Амброз Бирс, «Словарь сатаны»

Продолжение, первая часть - «Искушения и мифы Перестройки».

В самом разгаре Перестройки в первом номере популярного интеллигентского журнала «Знание - сила» всё в том же 1988 году была опубликована статья «Элитные группы, их возникновение и эволюция», имевшая самое непосредственное отношение к кадровой политике в целом и конкретно к «сталинскими моделям». Существенно было и то, что её автором был математик (А.Н.Ефимов, в будущем - доктор наук и профессор), и то, что сама статья - не математическая и даже (автор отдельно это оговаривает) не строго научная. Основой информационного массива, в который лишь привнесена методология математического моделирования, послужили материалы из публицистики и беллетристики модных перестроечных авторов (Гавриил Попов, Александр Бек, Анатолий Рыбаков и др.).

В своих выводах, при подчёркнутой «не строгости» социальной интерпретации методов математической статистики, А.Н.Ефимов полностью остаётся в перестроечном тренде - демократическом и либеральном. Он признаёт, что в экстремальных обстоятельствах сталинская модель кадровой ротации была способна после жестоких «прополок» сформировать «блестящие коллективы, решающие задачи, определяющие судьбу страны». Такие, как выросшая к концу войны плеяда «молодых талантливых маршалов, министров, директоров», как группы Туполева, Королева, Курчатова и др. Однако в обстоятельствах НЕ-экстремальных, когда «элита "пропалывается наоборот"» или даже просто предоставлена естественному ходу событий без экстремального воздействия (войны или угрозы сталинского карательного аппарата), система оказывается подверженной стремительной и труднообратимой деградации и качество элитных групп неудержимо падает.

Из этой логики, помимо осуждения сталинской модели формирования элит, следовал один довольно мрачный вывод, которого автор не делал и о котором он тогда, очевидно, даже не задумывался. О котором вообще никто особенно не задумывался в начале 1988 года в общей эйфории открывавшихся горизонтов свободы и начинавшихся демократических и либеральных преобразований. А именно: пришедшие к тому времени элитные страты формировались десятилетиями «непуганой жизни». Критерий «эффективности», правда, не был вовсе устранён из системы отбора, однако он перестал быть определяющим или хотя бы одним из главных. На первое место вышли такие показатели, как лояльность и служба «лицам, а не делу» - пороки, заложенные ещё «Отцом народов», но не компенсированные угрозой расправы.

К ним, именно как реакция на память о сталинских репрессиях и, соответственно, как «антисталинский предохранитель», добавилась ещё и корпоративная солидарность «номенклатуры». Того же Александра Яковлева, потихоньку диссидентствовавшего на должности и.о. завотдела пропаганды в ЦК КПСС, не расстреляли, не посадили, не внесли в чёрные списки. Ну, сослали от греха подальше. В Канаду, послом. И то верно: чай, не Бродский какой, не Синявский с Даниэлем.

Кадры порешали всё

Николай Сванидзе вполне сознаёт значимость фактора «непуганности» руководящей номенклатуры позднего СССР. Во второй, «рыжковской» серии цикла («1989 год. Николай Рыжков») он пытается вписать его в рамки своей концепции: «Тридцать лет интенсивного сталинского руководства воспитали презрение к собственности, презрение к закону, отбили самостоятельность, инициативность и навыки ведения собственного хозяйства. И полностью исчерпали трудовой энтузиазм. Следующие тридцать лет советской власти, по сути, были отдыхом от сталинизма и у народа и у руководства. Это была заслуженная пенсия целой страны».

Такое объяснение вполне укладывается в ключевой тезис «система распадалась сама», поскольку «пенсия» - это, как выражаются экономисты, - «период дожития», предшествующий неизбежной и естественной кончине.

Однако, как исследователь действительно честный, Сванидзе вполне отдаёт себе отчёт и в искусственности своей «пенсионной» конструкции. Ведь получается нечто подобное рассуждениям наших отечественных чиновников и экспертов, много лет заверявших украинское общество и власти, что «Северного потока» Россия никогда не построит - и потому что не сможет, и потому что не будет, и по причине тотального воровства. И логика в рассуждениях была, и вошедшие в легенды масштабы российского воровства - несомненный факт. (События последних месяцев - «Рособоронсервис», ГЛОНАСС, стройки во Владивостоке и в Сочи, и далее везде - показали, что легенды нисколько не приуменьшали, а скорей уж сильно занижали эти масштабы.)

Вот только «Северный поток», невзирая на все эти проблемы, россияне построили. В проектные сроки. А потом и вторую ветку - тоже в проектные. И уже вовсю их эксплуатируют. И собираются расширять дальше, и строить «Южный». В российской истории так обычно и происходит - я имею в виду, разумеется, не завершение строительства в проектные сроки (такое чудо и впрямь случается нечасто и только при жесточайшем «верховном» контроле), а то, что многое строится и вообще довольно много чего делается, невзирая на воровство и его былинный размах.

Учитывая события последних десятилетий, можно констатировать, что потенциал развития, по крайней мере экономического, и, соответственно, возможности эволюционного (а не революционного) преодоления кризиса в СССР были. Собственно, об этом во всех пяти фильмах новых «Хроник» говорят (когда их об этом спрашивают) представители «экономической элиты», - многие из которых ещё сами принимали участие в разработке таких эволюционных программ - и в 1983-м, и в 1984-м, и в 1985-м, и даже в 1990-91 годах.

К приходу Горбачёва к власти советская система действительно требовала кардинальной перестройки во всех без исключения сферах. Начиная с того, что огромное большинство советских граждан раздражало бесконечное враньё и лицемерие изжившей себя идеологической догматики, которую давно уже никто не воспринимал всерьёз, кроме ретивых партийных и комсомольских функционеров, очень серьёзно относившихся к перспективам карьерного роста «по партийной линии».

За исключением очень отдельных проектов государственного уровня и особого контроля (космос, оборонка, энергетика и т. д.) система была промышленно отсталой и, что важнее, - всё более безнадёжно отстававшей от «капиталистического окружения». Она была запредельно забюрократизированной и экономически всё менее эффективной. Всё это так. Но рухнул СССР так тяжело и так стремительно всё-таки не поэтому. Точнее - далеко не только поэтому.

Очень красноречив был приведённый Сванидзе фрагмент заседания Политбюро - того самого, где обсуждалась статья Нины Андреевой «Не могу поступиться принципами». Напомним:

«Громыко: Хорошая статья...

Воротников: Правильная.

Лигачёв: Хорошо, что печать стала давать по зубам "этим", а то совсем уж распустились...

Горбачёв: А у меня - другое мнение.

Яковлев: Статья - лично против Горбачёва, это антиперестроечный манифест!».

Всего несколько строк, а какая впечатляющая, объёмная, как в каком-нибудь 3D, картинка убого интригующей друг против друга «комсы», прорвавшейся к высшей власти через все партийные фильтры и идеологические «прополки», через самые яростные «внутривидовые» аппаратные интриги. И в дополнение к «комсе», словно для законченности рисунка - 78-летний Андрей Андреевич Громыко - один из последних «кремлёвских геронтократов» брежневской поры, остывший осколок некогда блистательной плеяды «молодых талантливых маршалов, министров, директоров»...

Другие приводимые автором «Хроник» фрагменты заседаний «верхнего» партийно-политического руководства (Николай Карлович старается ими не злоупотреблять) лишь подтверждают общее впечатление непрофессиональности и неадекватности - и героев, и антигероев.

В упоминавшемся уже интервью («Вести», 28 марта 2010 года) Дмитрий Киселёв, ссылаясь на высказавшегося накануне горбачёвского помощника Анатолия Черняева, поинтересовался у Горбачёва - не считает ли Михаил Сергеевич, что применявшиеся к больной стране лекарства не помогли, а ослабили «организм», ускорив течение смертельной болезни?

- А откуда он [А.Черняев] знает, что это лекарство было неправильное? - остроумно парировал экс-президент СССР.

- По результату, наверное... - после паузы предположил Киселёв. Всегда вальяжный и раздражающе самоуверенный, тут растерялся даже он. И был вынужден ещё уточнить: - СССР, как пациент, скорее мёртв, чем жив.

Нет никаких оснований сомневаться в том, что, находясь в 1985-1991 годах при власти, Михаил Горбачёв действовал из самых лучших побуждений. И уж точно невозможно сомневаться, что он вовсе не хотел краха и уничтожения той страны, которой руководил. Но он комсомолец. Как и большинство его соратников-«перестройщиков». И как большинство их противников. Потому что в августе 1991 года охранители и консерваторы из ГКЧП показали себя комсомольцами ещё большими, нарушив все правила организации путчей, описанные и обоснованные ещё Макиавелли.

Почему? Не знали как? Или знали, но не сумели? Или и не знали, и не умели, и пуще всего боялись выглядеть путчистами? Ну конечно, они же настоящие комсомольцы! Потому и умудрились и переворот свой провалить, и выглядеть при этом очень злобными заговорщиками. Коварными, но, по счастью, совсем не страшными. Путчистами с трясущимися руками.

Все они были результатом не сталинской, а послесталинской, отчасти даже антисталинской системы кадровой ротации. О том, в какие гибельные эволюционные тупики заводит отбор, «когда он направляется одной лишь конкуренцией сородичей, без связи с вневидовым окружением», писал ещё Конрад Лоренц в своей хрестоматийной «Агрессии», фрагменты из которой (впервые в СССР!) начал публиковать всё тот же журнал «Знание - сила» в 1990 году.

То, что «комсомольцы из ГКЧП» проиграли, и то, что проиграли они так быстро и, учитывая масштаб событий, почти бескровно - с этим всем нам здорово повезло.

Повторюсь - Николай Карлович Сванидзе очень хорошо осознаёт культурный и интеллектуальный уровень перестроечной элиты и значение этого фактора. Глубоко и искренне сочувствуя прекраснодушным идеям и благим намерениям своих героев, он лишь старается такие детали не акцентировать. Но и промолчать не может. И скажет. Ближе к финалу четвёртой (первой гайдаровской) серии, в гораздо большей степени посвящённой Егору Тимуровичу, чем титульному 1991 году. То есть сначала Сванидзе увлечённо и подробно там расскажет о детстве и юности будущего реформатора, о его академической карьере учёного-экономиста. И напомнит о знаменитых дедушках - Аркадии Гайдаре и Павле Бажове, и о ещё более знаменитом тесте - Аркадии Стругацком. Сванидзе даст возможность своим экспертам и вдове политика Марии Стругацкой-Гайдар сказать много суровых и справедливых слов о правительственных мероприятиях перестроечного и доперестроечного периодов...

И только потом, ближе к финалу серии, словно нехотя вернётся к текущим событиям переломного 1991 года. И скажет: «Правительство пассивно наблюдает за финансовой разрухой. Происходящее чревато крушением режима. Ни политическое руководство, ни общество явно не представляют меру реальной опасности».

Только вот нечестно припутывать сюда общество. Это то же самое, что сказать - «ни руководство, ни общество не представляли меру опасности» - о киевской, 1986 года первомайской демонстрации. Общество - в обоих случаях - не представляло именно потому, что руководство не информировало, не предупредило и не приняло должных мер обеспечения безопасности. Всё это - опять же, в обоих случаях, - входит в прямые служебные обязанности «политического руководства». Если оно намеренно не выполняет эти свои обязанности (как в Киеве 1986 года) - то это преступление. Если (как в Москве в 1991-м) руководство и само «не представляют меру реальной опасности» - то это говорит лишь о невероятной, чудовищной некомпетентности, но никак не может служить ни алиби, ни оправданием. Как не являются таковыми благие намерения и высокие идеалы.

Слаб и робок человек,

Слеп умом и всё тревожит...

Но вернёмся к нашему «главному прорабу». Тем более что о том, почему ничего не сообщили киевлянам, вышедшим на Первомайскую демонстрацию в самые чернобыльские дни, Николай Иванович Рыжков в своих воспоминаниях тоже высказался: «Может, зря не сообщили». Как мы уже говорили, ошибки свои Николай Иванович признаёт, но сдержанно и как бы отстранённо.

Сванидзе сообщает о докладе Предсовмина на II Съезде Советов (1989 год): «..."крайне сложное экономическое положение, бюджетный, валютный дефицит, жили не по средствам, сырьевая зависимость, хронически больная инвестиционная деятельность, монополизация производства, порочная ориентация на тяжёлую индустрию, экология, невосприимчивость народного хозяйства к техническому прогрессу". Рыжков требует реформы цен. Рыжков пишет: "главная ошибка - разрыв реформы"».

Автор «Хроник» сочувствует Николаю Ивановичу: «Обида Рыжкова, в сущности, в том, что не достался ему президент, который подтолкнул бы его и прикрыл бы, и положил на это свой рейтинг». В «Перестроечных хрониках» и впрямь чувствуются отголоски сотрудничества их автора с Дмитрием Медведевым. Ведь и раньше о Рыжкове прозвучало: «Горбачёв ему не опора». А ещё раньше - о Яковлеве: про кампанию травли против своего идеолога «Горбачёв знал и не реагировал».

У обоих - и у Сванидзе, и у Медведева - осталось от их сотрудничества чувство неловкости, особенно бросившееся в глаза на встрече тогдашнего президента РФ с «группой сторонников» 15 октября 2011 года, вскоре после исторического октябрьского съезда «Единой России» (том самом, на котором было объявлено о «большой рокировке»: Путина - в президенты, Медведева - в премьеры). Поэтому можно понять, почему Сванидзе-исследователь внутренне готов принять и подхватить расхожий миф о слабом, нерешительном и чуть ли не робком Горбачёве. Но это действительно миф.

В проведении в жизнь своих решений, в том числе имевших самые радикальные экономические последствия, Горбачёв и его прорабы были последовательны и настойчивы до упрямства и жестокости.

Ну да, началось со злосчастной антиалкогольной кампании, о которой Сванидзе в перестроечном цикле «Хроник» не говорит вовсе, да и в предыдущих сериях не придавал большого значения. Тем не менее, кампания прошла показательно, как эпиграф к грядущим переменам. То есть, замыслы были самые что ни на есть благие, но реализовывались с чисто номенклатурным пренебрежением к благодетельствуемой «биомассе», не способной оценить начальственной заботы и понять всей меры своего счастья. Надо полагать, по причине общей отсталости, а то и вовсе из-за неизжитого сталинизма.

Не шалопаи-студиозусы (какими в ту пору были ваш автор и его друзья), а интеллигентнейший Борис Мессерер, отмечающий в эти дни своё восьмидесятилетие, до сих пор, спустя четверть века, вспоминает с негодованием: «Это была ужасная кампания... тяжелейший был удар по народу, люди не выносили... Грубо придумано страшно, как бы "в заботе о народе", но это мифическая "забота": достать напитки было нельзя, стояли километровые очереди...» («Монолог свободного художника», 2013 г.).

Этический аспект - лишь одна сторона медали. Популярный в те годы писатель и народный депутат СССР Юрий Щербак сообщал тогда (на встрече с депутатами Подольского райсовета в Киеве), что только прямой экономический ущерб от антиалкогольной кампании составил 2 миллиарда рублей (ещё советских, дореволюционных и доинфляционных). Юрий Николаевич не осуждал, он был за Перестройку (потом довольно долго работал послом Украины - в Израиле, США и Канаде). Щербак лишь сетовал, поскольку и как писатель, и как депутат занимался чернобыльской аварией, на ликвидацию которой срочно требовались те же 2 миллиарда.

А унижения под магазинами, а вырубка лозы, а тотальное лицемерие «безалкогольных свадеб»?! Михаил Сергеевич не предвидел такой рьяной кампанейщины?! Он что, не знал, в какой стране живёт? Впрочем, номенклатурный работник с многолетним стажем, Михаил Сергеевич, возможно, действительно, не знал. Считает же он до сих пор (во всяком случае, считает возможным говорить - в том же интервью с Киселёвым), что кооператоры много зарабатывали, потому что много работали во внеурочное время и по ночам. И что их за это не любили.

«Приказ №1» по экономике

Спору нет - были и такие (они, правда, скоро закончились). Были в кооперативном движении и те, кто создавал нечто действительно новое. Вроде кооператива «Системы + программы», одним из руководителей которого была Ирина Хакамада, до того служившая младшим научным сотрудником в НИИ Госплана РСФСР. Не будем мелочиться и признаем - даже организаторы первых видеосалонов или воспетых Игорем Иртеньевым платных туалетов делали важную и общественно полезную работу. Проблема в том, что всех их таких было немного. И не они были главными «заробітчанами», и не они раздражали народонаселение «богатством немереным».

Основой «бизнес» делался намного проще. Самой распространённой схемой стала организация при предприятиях липовых кооперативов с участием директоров этих предприятий и их бухгалтеров, и/или родственников и прочих доверенных лиц. «Кооперативы» продавали и/или перепродавали выпускаемую этим же предприятием продукцию, как свою, дополнительно произведённую - тем же самым, или другим таким же предприятиям - по «кооперативным», разумеется, расценкам. Ну, как же - они же трудились во внеурочное время, ночей не досыпали. Вот Михаил Сергеевич до сих пор так думает, несмотря на то, что ретроспективно приходится признать, что это было началом создания системы тех самых карманных фирм-посредников, которые до сих пор остаются главным инструментом дерибана всего и вся.

Социально-экономическая суть явления заключалась в следующем: в условиях стремительно нараставшего тотального дефицита инициаторы «несистемных шагов по либерализации» надеялись, что новые кооператоры сумеют быстро (как когда-то при введении НЭПа) расширить товарную базу по количеству, качеству и ассортименту. Однако на практике подавляющее большинство «кооперативов» лишь создавали дополнительные системы перераспределения финансовых и товарных потоков, тем самым усиливая товарный голод.

Это простейшая схема. Законы, постановления и указы - «Об индивидуальной трудовой деятельности»; «О создании кооперативов по производству товаров народного потребления»; «О предприятиях СССР»; «О кооперации в СССР» и т.д., и т.п. - создавали для предприимчивых людей массу возможностей. Возможностями этими пользовались по-разному и некоторые (очень некоторые) действительно пытались что-то созидать, но таких было совершеннейшее меньшинство. И из них совсем уж немногие смогли пережить борьбу, причём не только конкурентную (что тоже было непросто). Как герой Иртеньева:

Сраженный пулей рэкетира,

Кооператор юных лет

Лежит у платного сортира

С названьем гордым "туалет"...

...Мечтал покрыть Страну Советов,

Душевной полон широты,

Он сетью платных туалетов.

Но не сбылись его мечты...

Стишок-то, заметим, вполне иронический, - что полностью отражало отношение общества к кооператорам. Зависть? Отчасти, несомненно. Но и эмпирически воспринятое ощущение того, что у действительно много и сверхурочно вкалывающих трудяг не было ни времени, ни сил нуворишествовать, изображая из себя хозяев жизни. И что нуворишествующие не трудами праведными наживали своё достояние. Чаще всего так оно и было.

«Именно тогда началось разворовывание, вывод собственности, развал системы управления. Прежняя система, хоть и неэффективная, но она как-то работала, а в этих условиях - перестала работать», - так в фильме Николая Сванидзе комментирует разворачивавшийся процесс Яков Уринсон. И далее уточняет: «В СССР сложилась система управления - плохая, неэффективная, которая довела до тупика. Но она работала в системе. Попытка изменить какой-то элемент системы, не изменяя сути, была обречена на полный провал». В пору Перестройки доктор экономических наук Уринсон был одним из ведущих специалистов - тех самых, разрабатывавших эволюционные модели, которым политическое руководство предпочло другие - «несистемные шаги по либерализации экономики» - как деликатно выражается автор «Хроник».

Повторюсь, Николай Карлович Сванидзе - слишком честный исследователь и слишком порядочный человек, чтобы делать вид, что всего этого не знает или не понимает. Поэтому, несмотря на свою симпатию к героям Перестройки, он даёт возможность высказаться Уринсону и другим экспертам, но предлагает свою интерпретацию - ту самую, про «тридцать лет отдыха от сталинизма», который «воспитал презрение к собственности, презрение к закону, отбил самостоятельность, инициативность и навыки ведения собственного хозяйства. И полностью исчерпал трудовой энтузиазм».

Однако если, хотя бы чисто гипотетически, допустить, что оставались ещё в стране люди, сталинизмом не испорченные (чего никак нельзя исключать, поскольку уже за тридцать было тем, кто и родился-то после смерти «Отца народов»)... Так вот: эти самые неиспорченные - как обстояло дело с их трудовым энтузиазмом, когда на их глазах собственное начальство открыто разворовывало фабрики-заводы-пароходы? И делало это на совершенно законном основании, более того - реализовывая прогрессивную линию верховной власти...

В сущности, комплекс «несистемных шагов по либерализации экономики» сыграл для СССР ту же роль, которую в развале российской армии сыграл т.н. «Приказ №1», изданный Петроградским Советом в разгар Февральской революции 1917 года. Василий Шульгин вспоминал:

«...Я застал Комитет в большом волнении... Родзянко бушевал...

- Кто это написал? Это они, конечно, мерзавцы. Это прямо для немцев... Предатели... что теперь будет?

- Что случилось?

- Вот, прочтите.

Я взял бумажку, думая, что это прокламация... Стал читать... и в глазах у меня помутилось... Это был знаменитый впоследствии "приказ №1"....

- Откуда это?

- Расклеено по всему городу... на всех стенках...

Я почувствовал, как чья-то коричневая рука сжала мое сердце. Это был конец армии...» (Василий Шульгин, «Дни»)

Приказ №1, напомним, вводил выборность офицеров и при этом требовал от солдат подчинения только своим Советам, а не офицерам, даже выборным. Практическая реализация приказа привела к волне убийств командного состава (кадрового), к упадку дисциплины (и это во время войны!), к решению голосованием вопросов о том, надо ли идти в атаку, и т. д., и т. п.

Можно возразить, что, в конце концов, была создана новая Красная армия, которая сумела переломить хребет даже гитлеровской военной машине. И, точно так же, из воровства и сумбура «несистемных шагов», из видеосалонов, платных туалетов и недоразворованных заводов на пространстве бывшего СССР возникли новые экономики. Но нет никакой уверенности, что такое развитие было предопределено, и нет сомнений в том, что авторы соответствующих документов точно не предполагали такого долгого и мучительного пути реализации своих добрых намерений.

Стоит обратить внимание на то, что губительность «Приказа №1» с первого взгляда оценил и умница Шульгин, и председатель Государственной думы Михаил Владимирович Родзянко, которого умным никто и в шутку не считал (за ним числили другие достоинства, такие, как прямодушие и решительность, заметные и в приведённом эпизоде).

Предположим, что акты по «несистемной либерализации» были более сложными документами, что их последствия на первый взгляд выглядели неочевидно. И что даже на второй взгляд - тоже. Но на третий-то?! - тоже нет. Словно в опровержение мифа о своей непоследовательности и робости, вожди Перестройки продолжали «несистемные шаги» - указы, законы и постановления, - бесстрашно и весьма решительно игнорируя опасения и предостережения собственных экспертов-экономистов.

И это притом что суть происходящего, хоть и без глубокого теоретического осмысления, была довольно быстро осознана и обществом, и творческими людьми, бесконечно далёкими от экономической науки. Так Геннадий Хазанов на юбилейном вечере-концерте Аркадия Райкина свой монолог от имени райкинского «героя» начал так: «Не волнуйся, папаша! Все твои отрицательные персонажи живы-здоровы, прекрасно устроены, и сейчас решают только одну проблему: они хотят понять, в чём разница между кроссвордом "О нетрудовых доходах" и ребусом "Об индивидуальной трудовой деятельности"?».

А ведь это был ещё только 1987 год... Сказать: «Всё только начиналось» - и то преувеличение. Максимум «начинало начинаться». Правда, действительно - всё.

Интерлюдия. Шпионские страсти

Зависимость СССР от продажи нефти была огромна. Николай Сванидзе повторяет это многократно почти в каждой серии своей перестроечной саги. Он неустанно напоминает: «Нефть - единственная настоящая валютная опора экономики СССР. На доходы от продажи нефти давно закупается зерно, потребительские товары, обслуживается внешний долг, финансируется армия и ВПК, от цен на нефть зависит весь советский бюджет».

Тут уж никаких намёков, всё - прямо в лоб. Отличие нынешней России - лишь в том, что «нефтяной» бюджет стал теперь «нефтегазовым», и об опасности сырьевого характера экономики не говорит только самый ленивый. Говорили экономисты и политики, оппозиционеры и Путин с Медведевым (до прошлогодних выборов - Медведев с Путиным). Но тут дело не только в параллелях.

Всё в той же рыжковской серии Сванидзе рассказывает: «КГБ во главе с Андроповым не выполнил своей первейшей обязанности по обеспечению безопасности страны. В 81-м году руководитель ЦРУ США Кейси совершает визит в Саудовскую Аравию. Вследствие этого меняется отношение Саудовской Аравии к США... По совокупности интересов Саудовская Аравия втрое повышает добычу нефти, что оборачивается беспрецедентным в мировой истории обвалом цен...».

Автор «Хроник» продолжает, уже на фоне здания на Лубянке: «Получается, КГБ проспал ответственный момент в мировой политике... А, может, в КГБ знали о переговорах США и Саудовской Аравии и сообщали в Политбюро, но в Политбюро были слишком увлечены игрой в Афганистане, а Андропов был слишком близок к высшей власти, чтобы давить на Брежнева».

Казалось бы - «подумаешь, бином Ньютона!». Никогда не было особым секретом, что обрушение нефтяных цен стало результатом большой геополитической игры, в которой обе сверхдержавы по возможности пакостили друг другу по всей планете (это и называлось «политикой взаимного сдерживания»). Конечно, маловероятно, что вопрос решился усилиями одного лишь руководителя ЦРУ, тем более за одну поездку. Но, как справедливо отмечает Сванидзе, возмущение советской оккупацией Афганистана и связанные с ней тревоги создавали в Эр-Рияде благоприятную почву для антисоветских договорённостей.

Парадоксально другое. В публичных своих выступлениях Николай Карлович обычно решительно и весьма едко высмеивает любые версии о роли «теории заговора» в распаде СССР. Так неужели старый либерал переметнулся на «тёмную сторону»? Нет, разумеется. Просто он с удовольствием совместил приятное (шпильку в гроб КГБ) с полезным - с реверансом в сторону широкой зрительской аудитории. Аудитория (так, по крайней мере, считается) относится к теории заговора с большим пиететом. В отличие от автора «Хроник», который к этой теме в дальнейшем никак не возвращается и продолжает развивать концепцию «самораспада», уже без каких-либо намёков на саудитов или происки соперничающей сверхдержавы.

Самораспада, в котором обрушение «единственной настоящей валютной опоры экономики СССР» действительно сыграло огромную роль.

Я коснусь того, чего сочту нужным (Николай Сванидзе)

Третья серия - «1990 год. Распад» - единственная не «именная» в цикле (из почти 90 выпусков «Исторических хроник» таких всего четыре). Очевидно, что Николай Сванидзе не считает ни нужным, ни возможным называть имя - в данном случае, не столько «героя года», сколько «героя распада». В глазах зрителей это прозвучало бы тяжёлым обвинением «герою», кто бы ни был назван - Горбачёв, или Ельцин, или Леонид Кравчук со Станиславом Шушкевичем. Солидаризироваться же с обвинениями, даже косвенно, для автора «Хроник» недопустимо. Прежде всего, это противоречило бы его личным, пусть и не декларируемым убеждениям (что крах советской империи - благо). И, во-вторых, обвинительный акцент не укладывается в основную концепцию цикла. Которая, напомним, заключается в том, что кончина государства произошла по естественным причинам, запрограммированным задолго до начала Перестройки.

Сказанное обретает тем большее значение, что речь в этом выпуске идёт не просто о кончине СССР, а о самом болезненном её аспекте - территориальном распаде.

Дело в том, что экономика Российской Федерации худо-бедно восстановилась, уровень жизни, по крайней мере, по сравнению с 1989-92 годами значительно вырос и для большинства российских граждан в далёком прошлом остался тотальный дефицит с его «советским сексом - голыми... полками». Способы социального и экономического бытия изменились неузнаваемо. А затем новые кризисы - и обвальный 1998 года, и как будто пережитый, но нагнавший большого страху мировой кризис 2008-2009 годов - затмили кошмары «шока без терапии» четвертьвековой давности.

Однако распад страны большинством россиян, практически вне зависимости от идеологических воззрений и политических симпатий до сих пор воспринимается как трагедия величайшая, непрощаемая. Именно она привила стойкую идиосинкразию к радикальным переменам, могущим вновь поколебать основы власти и государства. И к тем «несистемным оппозиционерам», которые таких перемен требуют, или хотя бы в этом подозреваются. В революционные месяцы декабря 2011 - марта 2012-го российская власть в полной мере сумела эту идиосинкразию использовать.

Поэтому фильм о 1990 годе для Сванидзе - самый важный, ключевой. И очень продуманный. Начиная с того, что именно в нём сведено воедино описание разорвавших СССР центробежных процессов. А не в следующей серии, посвящённой году действительного краха Советского Союза, где текущие события затрагиваются в очень малой степени. Всесоюзный (мартовский) референдум о сохранении СССР и «Новоогарёвский процесс» - подготовка к подписанию нового, «обновлённого» союзного договора - вообще выброшены из кадра; Беловежские соглашения, узаконившие распад, оставлены где-то на краю сознания.

Августовский путч ГКЧП («последняя силовая попытка удержать СССР») упоминается лишь как событие, противостояние которому «удвоило» популярность «всенародно избранного президента РСФСР Бориса Ельцина, победившего с оглушительным перевесом на свободных выборах 12 июня 1991 года».

Ехидно намекая на многочисленные обвинения «Путинского режима» в фальсификациях 2012-го и особенно 2011 годов, Сванидзе уточняет: «В свободе и честности тех выборов не сомневается никто - ни сторонники Ельцина, ни его противники. Ни тогда, ни сейчас». Но и ехидство тут - лишь удачно выпавший бонус, поскольку основная задача - подчеркнуть, чем пожертвовал Ельцин, «немедленно, не насладившись» бросивший на проведение крайне непопулярных реформ «вот этот невероятный рейтинг, осуществившуюся мечту любого политика». Реализация реформ была поручена Гайдару - собственно, и ставшему героем обоих заключительных серий цикла.

Таким образом, переломный 1991 год фактически как бы выпадает из ряда со всеми своими эпохальными событиями - Новоогарёвским процессом, референдумом (в Украине - двумя), путчем, Беловежскими соглашениями и политическим оформлением распада страны. Всё это рассматривается (точнее - представляется зрителям) как не имеющее, в сущности, никакого особого значения. Перефразируя героя «Операции "Ы"» - «всё распалось до нас». А именно - в предыдущей серии, в 1990 году.

Там же звучит и пророческое предсказание Генсека. 29 января 1990 года Горбачёв на Политбюро предрекает: «Если будем работать как прежде, мы обречены, народ нас уберёт. Главный вопрос - время, а его у нас нет, оно измеряется месяцами».

Впечатление странное, как и от большинства эпизодов, в которых сочувствующий реформатору автор «Хроник» поднимает события на уровень высокой драмы. Такие слова («Главный вопрос - время, а его у нас нет») - мог бы в августе - сентябре 1917 года говорить Александр Фёдорович Керенский, вообще склонный к театральной позе. Но даже Керенского оправдывало хотя бы то, что всей власти ему выпало меньше четырёх месяцев, Временное правительство с точки зрения граждан было не вполне легитимным, да и возглавил его Керенский после нескольких острых внутренних кризисов. И, наконец, определяющую роль играло то, что шёл уже третий год несчастливой и изматывающей войны.

Горбачёв же по воле Сванидзе разыгрывает вещую Кассандру в момент, когда управление страной находилось в его руках уже четыре года, и на то, чтобы сделать что-то полезное помимо пророческих камланий, у Михаила Сергеевича оставалось ещё более полутора лет.

Но - «умерла, так умерла». Два предшествовавших выпуска (1988-й - об идеологическом кризисе и 1989-й - о развале экономики) подводили к 1990 году как к неизбежному финалу, предопределённому всем развитием государственной системы. Впрочем, о крахе, о его, так сказать, контрольной точке, там тоже не говорится. Очень не случайно. На днях, участвуя в очередном «Поединке» (посвящённом совершенно другому вопросу) Николай Карлович настаивал: «Что умер Советский Союз - никто не заметил: все хотели поесть».

Кушать и вправду хотелось (очень уж было голодно), но про «не заметили» - это, конечно, большое преувеличение. Поэтому и важна вполне формальная причина не говорить о смерти Союза в серии 1990 года: он тогда ещё не умер.

Империя. Приближение к закату

С той же рассчитанностью автор «Хроник» подходит и к рассказу непосредственно о набиравших скорость и силу центробежных процессах. Отказ от строгих «годичных» рамок и от прямой хронологической последовательности даёт ему возможность создавать объёмную историческую панораму. А также, как мы уже отмечали, позволяет достаточно произвольно обращаться с материалом, выстраивая свою версию «второй русской революции».

Начинается рассказ с 1988 года и с Литвы (Литовской СССР), где побывали члены Политбюро товарищи Медведев, Слюньков и Чебриков, сильно потом расстроившие Михаила Сергеевича рассказом о пикетах с плакатами «долой диктатуру Москвы».

Медийный политолог Александр Ципко, в 1988-1990 годах работавший помощником Александра Яковлева, тут же и сообщает: «Да, он [не вполне понятно - Горбачёв или Яковлев] был сторонник ухода Прибалтики из СССР, как и я [т.е., он, Ципко]». Продолжает уже сам Сванидзе: «Помощник Горбачёва Черняев пишет, что не верил, что прибалтийские республики можно удержать в Союзе. Более того, считал, что и не нужно, нецелесообразно их пребывание в Союзе. И в отношении самой советской империи - считал, что её распад неизбежен...».

Оставим в стороне вопрос о том, в какой мере корректно считать «запрограммированным» распад страны, если её руководитель или, как минимум, ближайшие советники руководителя считают нецелесообразным её сохранение и вообще уверены в неизбежности краха. Во-первых, это проблема философская: вполне ведь возможно, что «программа» запускает механизм деструкции как раз и продуцируя таких руководителей и таких помощников. И, во-вторых, затруднительно оценивать объективность воспоминаний, задним числом повествующих о глубинных прозрениях их авторов. (Не будем забывать приведённое в первой части нашего исследования замечание Льва Гумилёва о воочию им наблюдавшемся вранье мемуаристов.)

Важнее, что свою «поэму распада» Сванидзе начинает именно с литовских событий. В СССР, даже в пору его казавшейся незыблемой стабильности, прибалтийские республики воспринимались чем-то отдельным: не советским, даже не «антисоветским», а как бы совершенно внесоветским - при безусловной лояльности, вследствие традиционной, чуть ли не легендарной дисциплинированности. Сознание «средне-электорального» россиянина (исключая, возможно, последних активистов Интерфронта) с уходом Балтии уже давно освоилось и примирилось, хоть и не без затаённой обиды (дескать, мы к вам со всей душой, а вы, а вы... Эх вы!)

Далее повествуется об армяно-азербайджанском конфликте вокруг Нагорного Карабаха и о межэтнических столкновениях в республиках Закавказья. Тут авторский посыл обратный, апеллирующий к памяти о бесконечной Кавказской войне XIX века, о двух последних Чеченских войнах, и к сегодняшнему недоверию к «лицам кавказской национальности». Словом, ко всему тому, что вызывает не обиду, а обывательское чувство облегчения: - чума на оба ваших дома, на все ваши сакли, чумы и аулы, включая наибов, магараджей, абреков и слонов!

Парадоксально, но на эту же ксенофобию рассчитывают и нынешние российские националисты с лозунгом «Хватит кормить Кавказ!», хотя их идеологический посыл и диаметрально противоположен системе убеждений Сванидзе. Но в целом понятно, почему именно рассказы о Закавказье и «Балтийских сёстрах» Николай Карлович дополняет общими концептуальными рассуждениями.

Он говорит: «Империя... уже разламывалась, разрывалась по живому. Рвались межнациональные связи, прочность которых считалась безусловным достижением советской власти...». И подводит теоретическое обоснование: «В Советском Союзе, в силу тоталитарного устройства, тонкие, многовековые межнациональные проблемы задавливались... Общее социальное разочарование, раздражение, при первом перестроечном послаблении сразу стало искать выход в наиболее тонкой, межнациональной области».

Вывод в целом справедлив. Поиски выхода в «тонкой межнациональной области» мы можем наблюдать прямо сейчас. В Каталонии набирает всё большую силу сепаратистское движение, требующее перестать «кормить всю Испанию». А «всю Италию» не хочет кормить Лига Севера, уже несколько лет уверенно побеждающая на выборах в Ломбардии, Венето и Пьемонте. И даже в Соединённом королевстве готовятся к референдуму о независимости Шотландии.

Всё так. Но нет никаких оснований полагать, что происходит это оттого, что в Испании или в Великобритании «задавливались» «тонкие, многовековые межнациональные проблемы». В силу, надо полагать, демократического устройства, - если следовать логике Сванидзе. Во всяком случае, в Гражданскую войну каталонцы сражалась против франкистов яростно, но не за независимость, не за «графство Барселонское», а за правительство Испанской республики.

И трудно поверить, что причина сепаратистских настроений шотландцев - в накопившейся к английским захватчикам вековой ненависти за казнь Марии Стюарт, за Уоллеса и Брюса, за битву при Вустере и завоевание королевства войсками Кромвеля (1651-1652 годы, последнее по времени, предыдущие были ещё раньше). Хотя если процесс будет развиваться, наверняка вспомнят и всё это и многое другое, вплоть до страданий благородного разбойника Роб Роя (не реального Роберта Макгрегора и даже не персонажа романа Вальтера Скотта, а героя, сыгранного Лиамом Нисоном в одноимённом фильме Майкла Кейтон-Джонса). Этот психологический эффект «реанимации счёта исторических обид» мы как раз хорошо знаем по собственному опыту.

Тем не менее, совершенно очевидно, что катализатором сегодняшних сепаратистских настроений в государствах Западной Европы стали экономические последствия мирового кризиса. И если мы сопоставим нынешнее «падение» жизненного уровня европейцев с той пропастью, в которую обрушился весь жизненный уклад советского человека к концу восьмидесятых, то удивляться остаётся лишь тому, что не так уж быстро рвались «межнациональные связи, прочность которых считалась безусловным достижением советской власти».

Сванидзе продолжает: «Партийные национальные верхушки опытны и имеют отличное чутьё на то, как обстоят дела в Центре. Политическая перестроечная неопределённость плюс общий экономический тупик - самое подходящее время, чтобы превращать союзные республики в национальные государства. ... Реакция Центра на происходящее между Арменией и Азербайджаном неадекватна и не может быть адекватной реальной опасности. У Центра нет рычагов влияния на национальное партийное руководство республик. Поскольку оно давно, еще с брежневских времён предоставлено само себе на условиях личной лояльности Генсеку».

При всём уважении к Николаю Карловичу, тут он начинает не просто подгонять факты к своей концепции, но решительно их игнорирует, делая ставку лишь на предельно эмоциональное интонирование произносимого текста. В чём, собственно, заключается «личная лояльность Генсеку»? - если, конечно, не иметь в виду «коррупционную составляющую» в виде презентов, денежных пачек в карманах халатов и прочих ксероксных коробок? Если не считать коррупцию, лояльность - это поддержание управляемости и сохранение контроля.

Что у Центра не было «рычагов влияния на национальное партийное руководство республик» - это просто неправда. Центр оказался не то что в силах, но даже и без заметных сложностей регулярно менять старых, «консервативных» руководителей во всех республиках и областях СССР. И повторял это неоднократно, устроив, в частности, в Украине настоящую «кадровую чехарду»: убрали Владимира Щербицкого, поставили Владимира Ивашко, которого затем отправили в Москву, и «на хозяйстве» остался триумвират в составе премьера Виталия Масола, первого секретаря ЦК КПУ Станислава Гуренко и спикера Рады Леонида Кравчука.

Дальше Сванидзе весьма пренебрежительно обронит, что-де ничего толкового, кроме привычного: «снять с постов» (и укреплять дисциплину) члены Политбюро Горбачёву так и не присоветовали. Но контроль над «постами», т.е. над кадровой политикой - мощнейший «рычаг влияния», и Горбачёв им игрался, как не могут себе позволить ни Барак Обама, ни Владимир Путин. Что игры плохо закончились для государства и самого экспериментатора - это уже совсем другая тема.

Трудно сказать, чем объясняется такое пренебрежение автора «Хроник»: то ли тем, что наличие «рычага» (вплоть до систематического им злоупотребления) не соответствует общей концепции, то ли чувством противоречия сказанному когда-то нехорошим диктатором: «Кадры решают всё».

Конечно не «всё»! Но многое, очень многое. И уж в любом случае возможность решать кадровые вопросы означает, что управляемость и контроль сохранялись если не до самого конца, то до августа 1991 года.

Плохо было с адекватностью и управлением. Сванидзе рассказывает о заседании Политбюро 29 февраля 1988 года, в самом начале Карабахского кризиса. Горбачёв ужасно расстраивается тем, что руководители республик друг к другу не ездят, что информацию скрывают от него и «товарищи из ЦК Компартии Армении и из ЦК Компартии Азербайджана», что и те и другие товарищи «заигрывают с националистическими настроениями».

И дальше следуют конкретные предложения Генсека: «Может быть, товарищи, нам провести совещание по вопросам о задачах в области национальной политики? Не закрываться в бюрократические рамки, а пригласить представителей интеллигенции, чтобы был доверительный разговор в нашей семье? Где ещё, как не в ЦК, можно всё сказать?».

Признаем честно: этот спич не дотягивает до лучших из пародий на Михаила Сергеевича, но вполне на уровне большинства из них. Особенно по течению и глубине державной мысли.

Сванидзе не случайно приковывает внимание зрителей к центробежным процессам в республиках Прибалтики и Закавказья. Это позволяет демонстрировать механизм распада на эмоционально приемлемых примерах, сведя к минимуму повествование об Украине - стране, отделение которой составляет смысл и самую суть территориального распада СССР.

Утром я спрашиваю себя: «Что ты сделал для Украины?» (Борис Ельцин)

Подмена, осуществляемая автором «Хроник», почти незаметна. Формально она и не является подменой. Нечто подобное совершил хитрый кадий Абдурахман в весёлой повести Леонида Соловьёва о Ходже Насреддине («Очарованный принц», если кто с детства забыл). Дабы придать видимость законности «кривившейся влево» сделке по обмену доходного озера, питавшего все окрестные поля, на самого обычного серого ишака (того самого «очарованного принца»), Абдурахман распорядился в купчей именовать озеро - «водоёмом при усадьбе», а спешно переименованного по такому случаю ишака - «Серебром» весом в четыре пуда. - «Это была работа хотя и в пройдошестве, но подлинного мастера, и нельзя было ею не восхищаться».

Обвинять Николая Карловича в «пройдошестве» было бы несправедливо, но всё-таки Сванидзе-историк должен же как-то ограничивать передёргивания и манипуляции, дозволенные Сванидзе-идеологу. Который «всего лишь» рассматривает отделение Украины в общем ряду прочих центробежных процессов. Лукавит он при этом, причём вполне осознанно. И дело вовсе не в одной лишь геополитической значимости Украины для России, о чём многократно в разных вариациях говорит Збигнев Бжезинский в своей широко растиражированной сентенции: Россия без Украины никогда не станет «империей», а с Украиной - всегда империей будет (в самом плохом, недемократическом смысле).

Дело в неисчислимых связях во всех сферах - дружеских, семейных, литературных, производственных, исторических, культурных и т.д., и т.п. Одни только знаковые имена, общие для обоих государств, можно перечислять до бесконечности, начиная с династии Рюриковичей, создавшей вокруг оси Киев - Новгород свою империю от Юрьева на Балтике до Тьмутаракани на Азовском море.

И далее: Иоанн Прокопович и Михаил Жванецкий с друзьями; Николай Гоголь и Тарас Шевченко; Кира Муратова, Станислав Говорухин и Роман Балаян; Феликс Кривин и Юнна Мориц. Михаил Булгаков и все «всероссийские» киевляне (Паустовский, Ахматова, Вертинский, Луначарский и т.д.). Валентин Катаев и вся «Одесская школа» (Олеша, Багрицкий, Бабель, Ильф с Петровым и т.д.). А также Потёмкин и Суворов, Разумовский и Паскевич, Брежнев и Хрущёв и т.д., и т.д.

Перечислять и впрямь можно долго. Очень долго. Связи порой совершенно невероятные: Василий Витальевич Шульгин, вместе с Александром Гучковым принимавший отречение у последнего российского царя Николая II, был убеждённейшим русским националистом, идеологом думских правых (в гражданскую - одним из организаторов Белого движения) и редактором газеты «Киевлянин» всеимперского звучания. А его близкий родственник - Шульгин Александр Яковлевич - был националистом уже украинским, членом Центральной Рады, генеральным секретарём (позже - министром) иностранных дел УНР, возглавлял дипломатические миссии УНР в изгнании. Словом, всё тут во много раз сложней, чем с Балтией, Закавказьем и Средней Азией.

Вся эта сложность не имела бы никакого значения, если бы и в самой Украине не было ностальгии по «старой и большой» общей стране. О чём лишний раз свидетельствуют свежие результаты опроса, проведенного с 23 февраля по 11 марта Киевским международным институтом социологи (солидной организацией с давними патриотическими традициями). Согласно опросу, предпочтения граждан Украины разделились между адептами соглашения об ассоциации с Евросоюзом и симпатиками российского Таможенного союза практически поровну, с незначительным преимуществом в пользу вторых (39% против 41%, при 19% не определившихся). Более того, в ответах на вопрос о гипотетическом референдуме по присоединению к ЕС или к союзному государству России и Беларуси, соотношение не изменилось: 37,9% против 38,4%. (12% не определились, 11% не стали бы участвовать в таком референдуме). С незначительными ситуативными колебаниями соотношение симпатий и антипатий наших граждан сохраняется все годы независимости.

Сказанное, как мы увидим дальше, не означает угрозы государственному существованию Украины. Прав был Александр Мороз, в лучшие свои годы красиво сформулировавший: кто не сожалеет о распаде СССР - не имеет сердца, кто мечтает о его восстановлении - не имеет головы. Но вот выполнение задачи Николая Сванидзе «врифмовать» уход Украины в общий ряд оказывается до крайности затруднительным. Для этого приходится обращаться с фактами совсем уж свободно и раскованно.

К теме он подступает издалека: «В феврале 1988 года Горбачёв ездил на Украину. Вернувшись, сказал: "Есть попытки поставить национальный аспект с экстремистских позиций, но пожара не удалось разжечь: и среди кадров, и в народе очень сильны интернационалистские привязанности"...».

Но ошибался Михаил Сергеевич! Сванидзе вносит ясность: «На самом деле на Украине полным ходом идёт пересмотр своей истории... Началось всё в общем перестроечном русле с реабилитации партийных жертв сталинизма, затем заговорили о репрессиях против украинской интеллигенции, о голодоморе..., потом перешли к пакту Молотова - Риббентропа, к событиям времён войны и после войны. Сначала все эти вопросы обсуждались в среде интеллигенции, потом разговор быстро вышел в массовое пространство. Национальная память... становится главным средством борьбы с правящей компартией - и на западе Украины, и на востоке. В этой ситуации часть партийной номенклатуры быстро ориентируется, осваивает новую, национальную позицию и начинает использовать её в торге с федеральным центром... Первым двинулся многолетний и опытнейший глава Украины Щербицкий. Ещё в 1988 году Щербицкий предъявил претензии историкам - недостаточно энергично заполняют белые пятна истории. Профильные институты начали работу... В феврале 1990 года выходит знаковое постановление ЦК КПУ о голоде 32-33 годов и публикации архивов. Признание и исследование этой трагедии стало знаком ухода от центра... От признания голодомора до принятия Декларации о Государственном суверенитете республики - полгода».

Итак, согласно Сванидзе - путь Украины к независимости был прямым, как отрезок от пункта А до пункта Б на листе ученической тетради. В далёкой ретроспективе, с позиции философии истории, так оно, возможно, и будет считаться. На практике же всё было куда заковыристей.

«Многолетний и опытнейший глава Украины» Владимир Васильевич Щербицкий, «первым двинувшийся» по пути освоения «национальной позиции», был отправлен в отставку в 1989 году. Так же, как «ушли» к тому времени практически всех местных начальников «догорбачёвской» эры. Нет никаких оснований полагать, что причиной отставки конкретно Владимира Васильевича стали «заигрывания с националистическими настроениями».

Скорей уж напротив. Косвенное свидетельство чему приводится там же, в «Хрониках», где Михаил Горбачёв в январе 1990 года на встрече с литовской интеллигенцией успокаивает собравшихся: «То, что происходит в Литве - это тоже поиски, и мы вовсе не считаем их однозначно негативными. То, что здесь делается - идёт в русле Перестройки».

Извечный антагонист Николая Сванидзе (а в «Историческом процессе» и ранее, в «Суде времени» - его штатный оппонент) Сергей Кургинян утверждает: «Я располагаю особыми доказательствами того, что все национальные фронты во всех республиках СССР создавались КГБ. И что Контора в этом была вовсе не импотентна. Думал, что это сейчас все уже понимают» (С. Кургинян, «КАЧЕЛИ. Конфликт элит или развал России?»).

Доказательств - ни «особых», ни простых - Сергей Ирвандович, правда, не приводит. И вообще человек он впечатлительный и чрезвычайно эмоциональный. Как, собственно, и Николай Карлович. Однако не стоит забывать, что прогремевшая в начале 90-х партия НРУ (Народный Рух Украины) вышла из общественной организации, полное название которой при основании (в сентябре 1989 года) звучало «Народный рух Украины за Перестройку» - сиречь, в поддержку реформаторских устремлений Генсека. И складывалось впечатление, что Рух, как и другие аналогичные движения и фронты (тот же литовский «Саюдис», к примеру) на этапе своего становления пользовался поддержкой «верхней» власти для оказания давления на местное «консервативное» начальство.

Михаил Горбачёв в своих поездках по городам и весям очень тогда сетовал, что никак не удаётся начать серьёзные преобразования, вытолкнуть «джина из бутылки». Что делать с «джином», если у него, выпихнутого, обнаружатся свои собственные цели и задачи, не совпадающие с планами нового «Аладдина», Михаил Сергеевич, похоже, даже не задумывался.

В чём безусловно можно согласиться со Сванидзе, так это в том, что Центр политически близоруко, а морально просто гнусно затягивал с признанием и осуждением голодомора. Чудовищное преступление коммунистического режима, погубившее миллионы людей в Украине, Казахстане, Поволжье, Сибири и на Северном Кавказе не имеет и не может иметь никаких оправданий. И совершенно прав автор «Хроник», утверждая, что Центр должен был принять честное и ответственное решение - «взять на себя осуждение голодомора... Надо было думать над ‘упаковкой', но в Центре не сделали на этот счёт ничего». А потом было уже поздно. В феврале 1990 года ЦК КПУ принял «знаковое постановление о голоде 1932-33 гг. на Украине и публикации архивов».

Сванидзе считает, что «признание и исследование этой трагедии стало знаком ухода от Центра... От признания голодомора ... до принятия Декларации о Государственном суверенитете республики - полгода».

Рискну назвать другое событие, в значительно большей степени подтолкнувшее Верховную Раду Украины к провозглашению 16 июля 1990 года Декларации о Государственном суверенитете. Событие это и по времени гораздо ближе к провозглашению украинской Декларации - не февраль, а июнь, точнее - 12 июня того же, 1990 года. С тех пор оно отмечается как День России - государственный праздник Российской Федерации, в память Декларации о суверенитете, которую принял Первый Съезд народных депутатов РСФСР.

Не прошло и полгода, как 19 ноября 1990 председатель Верховного Совета РСФСР Борис Ельцин и Председатель Верховной Рады УССР Леонид Кравчук торжественно подписали в Киеве украинско-российский Договор об основах отношений. Начинающий тележурналист Леонид Парфёнов, незадолго перед тем стартовавший с новой (тогда - совершенно новой) еженедельной программой «Намедни», сопроводил эту новость повторяющимися в ускоренном темпе кадрами братских объятий Бориса Николаевича и Леонида Макаровича под разухабистое «Маруся - раз, два, три, - калина - Чорнявая дівчина в саду ягоди рвала...». Парфёнов весело шутил - дескать, на очереди подписание пакта о ненападении. Тогда это звучало очень смешной шуткой. Ни договор, ни обе республиканские Декларации не предполагали политической независимости и выхода из Союза.

Ну да, ну да - новая «перестроечная» украинская власть осторожно ступала след в след за революционной властью российской и координировала с ней свои действия. О роли Бориса Николаевича и его команды в «расшатывании основ» Николай Карлович вообще предпочитает не упоминать. Тем не менее, Новоогарёвский процесс был, по сути, затяжным торгом Горбачёва с Ельциным. И когда Михаил Сергеевич и Борис Николаевич договорились, на 20 августа было назначено подписание нового Союзного договора. Начавшийся днём ранее путч ГКЧП церемонию сорвал и полностью перемешал все карты, однако до того никаких возражений к подписанию не выдвигала, по крайней мере, публично, ни Верховная Рада Украины, ни её спикер Леонид Кравчук.

К тому была одна очень серьёзная причина. 17 марта состоялся Всесоюзный референдум о сохранении СССР. Хотя раскрытие правды о трагедии голодомора, несомненно, влияло на общественные настроения (как и позорное поведение Центра в Чернобыльские дни, и как наступавший голод), тем не менее, 70,16% из 83,5% граждан Украины, принявших участие в голосовании, ответило «Да». Это ограничивало возможность маневрирования для сторонников независимости, несмотря на то, что к всесоюзному вопросу Верховная Рада добавила второй, уточняющий - о пребывании Украины в Союзе «на основе Декларации о государственном суверенитете» - собравший ещё большую поддержку - 80,2% голосовавших. Что, однако, не могло перечеркнуть основной результат. Для этого понадобился ещё один, уже Всеукраинский референдум 1 декабря 1991 года, проводившийся в новых условиях, радикально изменившихся после Путча и его провала.

Как и обо всём, не укладывающемся в концепцию или противоречащем ей, о мартовском референдуме Николай Сванидзе предпочитает не говорить. Вероятно, формально - по уже названным ранее причинам: в серии «1990 год. Распад» - потому, что в этом году его ещё не было, а в следующей серии - «1991 год. Гайдар. Начало» - потому, что там вообще мало говорится о текущих событиях. Автор «Хроник», очевидно, убеждён, что всё, что он считал значимым, что хотел или мог сказать, уже сказано раньше. И фильм 1991 года посвящён преимущественно детским и юношеским годам Егора Тимуровича. Открывая тем самым повесть о совершенно другой, постсоветской истории.

Вместо заключения

Тут, по всей видимости, необходимо сделать несколько уточнений для читателей. В нашу с вами задачу не входило составлять собственную историю Перестройки, альтернативную уже существующим версиям. Да это и невозможно сделать в небольшой статье. Мы пытались исследовать и понять - что и для чего на протяжении четырёх вечеров в самое «праймовое» время выстраивал на втором канале российского телевидения Николай Карлович Сванидзе - историк и, что не менее важно, один из ведущих спикеров и идеологов оппозиции к нынешней российской власти. Оппозиции не «прикормленной» парламентской и не радикальной «несистемной», а, так сказать, интеллектуальной - демократической и либеральной.

Прежде всего, стоит отметить, что Николай Сванидзе, ни на йоту не поступившись принципами и «врифмовав» в ткань «Хроник» великое множество вполне современных аллюзий, параллелей и уколов, не пытался навязать зрителям своё неприемлемое для абсолютного большинства россиян представление о том, что распад СССР - едва ли не самое радостное событие в их жизни. Можно надеяться, что это не «хитрая» (и мало кого обманувшая) уловка, но действительная готовность - ни в коем случае не примириться! - но принять во внимание систему ценностей своей аудитории. Как у поэта: «Я хочу быть понят своей страной» - или хотя бы её частью, потенциально идейно близкой. Если этому примеру последуют и другие лидеры оппозиции, то политическая система Российской Федерации получит шанс эволюционировать в сторону значительно большей свободы.

Тут же возникает вопрос: как случилось, что, несмотря на все упомянутые аллюзии, шпильки и нравоучения, программа вышла в эфир на «втором канале», и не за полночь, а в самый что ни на есть прайм-тайм? (Версию о «введении в заблуждение» отбрасываем сразу же.) Ответ очевиден. Нынешняя российская власть сознаёт необходимость реальной оппозиции справа, способной к разумной и честной (но без хамства) дискуссии. Власть тоже учится на ошибках. В контексте перспектив оппозиции - трудно сказать, должно ли это внушать надежды или опасения. Но, повторюсь, для развития политической системы позитив очевиден.

Наконец, особый интерес представляет предпринятое Сванидзе исследование механизмов распада государства, который большинство из нас ещё помнит «не по Гегелю». Для зрителей украинских - интерес не меньший, чем для российских. Если России уже четверть века то и дело пророчат дальнейший развал, то и по Украине ещё в 1993 году провёл разделительную черту Сэмюэл Хантингтон в нашумевшем трактате «Столкновение цивилизаций». Словно для подтверждения пророчеств профессора Хантингтона, у нас с некоторых пор стало модным после каждого разворота электорального маятника начинать споры - по Днепру или по Збручу проводить границу, чтобы навек отделиться от «неправильных ‘этих'». Или «тех».

На самом деле ситуация не столь драматична, как это выглядит в политическом и околополитическом истеблишменте. Например, по данным репрезентативного исследования, проведённого Институтом социологии НАНУ в апреле 2010 года, более половины опрошенных (51%) считало себя «прежде всего» гражданами Украины, и лишь 7% идентифицировали себя по принадлежности к региону и/или группе регионов (по своему селу, району, городу - 27%). При этом 50% опрошенных «скорее гордилось» (39%) или даже «сильно гордилось» (11%) своим украинским гражданством, что по нынешним временам совсем не так уж мало. Притом что «не гордилось» лишь 7%, и «скорее не гордилось» 12%.

Однако нельзя не учитывать и историю совершившегося у нас на глазах распада большой страны, чья монолитность в целом (за исключением республик Прибалтики и Закавказья) по результатам того же Всесоюзного референдума выглядела ещё более надёжной всего за девять месяцев до обрушения и краха. Это было в не таком уж далёком прошлом. Кажется, о чём-то таком и писал Феликс Давидович Кривин:

Прошлое длинное, будущее длинное, а настоящее коротенькое.

В нём так трудно бывает поместиться...

А то еще вдобавок сквозит, потому что окна в прошлое и будущее всегда распахнуты настежь.