Оно как-то постепенно выросло в протесты в Украине и международные акции поддержки. Это произошло, когда стало понятно, что Олега задержали не по ошибке, что это часть плана – его хотят использовать в показательном процессе, чтобы продемонстрировать всем несогласным в Крыму, как эта система собирается действовать.

– Сколько часов видео вы отсняли?

– На самом деле никто не считал. Кроме того, у нас есть много архивного видео – телевизионных сюжетов, материалов следствия. Думаю, это около 200 часов видео, а фильм длится всего 70 минут.

– Что не вошло в картину? Были ли кадры, которыми вам как режиссеру было больно жертвовать, но пришлось?

– Конечно, были. Фильм снимался год и три месяца и монтировался столько же, в целом на его создание ушло два с половиной года. За период монтажа было несколько версий фильма, совершенно разных. Была, например, версия без телевизионной хроники, специальных интервью, а только исключительно наблюдения, встречи с родными, обсуждения стратегии с адвокатами. И если бы это был просто мой авторский фильм-наблюдение, я бы оставил эту версию. Но у меня было сразу несколько задач: рассказать доступно и понятно обо всех хитросплетениях этого очень запутанного дела со множеством действующих лиц, рассказать немного об Олеге, рассказать о том контексте, в котором все эти события происходят. В общем, мне нужно было сделать так, чтобы вся эта история была универсальной и понятной как тем людям, которые живут в России и все знают, так и тем, кто живет за пределами страны и не имеет никакого представления о том, как устроена вся эта государственная система.

– У вас было официальное разрешение на съемку в зале суда, то есть все, включая самого Олега, знали, что вы снимаете кино об этом процессе. Вы получали угрозы или предупреждения? Ведь это не первый некомплиментарный по отношению к российской власти фильм, который вы сняли. Вы не опасаетесь за свою жизнь?

– Живя в России, приходится, конечно, опасаться всегда и всего, необязательно делать то, что не нравится власти. Есть люди, которые не проявляют себя как оппоненты, просто эта система так устроена, что ей всегда нужны какие-то жертвы. Но жить в страхе невозможно, это совершенно бесполезно, он изматывает и изнуряет. В России есть люди, которые действительно очень отважны и едва ли не каждый день буквально рискуют жизнью. Это, например, журналисты, которые снимают в горячих точках, проводят громкие политические расследования и получают прямые угрозы от тех людей, которые могут их осуществить.

– Но ведь попытки слежения были, вы видели каких-то странных людей во время съемки фильма…

– Да, и психологически это сложно, когда ты видишь, что за твоим героем (Натальей Каплан. – ДМ) следят, прослушивают телефоны, устраивают какие-то провокации.

Я помню, когда мы снимали в Ростове, адвокаты замечали постороннее присутствие в квартире, в которой они жили. А однажды адвокату Владимиру Самохину устроили какой-то беспрецедентный обыск в аэропорту, когда он улетал в Москву. Его заставили раздеться, снять носки, хотя обычно такого не происходит. Было очевидно, что это просто угроза и сигнал от спецслужб, чтобы адвокаты утихомирились.

– На съемках «Процесса» вы не могли общаться с Олегом, провоцировать его на какие-то реакции, задавать ситуации, чтобы лучше раскрыть характер своего героя, как это обычно могут делать документалисты. Но если абстрагироваться от этого фильма, насколько глубоко, по-вашему, режиссер документального кино должен интегрироваться в жизнь своего героя? Или же он должен всегда наблюдать со стороны?

– Я считаю, что режиссер-документалист должен просто наблюдать. Всегда. В случае с фильмом о Сенцове мне было сложно оставаться просто наблюдателем, потому что иногда требовалось какое-то участие и вмешательство – например, поиск и привлечение экспертов. И фильму это мешало.

– Я слышала отзывы о фильме после допремьерного показа. Многие зрители сошлись во мнении, что им не хватило семьи героя – как инструмента, с помощью которого можно лучше понять Олега как человека, а не как режиссера, общественного деятеля и политического заключенного. В «Процессе» есть всего одна сцена, в которой его мать и двое детей говорят с ним по телефону.

– Потому что в этом фильме много тем и сюжетных линий. К сожалению, невозможно вместить в него все, что хочется. Очень жаль, что не вошли некоторые эпизоды с семьей, я отрывал их с кровью от сердца. Но на самом деле в первый же день, когда мы приехали в Крым к маме Олега, произошло такое чудо кино, когда кино просто случается: он впервые позвонил ей. Мне кажется, что в этой сцене такая концентрация всего, что ее одной достаточно.

– Кульминацией «Процесса» стал заключительный монолог Олега Сенцова, который вы показываете зрителю после оглашения приговора (а не до, как было на самом деле), чтобы усилить эффект. Это очень сильный монолог – о трусости и смелости, о цене убеждений, о выборе между жизнью и свободой. И это именно тот мучительный вопрос, наедине с которым остается зритель после просмотра фильма: что он сделал бы на месте Олега, выдержал бы пытки или сломался, насколько он внутренне силен и свободен. Вы задавали такой вопрос себе?

– Это одна из главных тем фильма и этой истории – тема выбора. В жизни каждого человека может наступить момент, когда ему нужно делать очень сложный выбор.

Себе я этот вопрос задавал. И у меня нет на него ответа. Я не знаю, есть ли он хоть у кого-то, потому что пока ты не оказался в этой ситуации, то не знаешь, как реагировать. Когда я впервые услышал показания Геннадия Афанасьева о том, каким именно образом его пытали, я однозначно себе ответил, что таких издевательств я точно не выдержал бы. Это невозможно.

– Какие еще уроки вы извлекли из всего это процесса?

– Меня поразил сам Олег степенью своей свободы. Я понял, что его слова о том, что свобода важнее жизни – это не просто какой-то пафос, а та позиция, которую человек может реально в своей жизни применить.

Меня поразило и то, как история повторяется, и как все то, о чем мы читали в книжках – сталинские процессы, репрессии – воспроизводится в XXI веке в нашей стране.

– Этот фильм родился из двух разных проектов…

– Да. Изначально было два проекта про Олега Сенцова – тот, который я начал снимать, и украинский проект Андрея Литвиненко, который продюсировала Ольга Журженко – продюсер Олега. Когда мы познакомились в Киеве, то сначала решили объединить эти проекты. Потом Ольга Журженко уехала из Украины (она сейчас живет в США), все основные съемки происходили в России, поэтому Андрей не мог участвовать, и так получилось, что я остался единственным режиссером.

– «Процесс» создан в копродукции Эстонии, Чехии и Польши. Расскажите об этом подробнее.

– Эстонская компания A Marx Film, продюсеры Макс Туула и Мария Гаврилова фактически с самого начала занимались поиском финансирования. Естественно, в России это было невозможно. У нас был небольшой международный краудфандинг и небольшой украинский. Кроме того, что мы долго монтировали, мы очень долго искали деньги на то, чтобы завершить фильм. В итоге нашли польских копродюсеров, которые получили деньги от Польского киноинститута (Дариуш Яблонский, Изабела Вуйчик, Виолетта Каминсакая. – ДМ), чешское телевидение тоже выделило небольшие деньги. Благодаря этому мы смогли все завершить и привлечь лучших специалистов.

– Как вы думаете, почему так и не удалось получить финансирование от украинской стороны?

– Не знаю, так случилось. Проект в свое время был представлен на питчинге Госкино, но была какая-то сложная ситуация с финансированием. В итоге я рад, что у фильма нет ни российского, ни украинского финансирования, это делает его нейтральным в плане продакшна.

– 6 апреля «Процесс» стартует в украинском прокате. Где еще вы собираетесь его показать? И есть ли шансы, что эту картину увидят в России?

– Мы показали фильм на Берлинском международном кинофестивале. У нас была премьера в Чехии на фестивале One World, в Дании на крупном фестивале документального кино CPH:DOX. Мы ждем подтверждения и от других фестивалей. Думаю, их будет много, потому что у нас есть хороший немецкий дистрибьютор (Rise and shine world sales. – ДМ), который занимается продвижением проекта.

Поскольку у фильма нет российского финансирования, ему не требуется прокатное удостоверение для демонстрации на международных фестивалях в России. Поэтому мы можем показывать его, если какой-то из фестивалей отважится на это.

«Артдокфест» уже готов взять. Так что в России мы покажем фильм об Олеге Сенцове в любом случае.

Справка: Аскольд Куров – российский режиссер-документалист, выпускник мастерской документального кино Марины Разбежкиной.

В 2013 году стал соавтором фильма «Зима, уходи!», посвященного российским протестным акциям декабря 2011 – марта 2012 года. В декабре того же года представил документальную картину «Ленинленд», в которой показал проблему консервации советского мира в современной России. В 2014 году совместно с Павлом Лопаревым снял фильм «Дети 404» о подростках – представителях ЛГБТ, который сейчас запрещен к показу в России.

Фото: Docudays UA